Свою комнату он представлял очень по-разному. Он даже считал, что ничем не важнее самого заурядного предмета обстановки в ней. Не лучше старого кресла-качалки в углу у камина. Не сложнее пепельницы, которую некому использовать. Курили его друзья, но не он. Сам он предпочитал искать успокоения на кровати, которая никогда не была до конца застелена и постоянно с какой-нибудь стороны выглядывали полосато-синие простыни, как язык у собаки после быстрой пробежки. А друзья-куряги сюда заходили редко, по необходимости — так он считал, ведь как относиться к вещи-человеку? Использовать, когда хочется и не трогать, оставляя пылиться наедине с самим собой, когда не нужна.

Вспышки гордости, которые почему-то до сих пор преследовали его, как терьеры забившегося в нору кролика, предоставляли возможность окружающим вещам подняться в цене, — им также казалось, что они из высшего света. Вещи всегда оставались равными ему, а сам он был тогда важным. Одну свою поэму он так и подписал — «автор: Чайник», не уточнив, правда, какой — тот, что дырявый или тот, в котором под слоем пыли отдыхала страница из другой его книги, — ее он посвятил никому иному, как любимой табуретке.

Больше всего, в последнее время его волновал вот какой вопрос. Он относился к области мировоззрения. Недавно появившийся тут магнитофон мешал ему духовно. Казалось, эта вещь не вписывается в его систему всеобщего равенства. Порой она (вещь?) поражала его своим разнообразием проявлений, что думалось она важнее всего, что есть. Этакий Бог, всезнающий и всемогущий. Но потрясало его и то, что он мог пересилить себя и выключить звук — тогда доступ к «Богу» прекращался, и он опять был спокоен. В такой ситуации его грызла совесть — «разве можно отвергать Бога?». Откровения, от которых он отключался, могли перевернуть верх дном все его представление о его комнате-Вселенной. И страх от этого не оставлял его. Слушать значило чувствовать над собой чью-то волю, чей-то всевидящий взор, нависший рок. Не слушать — возгордиться, оттолкнуть истину, впасть в грех, нарушить какую-то неписаную заповедь.

Быть или не быть?

И всегда какая-то часть толкает выбрать быть. Он решил быть апостолом, записывал все, что понимал, все, что трогало его душу, просиживал сутками созерцая Бога. Проповедовал вещам чуждое им учение и чувствуя их не пробивное непонимание, в яростном припадке ломал. А потом от отчаянья грыз ногти, рвал волосы, плакал над разрушенными душами — вещами, молился за свое и их спасение.

И однажды к нему в комнату зашел человек. Первое, что Апостол почувствовал, было любопытство. Его приобретший проницательность взгляд помог ему понять, что человек отличался от него. Человек не замечая Бога, прошел мимо, сел в кресло и о чем-то стал рассуждать с Апостолом.

Теперь-то Апостол понял, что перед ним был еретик, вероотступник, а вернее — апостол иного учения. Подозрения подтвердились, когда он заметил ящик размером с дипломатом в руках человека. Ящик сейчас молчал. Поговорив с Апостолом человек ушел, оставив на хранение ящик в комнате. Ведь все знали, что этот Апостол был скромным и чужое не трогал. Впрочем, скоро хозяин должен был вернуться за ящичком.

Апостол осторожно обошел странный предмет, пощупал и в нерешительности постояв минут десять, включил своего Бога, помолился, ожидая помощи свыше. Так ничего не получив внятного в расстроенных чувствах открыл ящик.

Предмет этот представлял собой модель персональной ЭВМ типа laptop с встроенным радиомодемом. Память подсказала Апостолу, что перед ним подобие его бога, только интерфейс был очень другим, другими были и методы молитвы, получения откровений. Два Бога в одной комнате — перебор. Значит, это был Дьявол.

Апостолу не понадобилось долго понимать, что возможности новоявленного существа были намного шире, чем у магнитофона. Он мог исполнять все, что делал последний, но делал и несравненно больше. Теперь получать нужные знания стало легче, быстрее и удобнее. Истина добывалась уже не по крупицам и не была как прежде двусмысленной. Чем больше Апостол общался с Дьяволом, тем сильнее страсть к знанию овладевала им. Но и понимание того, что это ненадолго, что скоро Дьявола унесут, изменяло ход его мыслей.

Свой взор он обратил на дверь комнаты. Дверь он тоже считал равной себе, но что-то скрывалось за ней, притягательное как запретный плод.

Магнитофон он выключил, разобрал на части, понял его устройство благодаря Дьяволу. Апостол начал постигать разницу между всем, что его окружало. Все было связано, важность каждого отдельного предмета зависела от способа использования и от того, кто ее использует, в каких целях, по какой нужде. Что-то оказывалось совсем ненужным — пепельница, что-то излишним — два стула, чего-то стало не хватать — какой-то книги, приправы для супа, свежести воздуха.

Мир служителя Дьявола — так он стал себя величать — раздвоился. Была та действительность комнаты, простая и тесная, и необъятный мир, выглядывающий из ящичка. Не верилось, что все, о чем он там узнавал, было на самом деле. Ведь в мире Комнаты всего этого не было. Так возникло противоречие, которое привело его к серьезному выводу: за Дверью что-то есть, за Дверью есть все остальное, и лишь один шаг оставался до мысли — за Дверью его ждут.

Но открыть ее он не решался. Страх оказаться неподготовленным держал его тут. И он читал, слушал, узнавал все больше о том, что там может быть.

И наступил момент, когда в комнату вернулся другой. Служитель отпрянул от ящика и посмотрел на открывшуюся дверь. Потом его взгляд перебрался на вошедшего, на ящик, пощупал все предметы, которые можно было увидеть. И снова вернулся на проход. Тем временем Другой торопливо подошел, забрал свою «вещь» и не задерживаясь вышел.

Дверь захлопнулась.
Наступила тишина. Пустота.

Он не мог больше сдерживать себя. Служитель закричал. Растерянность перешла в ужас. Помощи больше ждать было не откуда. Оставался выбор: не уходить, не поверив Дьяволу или же выбравшись из комнаты столкнуться с неизвестностью.

Он честно попытался исполнить первое. Всякое дело, за какое он брался, чрезвычайно быстро ему надоело. Начинал и, не заканчивая, переходил к другому. Сидеть без действий он также не мог. В отчаянье он разбросал все вокруг. А потом… зашагал к Двери.

Он уже многое понял. Для него уже не было ни Бога, ни Дьявола. Только несомненность комнатного бытия, только Дверь и неизвестность таившегося за ней. То, что он  считал Дьяволом, от последнего же он узнал, что это всего лишь вещь, немного сложнее магнитофона, и что ее, как и все другие придумали и собрали люди. А еще Дьявол обещал, что людей там много. И была надежда, что среди них найдутся подобные ему, стоящие перед Дверью.

Решился. Протянул руку, взялся за ручку и…

Раздался стук. Впервые дверь не открыли. Ждали чего-то. Приглашения? Но Стоящий не мог произнести ни слов, т.к. никогда ему не нужны были слова.

Он отворил дверь. Темно, длинный коридор с множеством комнат и поворотов, слабый свет от одинокой лампочки невдалеке. Грязный пол, какие-то крошки и бумажки, и букашки в паутине на потолке. И Девушка в проеме Двери.

«Человек» — мысль всплыла как мыльный пузырь в сознании. Он впустил ее, осторожную, оглядывающуюся с широко раскрытыми глазами взирающую на учиненный им беспорядок, нахмурившуюся по этому поводу и собирающуюся что-то ему сказать.

— Вы здесь живете?
— Жил до этого момента.
— Вот именно — жили, студент Адам. Вас выселяют из общаги, а за беспорядок, который вы устроили тут… Ведь это вы, так?.. За беспорядок — заплатите штраф. Зайдете к коменданту, она хочет вас видеть… Да что с вами? Не стойте же. Ступайте быстрей.