Disclaimer: это перевод статьи, основанной на видеоэссе.

Автор — Томас Флайт

Не знаю, как у вас, но когда я натыкаюсь на заполонившие интернет изображения и видео, которые были созданы ИИ, у меня возникает очень странное чувство. Это своего рода инстинктивное ощущение, что с этими изображениями что‑то не так.

Часть меня скептически относится к этой инстинктивной реакции: не попадаю ли я в ловушку, в которую попадали бесчисленные поколения до меня? Может быть, я, как могли бы предположить сторонники ИИ, просто рефлекторно отвергаю следующий логический шаг в технологическом прогрессе, потому что он несёт с собой некомфортные для меня перемены? Может быть, я просто повторяю за Платоном, когда он критиковал развитие письменности, утверждая, что это приведет к потере памяти у людей?

Или это инстинктивное чувство, что что‑то «не так» с «искусством», созданным ИИ, указывает на нечто более глубокое и истинное? Не сообщает ли оно нам что‑то важное о том, что такое искусство для нас, для людей? О том, что, каким бы ни было искусство, попытка создать его с помощью ИИ — это своего рода насилие?

ИИ в Голливуде

Тилли Норвуд — ИИ‑«актриса», созданная британской компанией Particle6, которая позиционирует себя как «ведущая в Европе студия, работающая на основе искусственного интеллекта».

Тилли вызвала немедленное и резкое отторжение у многих в Голливуде: актёры были напуганы перспективой того, что их вытеснят из и без того высококонкурентной индустрии, а некоторые сочли её «искусство» тревожным в более глубоком смысле. Эмили Блант отреагировала на Тилли словами: «Пожалуйста, прекратите. Пожалуйста, прекратите лишать нас человеческих связей».

Даже если технологии пока недостаточно развиты, чтобы снять Тилли в следующем сезоне «Дома дракона», очевидно, что некоторые в Голливуде не против ползущего внедрения ИИ. Сообщается, что некоторые агентства по поиску талантов уже обзванивают Тилли; Ридли Скотт заявил, что «пытается принять ИИ», а Джейсон Блум из Blumhouse, комментируя кейс Тилли Норвуд, заявил, что ИИ теперь с нами, нравится нам это или нет. Он подчеркнул, что Голливуду не следует прятать голову в песок, а вместо этого принять ИИ, «если это можно сделать этично и законно» (как он поспешил добавить). Эштон Кутчер назвал ИИ «удивительным инструментом, с которым нам следует научиться работать».

Это самый распространённый тезис в поддержку ИИ — утверждение, что это всего лишь ещё один инструмент. Что отказ от ИИ будет подобен отказу от цифровых камер или компьютерной анимации. Именно к этому аргументу прибегают создатели Тилли, отвечая на критику:

«Я вижу в ИИ не замену людям, а инструмент». «Она не замена человеку, а творчество, произведение искусства».

Но точно ли Тилли — искусство? Можно ли использовать Тилли, чтобы создавать произведения искусства? Правда ли, что ИИ — это просто новая кисточка, которой мы можем нан��сить мазки на холст? Или это нечто иное?

Пещера забытых снов

В фильме «Пещера забытых снов» режиссёр Вернер Херцог переносит нас в пещеру Шове во Франции, чтобы мы увидели древнейшие из известных нам изображений, созданных человеком.

Ж.‑Ф. Мартел в своей книге «Возвращение искусства в эпоху искусственности», пишет о фильме так: «В изображениях, оставленных нам доисторическими людьми, мы видим проблеск какой‑то нашей общей человечности, но также мы заглядываем в неведомую часть себя, в нечто, залегающее глубоко внутри нас».

Видя произведения искусства, созданные около 30 000 лет назад, мы испытываем поразительное чувство узнавания. В самом процессе создания искусства есть что‑то, что мгновенно узнаётся как нечто человеческое. Какой‑то импульс, который остаётся в нас, несмотря на то что с тех пор прошло колоссально много времени и общество сильно изменилось.

Но в этой пещере мы также сталкиваемся с чем‑то другим — тем, что Мартел называет неведомой частью себя.

Что мы видим, глядя на это искусство, так это загадку: кем были люди, сделавшие эти рисунки, и почему они их нарисовали? Как будто мы обнаружили признаки инопланетной жизни, а потом поняли, что инопланетяне — это мы сами и что наше собственное существование точно так же загадочно и поразительно, как и всё остальное в космосе.

Даже если мы не можем в точности узнать, что означают эти наскальные рисунки, в самом вопросе об их значении кроется глубокая и волнующая тайна.

Эти изображения означают не только существование чего‑то или кого‑то, но ещё и осознание этого существования. Существование искусства — это само существование, выражающее себя для других.

Мы часто не задумываемся о том, что, несмотря на то, насколько изменилось искусство, несмотря на весь технический прогресс и научные знания, накопленные с тех пор, как эти наскальные художники создали свою работу, мы до сих пор находимся в плену этой тайны.

Искусство по‑прежнему загадочно, и истинные произведения искусства по‑прежнему выражают тайну самой жизни.

По словам Мартела, искусство «требует, чтобы мы чувствовали и осмысляли тайну нашего прохождения через это тело, на этой земле, в этой вселенной…» и «...свидетельствует о недоумении, которое сам факт существования вызывает в нашем мозгу».

Какой импульс связывает замысловатую резьбу в Ангкор‑Вате, наскальные рисунки в пещере Шове и Сикстинскую капеллу со скорбной красотой «Арабески № 1» Дебюсси или с пронзительными поэтичными кадрами в «Зеркале» Андрея Тарковского?

Во все них я вижу попытку выразить то, что художник пережил, но не смог измерить. Попытку выразить таинственную часть жизни, которую невозможно выразить словами. Желание оставить не просто след в мире, но именно наш след — след, говорящий о том, кто мы есть и о нашем опыте жизни.

Искусство — это то, что позволяет нам говорить друг с другом об этих тайнах. Делиться друг с другом, от человека к человеку, неизмеримыми особенностями нашего существования.

Пещера забытого слопа

Компания OpenAI, стоящая за ChatGPT, недавно выпустила Sora2 — ИИ‑модель, позволяющую легко генерировать ИИ‑видео, порой выглядящие поразительно реалистично, а также платформу, где вы можете смотреть бесконечный поток этих искусственно сгенерированных роликов.

Прокрутка Sora вызывает головокружительное, жуткое чувство. Конечно, в этом есть что‑то знакомое: иногда мне и впрямь кажется, что я смотрю ролик в TikTok или Instagram. Но есть в этом и что‑то чуждое и странное. Порой это вызывает смех, скорее над нигилистической абсурдностью самого проекта, чем над любым видео или шуткой, созданными платформой. И всё же, глядя на Sora, или другие платформы, предлагающие потоки ИИ‑изображений, или на Тилли Норвуд, или читая стихотворение, сгенерированное LLM, я испытываю давящее на меня странное чувство пустоты.

На мой взгляд, во всём этом есть чётко ощутимая пустота. Хотя иногда ИИ‑изображения способны поначалу зацепить моё внимание, это не то же самое любопытство, которое я испытываю, когда меня цепляет произведение искусства, созданное человеком. Мне не нужно ещё картинок, я просто задаюсь вопросом: зачем это существует? Для чего это нужно?

Искусство/Искусственность

Вы можете попросить модель типа Midjourney создать пещерную живопись в стиле пещеры Шове, и вы получите что‑то вроде этого:

Оставим стороне тот факт, что этот рисунок, очевидно, не был искусно выполнен на скальных рельефах 30 000 лет назад; всё равно было бы легко раскритиковать это изображение, указывая на неточности в деталях и перечисляя все несоответствия оригиналу по качеству и стилю. Но я думаю, что это будет ошибкой. Потому что такое изображение, даже если оно правильно передаст детали, всё равно будет лишено чего‑то, что есть в оригинальных рисунках.

Но чего именно ему не хватает? И если это сгенерированное изображение не искусство, то что оно такое? Как мы его назовём?

Чтобы ответить на эти вопросы, я воспользуюсь различием, которое Дж. Ф. Мартел провёл между «искусством» [art] и тем, что он называет «искусственностью» [artifice].

Даже задолго до появления искусственного интеллекта наша жизнь была окружена и доверху забита предметами дизайна, фотографиями, картинами, иллюстрациями, графикой, символами, видео, аним��цией и другими творческими произведениями.

В этом огромном пространстве есть то, что обычно называем искусством, но ещё мы обнаруживаем, что те же навыки и техники, которые используются для создания искусства, одновременно используются для создания множества вещей, которые… нужно назвать иначе.

Большинство из нас, вероятно, согласится с тем, что «Звёздная ночь» Ван Гога — это произведение искусства, но вряд ли сочтёт знак «Стоп» или рекламный флаер искусством в том же смысле.

Мартел называет эту другую категорию так: искусственность.

Важно отметить, что искусственность сама по себе не плоха. Очевидно, что в разработке и создании искусственности задействованы художественное мастерство и навыки. Для создания эффективного дорожного знака или рекламного флаера нужны сознательное намерение, креативность, композиция и теория цвета.

Таким образом, это различие не умаляет таланта, который часто необходим для создания хорошей искусственности, и не отрицает, что искусственность в нашем обществе необходима.

Скорее, различие между искусством и вымыслом заключается в их предназначении: для художника — как средства самовыражения, для зрителя — как средства соприкоснуться с этим самовыражением.

Мартел пишет: «Искусственность отказывается от способности подарить нам озарение (что является прерогативой искусства), чтобы передать информацию, будь то сообщение, мнение, суждение, физиологический стимул или приказ».

Когда я смотрю на «Полуночников» Эдварда Хоппера, я не нахожу в ней никакого очевидного посыла или тезиса: вместо этого я испытываю странное ощущение тайны, причудливое сочетание пограничности, одиночества и красоты, которое трудно описать, но которое кажется мне знакомым.

То же самое чувство я испытываю и от «Утреннего солнца» Хоппера. Одиночество ли это? Отчаяние? Тепло солнца вот‑вот пробудит её от этой меланхолии? Или же, как ни странно, тепло его прикосновения, — это причина, по которой она тоскует по чему‑то иному? Связана ли пустота на её лице, отражённая в скудности композиции, с индустриальным пейзажем перед её глазами? Намекает ли Хоппер на то, что эти эмоции — результат модернистской эпохи, достигшей пика в 1950-х годах? Не знаю как, но он улавливает здесь знакомое мне чувство. И, осознавая это чувство, я ощущаю связь не только с картиной, но и с человеком, выражающим его через холст.

А теперь сравните «Утреннее солнце» с этими фотографиями, созданными Карлом Ларгерфельдом для рекламной кампании модного бренда Fendi в 2010 году:

Для создания и стилизации этих фото, безусловно, требуется определённый уровень художественного мастерства. Но, в отличие от оригинальных работ Хоппера, в их глубине нет никакой загадки. Нам не нужно гадать, что пытаются выразить эти фотографии, что чувствует модель или какие эмоции пытался передать фотограф.

Мы знаем, что цель изображения — продемонстрировать одежду, вызвать у нас ассоциации с престижными картинами Хоппера. Изображения пытаются заставить нас что‑то купить.

Хотя мне нравятся эти фото, и я считаю Ларгерфельда, безусловно, талантливым фотографом, Мартел бы возразил (и я бы согласился), что это не искусство, а творения искусственности.

Искусственность не предназначена для исследования какого‑то глубокого, таинственного чувства. Искусственность может использовать или вызывать чувства, но его конечная цель — передать информацию или побудить зрителя к действию, будь то выпить пепси или уступить дорогу встречному транспорту.

И это может быть важно. Вы вряд ли бы хотели, чтобы знак «Стоп» выражал глубокие тайны вселенной: вам нужно, чтобы он ясно и эффективно убеждал зрителя совершить действие.

Подлинное искусство, напротив, полностью выводит нас за рамки утилитарного. По словам Мартела, оно «изумляет и само рождается из изумления…».

«Изумление — это лакмусовая бумажка искусства, знак, по которому мы узнаём, что нас магическим образом вывели из практических и утилитарных устремлений, чтобы мы могли встретиться с бездонной мечтой жизни в разумной форме».

С этой точки зрения искусство создается и существует просто как выражение тайны жизни и способ её познать.

И изумление, определяющее искусство, может проявиться как грандиозное религиозное изумление или более сдержанное исследование тонких эмоций. Или же оно может проявиться в чём‑то столь незначительном, как внимание к игре света на развевающихся на ветру занавесках, к простой красоте танца между предметами и цветами в комнате или даже к осознанному исследованию того, как обширные тоновые пространства и фактура мазков кисти могут вызывать определённые эмоциональные состояния.

Мартел утверждает, что это изумление от искусства возникает не от преодоления неуютной странности и таинственности нашего повседневного существования, а наоборот, от того, что оно заставляет нас ясно его осознать.

Художник не обязательно ставит своей конечной целью зашифровать чувство изумления в своей работе, — это. скорее, движущая им мотивация, то, что возникает во время самого создания искусства, проявляющееся как осознанно, так и бессознательно в тысячах решений, принимаемых художником в процессе творения.

У каждой культуры или человека есть свои собственные вкусы в отношении ценностей и стилистический язык, который они используют для выражения этого изумления. То, что поражает одного человека или культуру, может сбивать с толку или наводить скуку на другого. Но всё искусство объединяет попытка выразить наше собственное изумление каким‑либо аспектом самого бытия.

И хотя не каждое произведение искусства вызовет это изумление у каждого зрителя, когда искусство служит своему истинному предназначению, изумление в нём есть.

ИИ не изумляется

Я не знаю, выражали ли художники из Шове чувство удивления, страха, страсти, преклонения или празднования, изображая животных, которые, по всей видимости, были для них источником жизни. Возможно, ими двигало именно то, как все эти сложные чувства, связанные с объектом, сосуществовали в их душе. Мы можем только предполагать.

Но я точно знаю, что в опыте этих художников было нечто поразительное, что побудило их отвлечься от всех дел, служивших прямой задаче выживания, и погрузиться в акт самовыражения.

Независимо от того, правильно ли мы интерпретируем эти изображения, основная ценность, которую мы получаем от созерцания этих работ, заключается в попытке соотнестись с тем, что они выражали.

Что же происходит, когда мы заставляем ИИ создавать наскальные рисунки или любое другое изображение, похожее на искусство? Они могут быть визуально похожи в том же смысле, в котором реклама может иметь сходство с произведением искусства, но в остальном я бы сказал, что сгенерированное ИИ изображение не несет в себе того же выражения жизни, что присуще настоящим произведениям искусства.

ИИ, в отличие от пещерных художников и других художников, не может «выразить» удивление каким‑либо аспектом жизни через искусство, потому что он сам не переживает эту жизнь, он не чувствует удивления, чтобы затем перенести его в художественный процесс.

Всё, что он создаёт, может быть лишь имитацией того, как человек выражал какую‑то часть жизни. Имитацией, созданной без понимания того, что и почему он имитирует.

Вы можете попросить ИИ создать изображение того, как выглядели одиночество и отчуждение в 1950-х годах. И, возможно, вы даже каким‑то образом найдёте отклик в том, как ИИ изображает эти чувства. Но эти изображения не реальный артефакт, отражающим реальные человеческие эмоции, которые кто‑то испытывал в 1950-х годах, в отличие от картин Хоппера.

И я думаю, что степень, в которой мы можем сопереживать эмоциям, создаваемым искусственным интеллектом, определяется лишь степенью, в которой мы сопереживаем его способности имитировать то, как художники‑люди уже перевели этот опыт в искусство.

Искусственный интеллект может со��давать бесконечное множество вариаций этих имитаций во всех мыслимых стилях, но он не может добавить в коллекцию произведений искусства что‑то новое, рождённое из прямого контакта с бытием. У него нет собственного опыта одиночества, который он мог бы выразить.

Меня привлекает в живописи Хоппера не само содержание изображений, а то, что за ними стоит. Картина — это не просто обои, призванные украсить комнату. Я смотрю на его работы не только ради городской улицы или женщины, сидящей в постели.

Меня привлекает в Хоппере его взгляд на эти сцены — то, как он передает определенные чувства, выстраивая и рисуя повседневность. Он увидел мир в определенном свете и теперь выражает этот взгляд в своих работах. Его произведения искусства связывают меня с опытом другого человека, в то время как искусственный образ связывает меня лишь со случайно выбранными элементами стиля, которые Хоппер использовал для передачи своего опыта.

Я считаю, что в искусстве нас во многом привлекает именно взгляд художника, возможность буквально увидеть, как его взгляд на мир отражается в его работах.

У ИИ, по сути, нет собственного взгляда на мир. Нет взгляда, чтобы где‑то его отражать. По крайней мере, в своей текущей версии он способен лишь имитировать существующие точки зрения. Это может быть полезно для создания объектов искусственности. Но оно упускает из виду одну из важнейших причин, по которой нас привлекает искусство.

Данные и консенсус

Суть этой проблемы заключается не только в оценке конечных результатов, но и в анализе того, как создаются произведения.

Искусственность изображений или текста, сгенерированных ИИ, заложена в самом способе их создания. Мартел утверждает, что помимо передачи информации и команд, искусственный интеллект служит созданию консенсуса:

«Консенсус — это статистический мир полезных знаний, обобщений, привычек, обычаев и идеологий. Искусственные произведения укрепляют консенсус, представляя реальность так, как будто всё уже было распланировано».

Алгоритмы машинного обучения, генерирующие текст и изображения, буквально используют статистический и математический анализ для создания предсказательных данных. Произведение, сгенерированное ИИ, не создается в рамках художественного процесса: оно создается путем визуализации консенсуса, найденного внутри всеобщих данных.

ИИ использует этот консенсус для реверс‑инжиниринга изображения, чтобы удовлетворить желание или ожидание, которые мы задаем ему через промпт. ИИ‑изображение‑ это визуальное выражение того самого консенсуса, который, по мнению Мартела, противоположен искусству.

Хотя мы можем использовать его для создания чего‑то нового — например, определённой комбинации пикселей или слов, никогда ранее не существовавших, — мне кажется, ИИ не может быть средством, с помощью которого можно запечатлеть и передать истинное изумление и тайну, потому что истинное изумление и тайна — это не фрагменты данных или информации: это нечто странное, ощущаемое и пережитое.

В этом смысле истинное искусство — это часть жизни, которую невозможно превратить в данные или информацию. Именно поэтому мы превращаем эту часть жизни в стихотворения, картины или песни, а не просто описываем её с помощью логики и разума.

Но почему это важно?

Почему нас должно так волновать различие между искусством и искусственностью? Потому что, упуская это различие из виду, мы рискуем стать жертвой двух досадных заблуждений:

Во‑первых, мы можем относиться к произведениям искусства как к искусственности и упустить возможность испытать изумление и сопричастность, которые может предложить подлинное искусство.

Или мы поверим, что искусственность — это и есть произведения искусства, и останемся уязвимыми и беззащитными перед тем, как искусственность пытается повлиять на наше мышление и поведение.

Нынешнее общество находится во власти обоих заблуждений: помимо того, как нами манипулирует реклама, мы становимся жертвами всевозможной пропаганды.

И одновременно мы обесцениваем силу искусства, часто утверждая, что всё — искусственно, что в мире больше нет места чему‑то большему, что может по‑настоящему глубоко нас тронуть.

Мартел утверждает, что в современном мире мы часто не позволяем силам искусства глубоко нас затронуть и тем самым выступить в качестве защитного механизма от манипулятивной силы искусственности. Что та самая отстранённость, которую мы используем для защиты своего психического здоровья в этом мире, пропитанном искусственностью, превратилась в апатию к искусству.

Мы напускаем на себя ироническую отстраненность и считаем, что невосприимчивость к подлинному выражению чувств — это круто, в то время как тех, кого можно растрогать, мы считаем слабыми. Сентиментальность и романтика стали оскорблениями.

Эта пресыщенность повлияла и на самих художников, которые часто взаимодействуют с чем‑то искренним только через слой отстраненности, не желая, чтобы их считали банальными.

Цена всего этого высока: циничная искусственность, выдающая себя за искусство, озабоченная только своей коммерческой жизнеспособностью, и оцепеневшая публика, неспособная проникнуться художниками и работами, которым удаётся преодолеть цинизм и стать произведениями подлинного искусства.

Не просто ещё один инструмент

Я сосредоточился здесь в основном на изображениях, полностью созданных искусственным интеллектом. Но что если искусственный интеллект — это всего лишь один небольшой инструмент, используемый для создания более масштабного произведения искусства?

Я не думаю, что любая искусственность в рамках более масштабного произведения обязательно портит всё. Я не считаю, что если небольшая доля искусственного интеллекта была использована в игре Эдриана Броуди в «Бруталисте», то весь фильм не имеет художественной ценности и должен называться «искусственным„. Очевидно, что между этим и воплощением Тилли Норвуд в реальности лежит огромная пропасть. И любое искусство, существующее в рамках капиталистического рынка, обязательно должно выстраивать отношения с силами искусственности, чтобы его создали и увидели. Я не предлагаю строгого деления на чёрное и белое.“»

И, возможно, — как предполагает Джейсон Блум, — если мы сможем решить этические и юридические вопросы — искусственный интеллект сможет найти себе место в качестве ещё одного инструмента в нашем арсенале, как это сделали компьютерная графика или цифровые камеры. Но я думаю, нам не следует внедрять его, не обдумав перед этим, как он влияет на художественный процесс.

Потому что искусство — это не только конечный результат, но и процесс, который мы используем для его достижения. Истинное самовыражение в искусстве рождается из каждого мельчайшего выбора, сделанного в процессе воплощения этого искусства в реальность — как отражение нашего опыта и точки зрения.

Художественный процесс — это одновременно и осознанное, и бессознательное, которое раскрывается в каждом мазке кисти, в случайностях и нашей реакции на них, в совместных решениях, принимаемых людьми, в том, как среда, в которой мы создаём искусство, тонко влияет на каждый выбор в этом процессе. Каждое решение или случайность, которую мы принимаем в процессе создания искусства, — это возможность для смысла, точки зрения и опыта проникнуть в произведение, даже если мы сознательно этого не планируем.

Любой аспект процесса, в котором вы используете ИИ, неизбежно исключает вас из него. Но вы и ваша точка зрения — это тот самый источник того, что делает что‑то искусством. Промпт — это не инструмент, с помощью которого вы выражаете себя, а способ описать желаемый результат и позволить чему‑то другому попытаться достичь его за вас. Если суть произведения искусства часто заключается в самой попытке достижения результата, то ИИ отключает нас от этого процесса.

В документальном сериале «Мистер Скорсезе» Леонардо Ди Каприо рассказывает историю создания фильма «Авиатор». В одной из сцен после нескольких дублей и он, и Скорсезе понимают, что что‑то не работает. В конце концов Скорсезе говорит ему, что что‑то не работает, но не говорит, что нужно сделать, потому что Скорсезе знал, что будет ценнее и подлиннее, если Ди Каприо сам найдёт то, что работает.

Скорсезе сделал это, потому что, как художник, он понимает важность самого процесса, и того, что нацеливание человека на чёткий желаемый результат иногда может противоречить целям творчества.

Поэтому, если мы хотим, чтобы машина создавала наше искусство за нас, мне кажется, упускаем смысл создаваемого нами искусства. Истинная ценность искусства заключается не в идеальном результате, которого, как мы представляем, нам поможет достичь ИИ, а в процессе его достижения. И, используя ИИ, мы рискуем подорвать сам процесс, позволяющий более глубоким смыслам проявиться в нашей работе.

Пишущая машинка, может, и сделала написание слов более эффективным, но она не написала их за вас.

Если вы хотите создавать настоящее искусство, а не искусственное произведение, вы должны участвовать в творческом процессе не ради идеального результата, делающего ваш опыт понятным, а ради произведения, которое увлекает зрителя в вашей попытке выразить непостижимое.

Вот почему более пристальный взгляд на произведение искусства открывает более глубокий смысл, в то время как более пристальный взгляд на искусственное произведение часто обнаруживает, что оно менее значимо, чем казалось изначально.

И всё же я изумляюсь 

Но должен признать: хотя мне ещё не доводилось сталкиваться с ИИ‑изображением, которое ощущалось бы как настоящее произведение искусства, иногда я испытываю своего рода жуткое изумление перед тем, что представляют собой эти изображения.

Что если мы всмотримся в этот бесконечный зал зеркал, сконструированный для отражения всего, что мы когда‑либо создали, и спросим себя: зачем? Что мы видим?

Когда я смотрю на все изображения, созданные ИИ, я вижу работу, которая поражает меня своей абсурдностью, сюрреализмом, пустотой и перенасыщением. Попытка создать произведение, охватывающее всё, что создало человечество, одновременно пытаясь максимально исключить себя из творческого процес��а.

Я вижу, как человечество пытается отказаться от своего участия в акте творения, оставаясь лишь наедине со своими желаниями, своими промптами, ожидающими исполнения со всё большей точностью, чёткостью и скоростью.

И мне интересно, не выдаёт ли эта попытка скрытое в нас стремление к самоотрицанию.

Возможно, наше желание отстраниться от самого творческого процесса рождается из убеждения, что мы изначально несовершенны и что мы должны преодолеть эти недостатки, создав машину, превосходящую наши несовершенные способности.

Такую, которая сможет бесконечно удовлетворять наши потребности одним нажатием кнопки, без нашего участия или участия другого человека. Это может положить конец невыносимой тайне всей этой жизни.

Но что, если мы всё поняли наоборот?

Что если наше участие в процессе, каким бы несовершенным оно ни было, — это именно то, чего мы желаем и пытаемся удовлетворить этим бесконечным потоком новизны, информации и растущей производительности?

Что если мы ищем машину, которая сможет идеально выполнять наши запросы, в то время как на самом деле мы хотим, чтобы нас вдохновляло наше собственное художественное видение: чтобы мы были настолько заинтересованы в чём‑то, будь то опыт или восприятие мира, чтобы мы хотели сами творить, колебаться в решениях, находя выражение красоты в каждом мазке кисти.

Что если нам нужен художественный проект, в котором нет коротких путей, которые приносили бы удовлетворение, потому что проект — не средство достижения цели, а сам по себе процесс, часть жизни, которая не является проблемой, требующей решения, а загадкой, которой нужно изумляться?

Представьте, что, возможно, 30 000 лет назад художники, наскальные живописцы, закончили свою работу, отложили факелы и уголь, собрались у костра, и один из них сказал: «Было бы здорово создать что‑то, что рисовало бы за нас, чтобы нам не приходилось делать это самим?»

В интервью, где Джейсон Блум говорил о необходимости принятия индустрии ИИ, он сказал: «Потребителю без разницы — ИИ перед ним или нет». И сначала я подумал: он неправ. Некоторым людям, как и мне, важно, видят ли они ИИ. Но, если вдуматься, он прав. Потребителю всё равно, является ли то, что он видит, искусственным интеллектом или нет — он просто ищет то, что может удовлетворить его текущую потребность. Любое, что может привлечь, ублажить и развлечь его, подойдёт. Всегда можно заработать деньги, предоставляя потребителям то, что они хотят.

Но разве мы здесь только для того, чтобы потреблять? Или мы хотим чего‑то другого?

Цель произведения искусства не в том, чтобы удовлетворять потребителей. Если вы творите, чтобы угодить, или переживаете что‑то ради того, чтобы вам угодили, вы находитесь в сфере искусственности.

Искусство же создается не для потребления, а ради самовыражения, для связи с собой, другими людьми или самим существованием через это самовыражение.

Хотя в этом мире найдётся место для создания и потребления искусственности, если мы упускаем из виду роль, которую искусство может играть в нашей жизни, как в жизни художников, так и в жизни зрителей, мы упускаем из виду ценную часть того, что делает нас людьми.

Мы не сможем избавиться от нашего желания быть ближе к другим людям, которую обеспечивает подлинное искусство, начав лучше, быстрее и эффективнее создавать что‑то искусственное.

оригинал