Анатолий Шалыто — доктор технических наук, профессор Университета ИТМО, специалист в области автоматного программирования и проектирования алгоритмов логического управления технологическими процессами. C 1970 года он работает в НПО «Аврора», в 2018-м стал одним из первых троих специалистов, награжденных государственной наградой, — знаком отличия «За наставничество».

В интервью музейному проекту DataArt Анатолий Абрамович в 2018 году рассказал о выборе профессии и институте, провалившемся под землю, инженерах в белых и синих халатах, своих учителях и учениках, книге, напечатанной одним пальцем, и вере в собственные силы.

По совету профессора

— Каким вы были в 12–13 лет?

— Я понимал, что мне нравится математика, и хотел заниматься наукой, но ничего для этого не делал. Единственный кружок — шахматы. Правда, я еще серьезно занимался плаванием, которое учит терпеть. Учился хорошо, окончил школу с серебряной медалью. Год ходил в знаменитую физмат школу № 30, но решил не попадать в стык 10–11-х классов и ушел в школу рабочей молодежи. Потом поступил в Ленинградский электротехнический институт им. Ульянова (Ленина), окончил с отличием, опять хотел заниматься наукой, но получалось не очень внятно, потому что, как сказал один доцент, «мы здесь готовим из вас не гениев, а чиновников». Прошло много лет, и я пригласил своего бывшего преподавателя отметить защиту моей докторской, благо она проходила в ЛЭТИ. Он пришел, но, видимо, взгляд на то, кого он готовит, и его самого сформировал таким же — за столько лет, находясь в вузе, он так и остался доцентом.

— Кто ваши родители?

— Папа был фотографом с семью классами образования. Он из Орши, небольшого города в Беларуси. Гордился тем, что сын тянется к науке, ходит в музеи, в филармонию. Мама — музыкальный руководитель в детском саду. У нас не было никакого семейного академического бэкграунда. Наука была моей внутренней потребностью.

Поскольку у меня была серебряная медаль, сдавать нужно было только один вступительный экзамен. Жили мы на Каменноостровском проспекте, который назывался тогда Кировским, в Петроградском районе. Встал вопрос, куда поступать — в Политехнический или Электротехнический. Проконсультировался у одного старого профессора в институте Бонч-Бруевича, который сказал: «Вы понимаете, что до ЛЭТИ вам пешком 15 минут, а до Политехнического на трамвае час пятнадцать? Шесть лет вы будете тратить на дорогу два лишних часа каждый день. Конечно, идите в ЛЭТИ». Я и пошел. 

Получилось смешно. Сдав экзамен, я поиграл в футбол и сломал палец на ноге — ударил по камню вместо мяча. Стал ездить на велосипеде, потому что ходить не мог. Как-то приходит мама: «Ты знаешь, что сегодня идет зачисление на специальности?» Пока доехал, уже шесть часов вечера. Все места на мою специальность заняты, мне предлагают гироскопы. Пришлось клянчить, что хочу на автоматику и телемеханику. В итоге меня все же взяли.

— Как вы родителям объясняли, чем занимаетесь?

— Ничего я им не объяснял, а сами они не спрашивали. Папа работал день и ночь, чтобы кормить нас с братом и мать. Маме надо было семейный очаг держать в норме. Каждый выполнял свою функцию. Я должен был хорошо учиться, чтобы родители могли гордиться мною. Мама мне покупала брюки чешские за 35 рублей. Тогда были в моде джинсы, которых в магазинах не было и стоили они не менее 110 рублей. Я получал стипендию 35 и понимал, что не могу позволить себе джинсы, а у отца просить — тем более. Материально мы жили как многие. За всю жизнь настоящие проблемы с деньгами, возникли один раз на две недели, когда папа менял работу. Он потом всегда вспоминал, как давился тогда перловой кашей — единственным, что у нас в это время было. Он ее терпеть не мог, но ел, чтобы и мы с братом ели.

НПО «Аврора»

— Потом по распределению я попал в НПО «Аврора» и зверски занялся наукой — многофункциональными логическими модулями. У меня был прекрасный начальник, ставший моим Учителем — Валерий Леонидович Артюхов, окончивший физфак ЛГУ. Однажды он сказал: «У нас совпадают интересы. Я хочу защитить докторскую, а вам, наверное, нужна кандидатская. Давайте писать вместе».

Что значит писать диссертацию в НПО «Аврора», когда надо непрерывно делать проекты для кораблей? Это ж не вуз! Времени было мало, и меня мама очень жалела. Когда люди в выходные дни летом ехали в Сестрорецк или Курорт на пляж, я шел в Публичную библиотеку. Понимал, что если сегодня я холост, более или менее свободен на работе, то завтра могут плотно загрузить. Проекты обычно длятся по пять лет, позже были и такие, что длились лет 20. При этом все эти годы каждую минуту нужно было заниматься серьезными вещами. Я уже тогда понимал, что от перестановки мест слагаемых сумма может измениться: практически все мои одногодки, кто в это время ходил на пляж, теперь на пенсии, а я продолжаю работать и общаюсь с прекрасной молодежью. Сходить на пляж и сейчас успею! 

— Чем занималась «Аврора»?

— Автоматикой для судов и кораблей — это управление их техническими средствами, например, общекорабельными системами. Работа хлопотная, сложная и дико ответственная.

Когда делается проект, выпускается куча документации: схем, чертежей, технических условий. Все это передается на завод, а когда рабочие сделают систему, она поступает на стенд. Тогда разработчики идут ее настраивать. Если люди из НИИ приходили на завод, ложились на живот и прозванивали кабели, рабочие говорили: «Наука пришла». С их точки зрения, это и была наука. На самом деле, наука — когда ты публикуешься в журналах мирового класса, а не на пузе лежишь.

Не всё наука, что выходит из НИИ. И далеко не каждый старший научный сотрудник занимается наукой. Многие занимаются тем, что нужно начальству или родине. Мне же хотелось печататься в таких журналах, как «Автоматика и телемеханика» и «Известия АН СССР. Теория системы управления», в которых можно было публиковать результаты по теоретическим вопросам управления, но нашему предприятию это было не очень-то нужно. Приходилось бороться, особенно, когда пришла перестройка.

У нас было выдающееся предприятие, да оно и сейчас выдающееся. За все годы перестройки зарплату не платили всего две недели. Наш директор Витольд Витальевич Войтецкий не понимал, как людям можно не платить. Он мне показывал удостоверение мастера спорта международного класса по баскетболу, которое получил в 70 лет. За год до этого он стал доктором наук, а год спустя —  профессором. Мне было на кого равняться. Мужик был крепкий, благодаря ему у нас ничего страшного не произошло, хотя некоторые люди не выдерживали и уходили.

Но денег в конторе все равно было мало. Вот я как-то написал статью в двух частях и в двух экземплярах и принес в общий отдел, чтобы отправить, а ее не берут — нет денег на марки. «Твоя фамилия — сам и отправляй за свой счет». Я мог найти 5–10 рублей, но не мог понять, почему у меня они должны быть, а у НПО «Аврора» их нет. Да и счета у меня никакого не было. И это при том, что статья отправлялась с экспертным актом от работы и в тексте было указано, что исследование выполнено в НПО «Аврора». Вот и высказал это на повышенных тонах помощнику генерального директора: «Я отправляю статью в журнал Академии наук. Либо звоните генеральному и объясняйте причину, почему я хамлю, либо позвоните женщинам в общий отдел и распорядитесь, чтобы они отправили статью». В это время он, явно не испытывая любви ко мне, решал, что делать, и… позвонил женщинам.

— Как долго вы работали в НПО «Аврора»?

— С 1971 года по 2014-й. Я и сейчас там работаю, только по совместительству.  С 1998 по 2014 год по совместительству работал в Университете ИТМО, но это совместительство было необычным — каждый день минимум по три часа, кроме воскресений и месяца отпуска. Это удивляло окружающих.

В «Авроре» я занимался инженерными делами, в каком-то смысле, и вычислительной техникой. Но там все не так, как у программистов. Нельзя ошибаться, потому что это дорого, сложно и опасно. Все связано с ГОСТами, ОСТами, рядом с тобой военпреды и не только. Это воспитывает людей.

Приходишь на работу по звонку в 8:30. Опаздывать нельзя. Конструкторское бюро, кульман, письменный стол. Никаких компьютеров еще не было. Если нужны расчеты, идешь в вычислительный центр. И все вкалывают, как звери. Можно посмотреть любой документальный фильм — как ракеты в космос запускают, как подлодки сдают. Никакого разгильдяйства быть не могло, его нет и сейчас.

— По субботам на шашлыки не ездили с коллегами?

— Нет. Мы ездили в будние дни на картошку и на овощные базы. Бывало, 1 января приходилось лимоны из вагонов разгружать за два отгула. Ящики для овощей сколачивали. Летом ездили пропалывать картошку и турнепс, убирать капусту. Особенно поэтичной была уборка пастернака! Женщины с удовольствием ездили, потому что вместо половины шестого освобождались в два часа. Но мне это дико не нравилось. Сейчас сельское хозяйство как-то без нас обходится, но тогда Артюхов — мой начальник и учитель — мне пояснил, что это воспитательная мера для того, чтобы каждый понимал, что с завтрашнего дня сколачивание ящиков может стать его основным делом.

Источник фото: здесь.

Мы ездили в совхоз «Ручьи», это кольцо 94-го автобуса. В нашей конторе, которой я горжусь, не было ни одного героя соцтруда, а в этом совхозе — 18. Почему? Потому что им тысячи людей с разных предприятий и институтов помогали, и производительность труда на одну совхозную душу была невероятная. Я все ждал, когда к нам в «Аврору» придут совхозники и повысят нашу производительность, тогда и у нас герои соцтруда будут.

— Расскажите о вычислительной технике НПО «Аврора» в разные годы.

— При мне сменилось несколько поколений систем управления. Логические элементы для некоторых судов были пневматическими, воздух проходил, иногда засорялся, но суда плавали на них. Потом я застал огромные феррит-диодные элементы. Транзисторы мы не использовали, наши инженеры прямо перешли на реле: маленькие, высоконадежные. В чем их прелесть в судовой автоматике? В том, что они помех не боятся. Потому что для вычислительной техники судно — это жуть. Ядерные реакторы работают, двигатели включаются, а системы должны быть дико надежными. Самый надежный элемент в то время — реле. Долгое время системы работали на них, потом появились микросхемы, стали потихоньку переходить на микропроцессоры. Сейчас все делается на них.

Как поколения вычислительной техники менялись, так были они и в автоматике. Сейчас можно сказать, что вся автоматика превратилась в управляющую вычислительную технику. А раньше вычислительная техника делилась на офисную (научную) и управляющую. Одна из первых управляющих машин была сделана в Ленинграде на «Светлане». Двое ученых: Старос и Берг — бежали из Америки, набрали очень толковых людей и сделали. Потом машины стали ставить на подводные лодки — в качестве ядра боевых информационно-управляющих систем. Сейчас мои ребята — выпускники — работают в DataArt, JetBrains, Google. Почти никто не идет в «Аврору» или «Гранит». По многим причинам — и секретности они не хотят, и платят здесь меньше, и учили их другому. Хотя в одном из частных оборонных предприятий они работают.

— Что вам приходилось держать в секрете, о чем нельзя было говорить даже семьей?

— Первое — нельзя было с иностранцами встречаться. Если ты идешь по Невскому проспекту, и к тебе подходит иностранец спросить сколько времени, надо было либо изображать из себя придурка, либо сразу бежать докладывать об этом, чтобы инструкцию не дай бог не нарушить.

У моей жены отец был конструктором в одном КБ. Он никогда не говорил дома о работе. Запрещено об этом разговаривать, и все. Но это не только у нас — во всем мире так. Когда один наш выдающийся мальчик попросил другого выдающегося мальчика, работавшего в «Гугле», не то ноутбук, не то телефон, тот ему не дал. Потому что служебный. И это при том, что они к этому моменту дружили уже более десяти лет. Корпорация, защищая свои секреты, запрещает даже на секунду передать кому-то рабочие гаджеты. 

Синие и белые халаты

— Что представлял собой вычислительный центр, которым вам приходилось пользоваться?

— Огромные помещения с огромными машинами. Там сидят люди, которые сами не пишут программы, а запускают на ЭВМ колоды перфокарт, которые им принесли другие. Вечером или на следующий день ее пропустят и вернут с распечаткой, а ты пойдешь вносить изменения. Может, через день-два будет второй заход для исправления ошибок. Это на персоналке ты пишешь, ошибаешься, снова пишешь. Там же нет возможности ошибаться. Поэтому культура была другой: люди не писали просто так, они продумывали задачу — башка работала. Не могло быть ста выходов на машину, иначе работа затянется на годы. За два–три раза нужно было отладить программу.

— Расскажите о людях в синих и белых халатах.

— И ламповые и транзисторные машины были ненадежными, все время ломались. Чтобы восстановить работу, нужно было вытаскивать и менять платы. На корабле, даже если плата сломалась, ничего нельзя было паять —  можно только заменить на исправную из ЗИП. В общем, целая история. Все, кто обеспечивал работу машин, носили синие халаты. Белые носили те, кто на этих машинах работал, обслуживая пользователей, и программировал сам. Только в 1970-х появились распределенные компьютеры, когда мы уже могли самостоятельно вводить программы с дисплеев, минуя перфокарты, а персональные компьютеры в России стали доступны только в 1990-е годы.

— Между белыми и синими халатами было какое-то классовое разделение? 

— Среди синих халатов были не только рабочие, но и инженеры. Допускаю, что рабочие ходили обедать сами по себе, а инженеры — чем они от программистов отличаются? Могли одну кафедру окончить. Никакой дискриминации по отношении к тем, кто обслуживал железо, не было. Ты подискриминируй — завтра у тебя работать ничего не будет. Кстати, в 1991 году, когда случилось ГКЧП, был брошен клич, и все пошли на Дворцовую площадь. Один молодой человек, который отвечал за вычислительную технику в нашем отделе, сказал: «Я все блокирую до победы демократии». И действительно заблокировал компьютеры в отделе. На следующий день, когда демократия победила, он их разблокировал.

— Что делали руководители, если разработка заходила тупик?

— Начальник нашего отдела, а это 250 человек, спрашивал начальника каждого сектора, какие у него есть проблемы. В чем они: рук не хватает, мозгов? Я, например, не знал, как делать систему питания, а мы все должны были работать как одна команда. Потому что, если завалим план, все останемся без премии. И начальник отдела сказал так: «Владимир Николаевич (фамилия его была Киселев), вы у нас большой мастер по системам питания. С сегодняшнего дня подчиняетесь этому человеку. Осталось два месяца — надо сделать». Начальник перераспределял силы, и мы всегда выполняли план. Непосильных задач не было. За непосильные задачи давали по три звезды героя: Харитону, Зельдовичу, Курчатову, Сахарову. Людям, которые создавали оборонную промышленность, атомную и водородную бомбы. Наши задачи были нам по силам, поэтому у нас ни одного героя и не было.

Контора провалилась

— Случались ли на «Авроре» какие-то форс-мажорные ситуации?

— 1974 год. Еду на работу, выхожу из троллейбуса на площади Мужества. Надо успеть к 8:30, а сейчас пять минут девятого. Встречаю замдиректора, он говорит: «А что вы не торопитесь?» — «Еще 25 минут, куда торопиться?» — «Надо торопиться. Там все рухнуло. Плавун прорвал метро». Когда подходишь, вроде ничего, только трещина идет по зданию. Но внутри перекрытия одного этажа лежали на другом. Иногда люди в сердцах говорят «чтоб эта контора провалилась» — здесь она провалилась физически, ничего хорошего в этом не оказалось. У меня, в частности, в рабочем столе, до которого было не добраться,  диссертация лежала, открытая часть. Думал, дома может быть пожар, могут украсть, а на такой работе что случится?

Что делать дальше? Заново писать? Тогда же компьютеров не было, все от руки. И спасла меня коммунистическая партия. Рядом с моим столом за стеклом находился кабинет начальника отдела. У него в сейфе лежал партбилет и, видимо, что-то еще. Партбилет нужно спасти — он не может провалиться. Рабочие из патруля повели его другой лестницей забирать. Когда он документы забрал, я дал одному из этих рабочих денег и мешок: «Пойди, пожалуйста, и из стола, который стоит на полу, под которым, правда, нет перекрытий, бумаги возьми». В силу того, что он уже там побывал,  рабочий смог сходить и вынес все. Нас же для спасения социалистического имущества пускали только c другой стороны, где перекрытия были. Когда я рвался к своему столу, мне говорили:  «„Голос Америки“ передал, что жертв нет, и их и не будет…».

Потом женщины послали небольшого роста сотрудника забрать что-то из завала. Он залез, и в это время пришли генеральный директор и какие-то большие начальники. На мужика что-то посыпалось, и он выскочил им под ноги, как заяц. Генеральный со страху дал ему оплеуху. Это сотрудника спасло. Второго наказания не последовало.

Жизнь непредсказуема. Ты хранишь открытый вариант диссертации в совершенно надежном месте, а под тобой метро рушится. Прорывает плавун, здание над ним перекашивает — и все.

Потом встал вопрос, куда нас переселять. Рядом было два института — недоделанный Торговый и незаселенный Институт цитологии Академии наук. Вечером приехал Первый секретарь обкома КПСС Романов, позвонил Косыгину. Тот спрашивает: «Что больше подходит?» — «Институт цитологии». — «Забирайте. Потому что с цитологами общаться — это как свинью брить. Крику много, а шерсти мало». Единственное, что нам не подходило — крематорий для зверей. Мы его убрали, въехали и сразу начали работать. Подробно эта история и мои первые шаги в науке описаны здесь.

93 печатных листа одним пальцем

— Когда у вас появился первый компьютер?

— Первым был арифмометр «Феликс» в 30-й школе. Потом в ЛЭТИ я делал какие-то лабораторные работы на перфокартах. Занятия по вычислительной технике проходили на огромных машинах типа БЭСМ-6 и «Урал».

Первый домашний компьютер купил дочери, когда ей исполнилось 15 лет. Потратил все деньги, которые были. Дочь выходила в интернет, я на компьютере написал две толстенные книги. На нем стоял редактор «Лексикон», и я печатал одним пальцем. За три года появилось 93 печатных листа, причем ниоткуда ничего не списывал. Потом распечатывал на струйном принтере — каждую страницу минуты по три. По этому поводу мой научный руководитель Артюхов вспоминал историю из своей жизни. Когда он ехал на юг на своем горбатом «Запорожце», практически не останавливаясь, то опередил товарищей на «Волге», которые по дороге устраивали пикники. Иными словами, если день и ночь работать, даже с «Лексиконом» и струйным принтером, можно обогнать кого угодно.

— Почему вы ушли из «Авроры»?

— Я не ушел, по сей день продолжаю там работать по совместительству. Поступил туда в 1970 году, и только пять лет назад перешел в Университет ИТМО на основную работу. Почему не раньше? Я в университете по совместительству работал с 1998 года. Зарплата у профессора в университете была тысяч 30, пока в 2013-м не запустили программу «Пять в сто», чтобы пять российских вузов попали в топ-100 мира. Мы четыре раза это сделали в области Computer Science. Когда генеральный директор «Авроры» Войтецкий узнал, что я преподаю, он вызвал меня и спрашивает: «Сколько ты там получаешь?» — «Две тысячи в час». — «Две тысячи чего?», а поняв, что рублей, сказал: «Тогда иди работай. Я спокоен — никуда не денешься».

Kotlin и Switch-технология

— Какому изобретению ваших коллег в Петербурге вы по-хорошему завидуете?

— Зависти у меня нет, я горжусь, что ребята из JetBrains создали язык программирования Kotlin. Главный разработчик Андрей Бреслав учился у нас. Сейчас туда подтянулся еще один наш выпускник — Роман Елизаров, в 2020 году он возглавил работы по этому языку. Он чемпион России по программированию, один из главных ответственных за проведение олимпиад во всемирном масштабе. В JetBrains вообще много наших. Они участвовали и участвуют в разработке языка, который два года назад на огромной конференции вице-президент Google объявила вторым языком программирования для Андроидов. 

— Вы написали книгу «Switch-технология», где ввели понятие «автоматное программирование». Что это такое?

— Программировать можно в разных терминах. Я предлагаю программировать с использованием понятия «состояние». Люди живут в состояниях. Жив, здоров, болен. Если болен, то в определенном состоянии находишься. Можно описать состояния и у технического объекта. Определили состояния: открыт, закрыт, открывается, закрывается. После этого формируются дуги, которые обеспечивают переходы из одного состояния в другое. Потом записываются условия переходов. После этого в вершинах и/или на дугах записываются выполняемые действия. И вот так, я считаю, должно начинаться создание любых более-менее сложных поведенческих программ. Это открывает такие возможности, что вы даже не представляете. Так спроектированные программы можно верифицировать, на них может быть выпущена удобная для понимания заказчика проектная документация.

— К вам пришли успех и признание?

— Признание пришло только в Университете ИТМО. Когда Васильев с Парфеновым увидели очень толстую книгу «Switch-технология», они поняли, что, если человек в 1998 году смог ее выпустить, значит, в нем есть стержень. Неважно, что там написано. 1992-1996 годы — мрак. Нужно было найти деньги (думаете, их кто-то хотел давать?), напечатать, вычитать, издать. И при этом тебя никто не поддерживает — все вопреки. Потом началась схватка в Википедии. Понятие Switch-технология никого не задело, потому что ни с кем не соприкасается, но когда я этот подход назвал автоматным программированием…

Есть выдающийся ученый Дмитрий Александрович Поспелов, который по сей день остается самым крупным специалистом в области логического управления (к сожалению, в 2019 году он скончался). В 1997 году на конференции по искусственному интеллекту в Ольгино под Санкт-Петербургом я за завтраком рассказал ему смысл Switch-технологии. Он специалист по автоматам, но в программировании их не применял. Спрашиваю: «Почему в схемах такой подход используется, а в программах нет?» Он ответил: «Здоровый подход. Крепко стоит на земле. Назови это автоматным программированием, если привьется, значит, ты попал».

Мои ребята написали про автоматное программирование в Википедии, и какие-то невнятные люди, не специалисты, стали это уничтожать. Начали говорить, что автоматное программирование давно известно, автоматы использовались в компиляторах и прочем. А я в этой сумрачной переписке отвечал, что автоматное программирование — это не программирование с автоматами. Как линейное программирование — это не программирование с линейками. Это просто другой тип мышления. Смысл автоматного программирования, его парадигма, состоит в том, что есть объект управления и система управления. Если они замкнуты, я называю это автоматизированным объектом управления. Это очень похоже на машину Тьюринга, где есть лента, и где есть автомат. Но в ленте каждая ячейка практически ничего не делает, а в моем подходе объект управления может делать все что угодно. Смысл автоматного программирования — не программирования с автоматами — в том, что программу предлагается представлять как систему автоматизированных объектов управления. Мыслить так меня научили на кафедре «Автоматики и телемеханики» в ЛЭТИ. Мои ученики в НПО «Аврора» применяют автоматное программирование на практике, и уже не знают, как без него жить.

Гордость

— Что было самым сложным в 1990-е годы?

— Семью прокормить. Кто-то уходил торговать, кто-то уезжал. Я уезжать не хотел. Это моя страна, мой язык. Менять работу тоже не собирался, так как я не буддист и жизнь у меня одна. Я выбрал в молодости ЛЭТИ, автоматику и прочее не для того, чтобы немножко этим позаниматься, а потом торговать бананами. Даже если бы пригласили директором предприятия, которое компьютеры продает, я бы не пошел.  Решил бороться и выстоял. Владимир Глебович Парфенов выстоял, Владимир Николаевич Васильев — выстоял тоже. Им не на что было на чемпионат мира студентов везти, ходили по компаниям, собирали по 50 долларов. Я носил в «Аврору» бутерброды в течение  пяти-семи лет, получая по 20 долларов в месяц. Но мои родители уехали, и мне оставили квартиру — сдавал ее за 200 долларов. Если бы этих денег не было, видимо, и я бы сдался — на 20 долларов, да еще с семьей, даже тогда было не прожить.

Я горжусь тем, что ни я, ни Васильев, ни Парфенов — никто не колебался ни со страной, ни с работой. Мы выбрали науку и образование — и пошли. Я по сей день не знаю, кому было труднее — тем, кто уехал, или нам — кто здесь остался. Теперь у нас все в порядке, чего и другим желаем. А те, кто в десятки раз богаче нас, не уверен, что находятся в большем кайфе, чем мы. Свобода и уверенность в себе, если вы успешны, не обязательно с деньгами связаны. Важно с кем живешь, работаешь и с кем общаешься. Я же общаюсь с одними из лучших молодых людей мира. Надо мной — надежнейшие начальники. На день науки в 2018 году пресс-конференцию давал Владимир Николаевич Васильев — наш ректор, так он вспоминал, что еще в 2000-е годы никто не хотел наукой заниматься. И сейчас многие считают, что в вузе главное преподавать. Но что такое по-настоящему преподавать? Это заниматься наукой и на лекциях рассказывать, что ты придумал вчера. А те, кто преподает и кому преподают по опаздывающим на 15 лет учебникам, ничего не добьются.

На той пресс-конференции я услышал от ректора комплимент: «По-моему, Анатолий Абрамович, только мы с вами и верили, что наукой надо заниматься».

Я приземленный человек и неверующий еще к тому же. Как говорил Мичурин, не надо ждать милости от природы, все надо сделать своими руками. Например, на знак отличия «За наставничество» меня никто не подавал. Генеральный директор НПО «Аврора» Константин Юрьевич Шилов спросил меня, как я его получил, а потом резюмировал: «Я так и думал, что тебя никто не выдвигал». Можно добраться до высот и без помощи со стороны. Надо только при этом очень в себя верить, и чтоб очень уж сильно не мешали.

— Дома у вас есть артефакты, вызывающие приятные воспоминания?

— Главное приятное воспоминание — это как мне вручали в Кремле знак отличия «За наставничество». Раньше было три вида знаков отличия: «Георгиевский кавалер» четырех степеней, который в мирное время практически не вручают, а также знаки отличия «За благодеяния» и «За безупречную службу» (для гражданских и военных). И вот учредили четвертый знак отличия — «За наставничество». Я получил его под номером три — указ Президента РФ на трех человек был, а у меня фамилия на «Ш». Я троек никогда не получал, и это лучшая тройка в моей жизни. Очень горжусь.

Еще у меня есть фото, как мы в 2008 году с Парфеновым, Васильевым и двумя мальчишками: нашими выпускниками — Матвеем Казаковым и Георгием Корневым, получили премию Правительства России в области образования. Тогда в Белом доме (не волнуйтесь — в том, что в Москве) награждали, а через 10 лет — в Кремле. Все, что у меня есть, выкладываю на сайт is.ifmo.ru, там у меня своего рода музейчик. Я просто считаю, что если ты не Достоевский и не Толстой, надо самому о себе позаботиться. Потому что о Достоевском и Толстом напишут журналисты и историки, а о тебе вряд ли.

В моей человеческой истории главное то, что я в 2008 году придумал сохранять в университете лучших. Люди есть разные. Есть те, кто мечтает работать в промышленности. Есть те, кто стремится уехать на Запад. Я же хочу, чтобы они оставались здесь, иначе все погибнет. И вот я занимаюсь этими суперталантливыми детьми и бьюсь за то, чтобы они оставались не в России даже, а на нашей кафедре. Потому что тогда будет кому учить других, а если будем учить только мы с Парфеновым, то все быстро закончится. Это моя главная миссия. Когда пять чемпионов мира по программированию и два призера этих чемпионатов, а также большое число очень талантливых молодых людей постоянно работают на кафедре, это по нынешним временам большое достижение.

Один человек спросил меня: «У парня есть куча офферов из западных контор, а он остается в ИТМО на кафедре. Как это?». Я отвечаю: «Очень сложно оставить первого. Второго уже легче». А пятый у нас — Гена Короткевич, который семь раз подряд выиграл Google Code Jam и пять из шести — «Яндекс. Алгоритм», да и много чего еще. 

Ни один руководитель больших ИТ-компаний, кроме в свое время Павла Дурова, не вышел с ним поговорить. Очень талантливые ребята мне нужны и интересны, а им — хлопотны. Я говорю с ребятами часами, и иногда после этого они меняют жизненную траекторию.

Университет ИТМО последние годы стремительно развивается и добивается выдающихся результатов. Cамое удивительное, что у нас пять лет назад появились выдающиеся химики, и через три года наш университет по публикационной активности занял по химии первое (!) место в стране. Пришли два брата Виноградова — Александр и Владимир. Они родом из Иваново, после аспирантуры работали один — в Израиле, другой в — Германии, а хотели работать вместе. В Университете ИТМО это у них получилось. К ним пришли работать ученые из хороших мест. Например, профессор Екатерина Скорб пришла в ИТМО после Института Макса Планка и Гарварда. Однажды в интервью она произнесла одну из лучших фраз о науке, что я когда-либо слышал: «Если ко мне подходит молодой человек и спрашивает, стоит ли ему заниматься наукой, я отвечаю: «Вам не стоит». Такой вопрос не должен задаваться. Я с детства хотел заниматься наукой, это не случайно получилось. Если человек сомневается, значит, ему стоит заняться чем-то другим.

И еще. Моя книга, посвященная 25-летию кафедры, где я уже больше 20 лет работаю, называется: «Мои счастливые годы на кафедре „Компьютерные технологии“ Университета ИТМО». Вот так. Желаю, чтобы и вы могли так сказать или написать о своей работе!