— Вы признаете себя виновным?
— Нет.
— Озарите себя крестным знамением большим пальцем и клянитесь молиться Господу о здоровье Большого Брата.
— Я неомусульманин.
— У нас одна инстанция для всех конфессий, но я позову коллегу – сказав это, он вышел.

Старый инквизитор с лицом, обезображенным служебным положением. Холодные глаза, которые смотрят сквозь тебя, сухое лицо и руки как у мертвеца.

Мой взгляд упал на лозунг, висевший на стене «Клянусь чтить Большой Подольск во имя Большого Брата». Совсем новый, да уж, получше старого будет «Подольские поля прокормят меня и тебя». С недавних пор Инквизиция решила все переименовывать в большое в честь Большого Брата. Большая Москва, Большой Подольск. К нам присоединили Климовск и горстку деревень. И вся эта периферия теперь будет называться Подольском…Хм, лимита, все знают, что они нам всегда завидовали. У нас и паек получше, и воду дают два раза в день, а в субботу даже горячую включают. Подольск – это жемчужина Большого Подмосковья, а что такое Климовск? Вот ты знаешь? Не знаешь и не надо, нет его больше. Большой Брат действительно велик. Большой Брат в два раза величественнее Моисея. Моисей вывел свой народ из Египта, а Большой Брат и из Египта, и из Турции. Эту шутку не одобряют, хотя она очень популярна.

Иллюстрация: Пал Палыч

В комнату вошли двое — старший инквизитор и специальный, видимо, это касалось Неоислама, понять это можно было только по зеленой нашивке.
— Как Вас зовут? Какая у Вас должность и где работаете? Вы знаете, по какой причине Вы здесь находитесь?
— Но, я уже отвечал на эти вопросы.
— Старый формуляр пришлось списать – сказал новый инквизитор тоном не терпящим возражений.
— Меня зовут Олег Ильин. Я инженер – механик. Работаю на Подольском Механическом Заводе. Мне сообщили, что я обвиняюсь в мыслепреступлении.
— Нет такого обвинения против Вас. Нет и такого преступления. Мы, лишь, хотим с Вами поговорить. При обыске Вашего рабочего стола у Вас нашли недокументированные чертежи неизвестного устройства, а так же тридцать сантиметров медной трубы сечением 20 мм, пятьдесят сантиметров сечением 16 мм, и сто двадцать грамм серы. Расскажите нам, зачем Вам все это? Вы хотели это вынести с завода?
— Но, ведь, только что меня спрашивали, признаю ли я себя виновным? Нет, я лишь хотел доработать котел, который мы готовим к выпуску! – ложь получилась неубедительной и это поняли все.
— Обстоятельства изменились. Вы свободны. Мы Вам урезаем семейный паек на 20 процентов.
— Но мы и так живем впроголодь.
— Теперь Вам всего будет хватать. Mors certa, vita incerta. Смерть несомненна, жизнь не определена. Вы уже уходите или мне вас нужно дослушать?

Меня бросило в холодный пот. Инквизиция всесильна. Любого человека могут признать виновным и приговорить к смерти, могут обнулить или признать инициалом. Если Инквизиция признает человека инициалом, то даже после процесса стерилизации он перестает быть полноценным членом общества. То, что меня отпускают, даже без формального трудового обвинения было очень странно.

Подойдя к двери, я услышал как нагнетается давление в паровой пневмосистеме. Это удаленное управление выходом, инквизиторы утилитарную технику признают и активно используют. Щелчок, дверь открылась, и я вышел на улицу. С виду здание Инквизиции выглядело как водонапорная башня, это и была старая водонапорная башня, но с развитием утилитарной науки она стала больше не нужна. Ее каждый год красят, латают, но от этого она не смотрится свежее, чем остальной город. Все утопает в пыли. Пыли последнее время столько, что она везде. Видавшие виды особнячки, которые у нас хаотично разбросаны по городу, еще помнят былую красоту. Как старые девы, эти особняки стали дряхлые, не увидев молодости. Молодость всего поколения, молодость и расцвет города украла война, но не об этом сейчас.

На улице стояла невообразимая жара. Самое начало августа и от сухого знойного воздуха все кругом звенит, лишь тихие ветры разносят пыль. Первой мыслью было зайти обратно в подъезд, как в детстве, когда мы в жару, вспотевшие от бега, прятались с ребятами в подъезды пятиэтажек. Но по доброй воле никто сюда не заходил, поэтому я пошел быстрее на работу. Меня вызвали среди рабочего дня, пропуск лишь на сто двадцать минут, времени в обрез и надо спешить.

Раньше я бы подумал, что быть грозе, но дождей у нас несколько лет не было. Я поймал себя на мысли, что сегодня повесят кого-то другого, но не меня. Странно, но это радует, хотя нет, это не странно. Это шестнадцатое общее правило «Очищение общества залог процветания». За красивыми словами крылось то, что каждый день хотя бы один человек должен быть приговорен к смертной казни, а приговор приведен в исполнение.

Я уже видел дверь проходной, когда навстречу мне пошел младший инспектор, по виду совсем еще зеленый. На погонах не было ни одного креста, сразу понятно самый младший чин. От таких вечно одни неприятности, хотят выслужиться. Коренастый, прямой нос, ехидно улыбающиеся губы, маленькие бегающие глаза, прямо как с плаката «Вступайте в ряды Инквизиции».

— Почему Вы в рабочее время не на рабочем месте?
— «Клянусь чтить утилитарную науку и презирать лженаучный прогресс». – Каждый раз, когда я произносил эту чуждую мне фразу, надеюсь, кто-то в противовес на другом конце земли делал что-то хорошее. – У меня пропуск на 120 минут, меня вызывали в Инквизицию.
— Давайте оформлять протокол. Вы знаете, какое наказание за опоздание?
— Но, ведь, я успею, у меня еще есть пять минут.
— Протокол я буду оформлять десять минут, к этому времени Вы уже опоздаете. Где Вы проживаете?
— Я живу в Большом желтом доме на Большой Серпуховской. Разрешите мне пройти, я успею к работе. Вы можете объяснить, в чем дело?
— Вам не положено это знать. А мне положено оформить рапорт. Вам всего лишь придется задержаться после работы на дополнительную половину смены, не усугубляйте свое положение.

Взяв рапорт и штрафной бюллетень, я отправился уже спокойным шагом к проходной. Все-таки трудовой штраф я сегодня получил. Все встает на круги своя. Я подошел к автовахтеру и постарался принять ровное положение, не прислоняясь к стене. Кто-то додумался в целях оптимизации затрат на ремонт обить стены на заводе железными листами. К середине дня места, на которые падал солнечный свет, раскалялись так, что дотронуться было нельзя. На меня смотрели два монокуляра, внутри начался процесс перебора карточек.

Автовахтер нам поставили в прошлом году. Работал он на общеизвестном принципе давления света. Для всех сотрудников были созданы карты контуров, когда кто-то хотел пройти через проходную, машина принимала контур посетителя и накладывала по очереди на контуры сотрудников. При получении идентичных линий свет, проходящий через совмещенные линии, приводил в движение механизм открытия двери. Я это знал, потому что участвовал при установке и настройке, для большинства же внутри осуществлялся божий промысел.

Религия тесно связана с текущими технологиями. После войны наше общество в совершенстве овладело новейшими разработками. Я всегда вспоминаю эти слова, когда вижу высокотехнологичное устройство. Технологии делают мир доступнее, повседневные действия удобнее, но мы делегируем им слишком много своих естественных способностей. Не станет ли наша фантазия и воображение платой за удобство?

На заводе, проходя мимо цеха номер три, я каждый раз съеживался. Пройти нужно было по длинному неосвещенному коридору между двух цехов. Глаза раздерешь. Со стен стекала маслянистая жижа, образуя огромные лужи. Мне не положено знать, что происходит внутри. По звуку там неистово работали какие-то жернова, жужжали клапаны стравливания пара. В недрах этого цеха, наверное, рождалась чудодейственная сила, приводившее в действие станки на всем заводе. Все стены прохода были исписаны лозунгами с недели терпимости: «Раз орешь — грыжу наживешь», «Уж зачешешься, чушка вшивая, кожа рожи уже паршивая». Едкий запах не давал мне продохнуть, я всем нутром чувствовал накатывающую волну тревоги и страха. Мне стало не по себе, лучше бы я пошел длинной дорогой.

Я зашел в свой цех номер тридцать шесть. Помещение для меня было родное, в нем был теплый дух. Потолок высотой метров восемь, не меньше, по всем стенам тянулись нескончаемые вереницы труб. Это были и силовые трубы, и пневмопочта, и трубы подвода сырья. Теплое дыхание мира, неспешное и ленивое. Все было под слоем пыли, в воздухе висела дымка от работы станков. Навстречу мне шел Митя Голохвастов. Он из Климовска, после присоединения им еще не выдали новую форму, так что он резко выделялся в своем сером комбинезоне с нашивкой на груди. Книга и две пули. Ну, зачем эти люди стреляли в книги? Вот ты знаешь? И я не знал, а оказывается в Климовске и по сей день находится ЦЛНС (Центральный Лженаучный Стерилизатор). Сейчас в нем необходимость отпала, так как вся наука, не имеющая прикладного характера истреблена как класс, а раньше туда свозили всю небогоугодную и лженаучную литературу. Это уж с войны так повелось.

— Привет, Олег! Слышал про вчерашнюю историю с очищением? С четвертого микрорайона семья пыталась бежать без пропуска. На одной паровой машине, втроем, с полупустым котлом. Побег, погоня, ребенок падает с машины и по нему проезжает пароцикл Инквизиции. Их догнали и судили. Вчера мы ходили смотреть на казнь в центре. Стреляли обоих сразу, кровью весь эшафот залило. Толстый был, зараза. Куда ж он бежать то собирался. «В Большом Подольске жить большая радость» это уж все знают.

— Не слышал, я спешу, извини. – вот он идеал гражданина, тупой и послушный. Стишки и лозунги наше все. Я пошел прямиком к начальнику мимо ряда станков. Все работало, рассыпая вокруг жаркие синие искры.

Старший инженер в цеху был единственный со своим кабинетом, все остальные ютились по стене цеха, рассаженные меж станков. Когда я зашел, он получал указания из центра через мыслепреемник. Он пользовался этим мыслеприемником больше года, но так и не снял с него заводские наклейки. Никогда не понимал таких людей. Гроб он тоже беречь будет, попросит, чтоб его рядом положили, наверное. Из-за дыма в комнате с трудом можно было различить предметы. Наполняя легкие едким туманом он, причвакивая, записывал директивы. Начальник был похож на моего деда, а тот скверный был человек. De mortuis aut bene, aut nihil. Ну-ну…

Дед помер, когда мне было тринадцать, но и к этому времени он успел всей семье надоесть. В молодости он был парикмахером. Уж не знаю, правда это или нет, что изверг бабушку в могилу свел, но он был намного старше бабки, страдал подагрой и все время жаловался. Вот только войну он пережил, а бабка нет, хотя карточка на паек выдается на семью, это уж все знают.

Грамоты, дипломы, лозунги. И штампы, штампы, штампы. Как все обрыдло….«Указом старшего инквизитора Большого Подольска по дозволению Большой Брат великодушно простит все грехи за заслуги перед Инквизицией и наградит…..», «Fortuna — non penis, in manus non recipe», «Щедрость для себя – это жадность для общества».

Засмотревшись по сторонам, я и не заметил, что Петр Васильевич уже закончил разговор и смотрит на меня. Смотрит особым взглядом. Нет в этом взгляде злобы, но нет и одобрения. Так обычно смотрят на любимчика, который нашкодил.

— «Клянусь чтить утилитарную науку и презирать лженаучный прогресс» — ты понимаешь смысл этих священных для ученого слов?
— Это, уж, всем известно, Петр Васильевич. Мы все во славу Большого Брата можем повторять опыт прошлого. Но нельзя поддаваться искушению лженауки, даже и пытаться нечего. Все, что нужно было для счастливой жизни уже придумано. Остальное грешно и мракобесие все это.
— Твои возможности наживать враждебность непостижимы. Олег, ты понимаешь, что бросаешь тень на коллектив? Ты не читаешь общих молитв, но тебе это прощается. Не участвуешь в восстановлении храмов. Это дело добровольное, у нас каждый в цехе рад помочь воссозданию миропорядка, и тут иду тебе на встречу. На все можно закрыть глаза, но мы нашли у тебя в столе неизвестный чертеж, а я по должности знаю все чертежи, которые разрешено знать тебе. Ты понимаешь, что я не мог поступить иначе, как сообщить в Инквизицию. Запрещено делать чертежи устройств, которые не существуют в реальности, и нет смысла в этом. Мне что тебе как ребенку все объяснять нужно? Чуждо правоверному все это, понимаешь меня, Олег?
— Но я…
— Молчи, сиди где сидишь, слушай и запоминай. Я работаю здесь с конца войны и уж повидал поболее твоего. Как можно делать чертежи несуществующих изделий? А главное зачем? Не нашего с тобой это ума дело. Невозможно сделать что-то новое. Ты должен сам это запомнить и рассказать об этом своим друзьям. В этом нет божьего промысла, это путь в никуда. Как вообще можно рисовать то, чего нет? Завтра ты что лошадь с крыльями нарисуешь? Или опровергнешь закон всемирного тяготения? Или дважды два у тебя будет равно пяти? Это неистовая истина, как слеза матери чистая.

Ну, все, старика окончательно понесло, надо заканчивать этот разговор. Но, я должен был что-то ответить. А что ответить? Что я не такой, что я надеюсь придумать что-то новое? Это было бы сродно признанию сумасшествия. Говорят, только в Столотово в храме науки дозволено делать чертежи устройств, которых еще не было. Чертежи устройств, которых не было, но которых и не будет. Но и в это я не верю.

Тут снова заработал мыслеприемник. Все знают, что для должностного лица мыслеприемник — это рупор судьбы. Через него они получают директивы и планы, которые обязаны выполнить или переложить на плечи подчиненных. Так и живем.

Отработав полторы смены, я возвращался домой весь измотанный, но счастливым. Дома можно было быть самим собой, оставить кальки и правила. Так делал каждый, но никто не признавался в этом. Дома все становились атеистами, никто не верил в тождественность и несокрушимость Большого Брата, в процветание общества. Нам твердят, что жизнь становится лучше, да вот только у кого? У нас в стране все делается для человека, и я даже знаю как его зовут. Я получил выговор и трудовую повинность. Выговор и трудовая повинность не самое страшное наказание за то, что я смею думать иначе. Главное, что моя тайна так и останется тайной, никто так и не узнал о моем замысле. Я приоткрыл ящик Пандоры и уже сам был не рад, но нет ничего хуже, чем не сделать то, что считаешь нужным.

Войдя в комнату, я в первый момент еще не понял в чем дело, не каждый день удается видеть людей из «Корпуса Добра» — это силовой орган Инквизиции. В комнате стояли три человека, все на одно лицо, двое держали мою жену и сына, третий подошел ко мне. Молниеносным движением он поднес ко мне какое-то устройство, и я в конвульсиях потерял сознание.

Очнувшись, я даже не понял, было ли все это на самом деле. Очнулся я на полу в комнате. Пройдя на кухню, я увидел на столе запечатанный пирог с требухой, но это нормально для четверга. В четверг самый лучший паек, а пирог с требухой я люблю с детства. Все вещи были на своих местах, это даже странно. На мой зов никто не откликнулся, но может мне все это померещилось? Все было нормально, но из квартиры, как будто ушла жизнь, все вещи лежали слишком правильно, слишком ровно. Я не сразу заметил листок на столе.

Со страшной дрожью я взял лист с гербом Инквизиции. «Не суди превратно тяжбы бедного твоего. Удаляйся от неправды и не умерщвляй невинного и правого» (Исх. XXIII, 6-8). С обратной стороны « Сообщаем Вам о ходе процесса по Вашему делу. Имеющихся у нас показаний и материалов дела оказалось недостаточно для признания Вас невиновным. Вам необходимо явиться для получения решения, но, как у любого гражданина у Вас есть выбор. Для Вас открыт Проход»

Этого никак не может быть. Проход мог открыться для всех вместе или для каждого по отдельности. Нас всех с детства готовят к открытию Прохода, но Прохода общего, Прохода судного дня. И если такое случится, ты должен последовать за остальными. Неважно, что ты далеко от своего дома или храма. Поскольку рядовым братьям и сестрам положено хотя бы раз в день пользоваться мыслеприемниками, то в течение судного дня все узнают про Поход в Небеса.

Это так называлось, согласно церковной доктрине. Поход в Небеса. Бегство в Египет. Исход из Египта. В Библии все постоянно куда-то идут. С места на место. Может пройти время, пока ты узнаешь, но когда ты узнаешь, ты должен немедленно застрелиться или выпить отраву, утопиться, повеситься, вскрыть себе вены, броситься с моста или крыши. Уйти следом за всеми или принять эту обязанность лично. На Небеса.

Я не понимал в чем дело, должен быть другой выход, я не смог, я струсил, я побежал. В детстве у меня всегда болел бок после бега. А вот недавно заметил, теперь уже никогда не болит, могут заболеть ноги, я могу почувствовать усталость, сердце будет болеть и биться как поршень, но у меня перестал болеть бок. Вот почему это, ты знаешь? Я нет, вот просто это факт такой. Я опьяненный, со своей тяжелой ношей бежал, а ветер дышал пылью мне в лицо.

Ненавижу. Я собирался через площадь добежать до здания Инквизиции, как вдруг оцепенел. На неоэшафоте были те самые Инквизиторы, которые меня допрашивали днем, там же была моя жена и сын. Все ждали только меня. И процесс продолжился.

— Высший суд Инквизиции признает Вас виновным. Ваша супруга признается инициалом как пособник и подлежит стерилизации, заботу о Вашем малолетнем сыне возьмет на себя общество, Вы приговорены к смертной казни. Властью данной мне Большим Братом приказываю приговор привести в действие незамедлительно. Скажете последнее слово?
— В чем же я виновен?
— Вам не положено это знать. Вы гнойная рана на теле общества, общество просто от Вас избавляется.

Меня решили повесить, может, был даже хитрый план распределения способа казни. Я понял тайный смысл всего действа. Мне дали пройти через все пять стадий принятия, иначе суд бы счел наказание недостаточным. Мне осталось только принять все как должное. Последнее, что я почувствовал, была невесомость, из-под меня провалился пол. Вот, говорят, в такие минуты перед глазами промелькнет вся жизнь, а я, вот, вспомнил про кеды.
Это очень странно. Когда я был в четвертом классе, мы с ребятами могли все лето бегать босиком. В жару, в дождь, по песку и по щебню. Толпой мальчишек мы носились дни напролет, как будто к каждому был прикреплен паровой двигатель. Но, вот однажды, я увидел в магазине кеды. Это были не простые кеды, они были белые с синей полосой. Мне казалось, что с этими кедами я стану самым быстрым из ребят. Я долго просил, и мне их купили. Я понимал, что родителям придется во многом себе отказать, но я требовал, я настаивал. И мне их купили. Мои ноги, и правда, несли меня быстрее ветра. К этим кедам явно были приделаны крылья. На второй или третий день я споткнулся и сломал ногу. Нога зарастала три месяца, а когда сняли гипс, мне уже не подходили по размеру мои кеды.
Глупо…

Глупо… но глупая смерть лучше, чем глупая жизнь. «Fortuna — non penis, in manus non recipe»

Автор рассказа: Вячеслав Голицын