6 ноября 2025 года умер Джеймс Уотсон, обладатель Нобелевской премии по физиологии или медицине за 1962 год, которую он получил совместно со своим старшим коллегой Фрэнсисом Криком и научным руководителем Морисом Уилкинсом. Из-за того, что по правилам Нобелевского комитета премия может вручаться одновременно не более чем троим соавторам исследования, в эту тройку не включили аспирантку Розалинд Франклин, которая была в этой компании настолько же важным «мокрым биологом», насколько важны были Крик и Уотсон в качестве исследователей и визионеров.

Уотсон прожил 97 с половиной лет, посмотрев в здравом уме добрую четверть XXI века. Уилкинс и Крик также дожили до XXI века, будучи ровесниками (1916 — 2004), Уилкинс пережил Крика на пару месяцев. 88 лет – глубокая старость, как и 97, но Уотсон в конце жизни успел растерять многие свои регалии и оказаться изгоем, не выдержавшим противостояния с глубоко противным ему (и мне) леволиберальным обществом. Ниже будет довольно личный и, возможно, даже эмоциональный лонгрид, в котором я постараюсь раскрыть четыре темы: о своевременности вручения нобелевских премий, о том, какую роль Уотсон и Крик сыграли в исследовании ДНК, о научной и гражданской судьбе Джеймса Уотсона и о том, как я переводил его книгу.

Замаливая динамит

Нобелевская премия кажется мне либо одним из самых романтичных анахронизмов нашей эпохи, либо, наоборот, научной наградой, опередившей своё время, но устаревшей и исчерпавшей себя примерно к собственному столетию. Вторая версия, впрочем, выглядит хуже — например, с 1877 года Английское Королевское Научное Общество вручает медаль Дэви, концептуально напоминающую прото-нобелевскую премию по химии. Её вручают за открытия, сопоставимые по важности с нобелевскими, причём, уже в конце XIX века имелись совместные награждения. Например, в 1882 году её разделили Дмитрий Иванович Менделеев и Юлиус Лотар Майер «за открытие периодической зависимости от атомного веса». Нобелевская же премия появилась в 1901 году практически в апогее «Прекрасной эпохи», на которую пришёлся и беспрецедентно быстрый даже по нынешним временам научно-технический прогресс, и всплеск социально-политических перемен, и быстрое повышение доступности образования вместе с эмансипацией, и изобретение «столь мощного оружия, при наличии которого крупные войны между развитыми державами теряют смысл». Кроме того, буквально в несколько лет до учреждения премии стали быстро расширяться границы известного материального мира, в первую очередь – за счёт практически одновременного открытия благородных газов, а вместе с ними — новых радиоактивных элементов и радиоактивности как таковой. Джеймс Клерк Максвелл мог открыть теорию относительности ещё в  1860-е, но всего лишь пришёл к выводу, что, если электромагнитные волны распространяются в вакууме со скоростью света, то, вероятно, свет и электромагнетизм – явления одной природы. В свою очередь, Альберт Эйнштейн был удостоен в 1921 году Нобелевской премии по физике «за заслуги перед теоретической физикой и особенно за открытие закона фотоэлектрического эффекта», а не за то, что сформулировал общую и специальную теорию относительности — хотя, Максвелл мог бы её получить, если бы дожил до 1901 года (он умер в 1879 году в возрасте 48 лет, в 1901 ему было бы 70).

Нобелевская премия морально устарела и по многим другим причинам. Назову лишь некоторые из них, этот список полностью субъективен.

1. Требование вручать премию не более чем трём соавторам явно устарело уже к 1962 году, когда лауреатами стали Крик, Уотсон и Уилкинс, но не стали Франклин и участвовавший в том же исследовании Раймонд Гослинг. Ещё более сложная фрагментация научного опыта на пути к премии описана в книге Венкатрамана (Венки) Рамакришнана «Генетический детектив. От исследования рибосомы к Нобелевской премии». В ней Рамакришнан описывает непримиримое соперничество с Адой Йонат, которая разделила с ним эту премию. Сегодня, когда научные открытия совершаются целыми институтами, а тем более — с привлечением искусственного интеллекта — единоличное, парное или даже тройное авторство открытия ушли в прошлое. Отчасти эта проблема решена в рамках премии «Прорыв» (Breakthrough Prize), учреждённой в 2012 году российско-израильским предпринимателем и инвестором Юрием Мильнером. Премия «Прорыв» ориентирована на признание именно коллективных, а не индивидуальных заслуг.

2. Вручение премии «по совокупности заслуг», когда в работе нескольких учёных сложно выделить одно яркое открытие. Типичным примером такого рода мне кажется премия по физиологии или медицине 1980 года, вручённая Баруху Бенасеррафу, Жану Доссе и Джорджу Снеллу с формулировкой «За открытия, касающиеся генетически определённых структур на клеточной поверхности, регулирующих иммунные реакции».

3. Спорные и неоднозначные награждения, связанные с непредвиденными последствиями открытия. На мой взгляд, наиболее заметны в этой категории Фриц Габер, получивший в 1918 году нобелевскую премию по химии, но сыгравший ключевую роль в разработке химического оружия, а также португальский нейрофизиолог Антониу Эгаш Мониш, удостоенный в 1949 Нобелевской премии по физиологии или медицине за исследования и популяризацию лоботомии.

4. Фактическое смешение двух премий — 1) по химии и 2) по физиологии или медицине, поскольку сейчас химия развивается преимущественно в области биохимии и органики, двигающих прогресс в медицине.

5. Исходное отсутствие премии по астрономии, из-за чего сейчас не вручается Нобелевская премия по астрофизике (справедливости ради, отдельные совместные награждения астрофизиков всё-таки имели место, как, например, Нобелевская премия по физике 2020 года).

6. Когда в 2024 году Нобелевская премия по физике была присуждена Джеффри Хинтону (род. 1947) и Джону Хопфилду (род. 1933) за развитие нейронных сетей, мы фактически признали, что в нобелевском списке не хватает премии по информатике, которую следовало бы вручать не позже чем с конца 1950-х, когда ещё активно работали Клод Шеннон (1916 — 2001) и Конрад Цузе (1910 — 1995). Особо хочу подчеркнуть, что Шеннон — ровесник Крика и Уилкинса, умерший немногим ранее них, но повлиявший на развитие цивилизации объективно сильнее, чем два этих биолога.

7. Не желая открывать шкатулку Лемаршана, громко промолчу о том, во что превратились к концу XX века Нобелевская премия по литературе и Нобелевская премия мира.

Дело молодых

Нередко Нобелевских премий удостаивались учёные в ещё достаточно молодом возрасте, получавшие вместе с премией не только признание заслуг, но и финансовое подспорье для продолжения исследований, а также статус научной знаменитости, заставлявший общество прислушиваться к их словам. К их числу, безусловно, относятся Альберт Эйнштейн (премия по физике в 42 года) и Вернер Гейзенберг (премия по физике в 31 год), создавшие условия для развития американской и германской программы разработки ядерного оружия. Сегодня наш мир таков каков он есть во многом потому, что идеи Эйнштейна и Энрико Ферми (ровесник Вернера Гейзенберга, премия по физике в 37 лет) удалось воплотить в продакшене, а идеи Гейзенберга — нет (может быть, сыграло свою роль и непомерное эго Гейзенберга). Некоторые открытия были настолько революционными и неожиданными, что не могли не удостоиться Нобелевки, и авторы этих открытий обретали столь важные для них и их научных школ известность и возможности. Одним из таких «экспресс-лауреатов» является Джеймс Уотсон. Однако, чтобы показать, что его нельзя считать уникальным и исключительным, также разберу несколько схожих примеров.  

1. Уильям Лоуренс Брэгг (1890 — 1971) является самым молодым лауреатом Нобелевской премии. Он получил премию по физике за 1915 год, и отмечены ею были его исследования в области рентгеновской кристаллографии. Первые опыты по уточнению формы атомных решёток путём облучения их в рентгеновском спектре Брэгг провёл в 1912 году (не буду вдаваться в подробности о том, что Уильям получил премию совместно со своим отцом Уильямом Генри Брэггом). Эта область знаний актуальна и сегодня, а сама технология сыграла важнейшую роль в уточнении структуры рибосомы, что возвращает меня к истории о Рамакришнане и Йонат. Но ещё важнее, что исследования Брэггов прямо базируются на открытии Вильгельма Рентгена (использовании рентгеновских лучей), за которое в 1901 году была присуждена первая в истории Нобелевская премия по физике. Кстати, сам Рентген умер в 1923 году, а на момент исследований Уильяма Брэгга ещё активно работал.

2. Поль Дирак (1902 — 1984) получил Нобелевскую премию по физике в 1933 году, так как в 1930 году на кончике пера предсказал существование «антиэлектрона» (позитрона) — частицы, противоположной электрону по свойствам, но равной ему по массе. В 1932 году Карл Андерсон открыл именно такие частицы в космических лучах. Дирак разделил премию с Эрвином Шрёдингером в формулировке «За открытие новых продуктивных форм атомной теории». Кроме позитрона Дирак также предположил существование точечных магнитных монополей, которые до сих пор не открыты — но, если они всё-таки существуют, Нобелевскую премию за их открытие получит пока не известный физик. 

3. Александер Флеминг (1881 — 1955) открыл пенициллин при изучении заплесневевшей чашки с агар-агаром ещё в 1929 году, но Нобелевской премии за открытие этого первого антибиотика был удостоен в 1945 году (совместно с Говардом Флори и Эрнестом Борисом Чейном), так как по итогам Второй Мировой Войны роль пенициллина при спасении солдат от раневых инфекций было невозможно переоценить. При этом в 1939 году Нобелевской премией был отмечен Герхард Домагк (1895 — 1964), открывший, что пронтозил, вещество из класса сульфаниламидов, эффективно борется со стрептококком. Однако забрать премию ему не позволило нацистское правительство, и Домагк получил награду только в 1947 году без денежной составляющей, притом, что в годы войны обычный стрептоцид был гораздо более массовым лекарством, чем дефицитный пенициллин.

4. Константин Новосёлов (род. 1974) получил в 2011 году совместно с Андреем Геймом (род. 1958) Нобелевскую премию по физике (а, как ни странно, не по химии) за открытие и исследование графена. Графен до сих пор изучается как с точки зрения физики, так и с точки зрения бионики, найдены его аналоги, однако между получением этой аллотропной модификации углерода и вручением премии прошло всего 7 лет, поскольку открытие было беспрецедентно необычным и важным.

5. Герд Карл Бинниг (род. 1947) совместно с Генрихом Рорером (1933-2013) в 1981 году изобрёл сканирующий туннельный микроскоп, открывший путь к манипулированию одиночными атомами. В 1986 году ему была присуждена за это ¼ Нобелевской премии по химии.

6. Вольфганг Кеттерле (род. 1957) получил в 2001 Нобелевскую премию по физике совмест��о с Эриком Корнеллом (род. 1961) и Карлом Виманом (род. 1951) за то, что синтезировал и исследовал молекулу гидрида гелия, а также одним из первых в 1995 году получил конденсат Бозе-Эйнштейна (Корнелл и Виман также занимаются исследованием этого экзотического агрегатного состояния вещества). Вновь наблюдаем учёных в расцвете карьеры (все трое активно работают до сих пор) и присуждение премии всего через 6 лет после открытия.

С моей точки зрения, именно в этом ряду стоит гениальное открытие Крика и Уотсона, и в компании Крика и Уилкинса Джеймс Уотсон был «младшим из равных» подобно Брэггу-сыну, Биннигу и Корнеллу. Премия была присуждена им в 1962 году, а статья с объяснением структуры ДНК вышла в 1961 году — то есть, признание заслуг было чрезвычайно быстрым. Уотсону было всего 34 года, а формулировка «За открытия, касающиеся молекулярной структуры нуклеиновых кислот и их значения для передачи информации в живых системах» позволяет считать эту награду прото-нобелевкой по биоинформатике. Далее считаю нужным акцентировать одну вещь, которая часто упускается в научно-популярных источниках: Крик, Уотсон и Уилкинс не открыли молекулу ДНК, а именно объяснили её структуру и функцию в качестве носителя генетического кода. 

Гнойные бинты и научный поиск

Я не буду углубляться здесь в описание молекулы ДНК (дезоксирибонуклеиновой кислоты), поскольку на Хабре эта тема хорошо разобрана. В особенности рекомендую почитать две статьи уважаемого Ильи Новосельского @TheCellMan под названием «ДНК. Механизмы хранения и обработки информации» (часть 1, часть 2). Кратко напомню, что во второй половине XIX века теории наследственности и естественного отбора (плюс тесно переплетённого с ним полового отбора) формировались параллельно. История этих поисков кратко изложена на Хабре в статье сообщества @InBioReactor «Кто на самом деле открыл ДНК? История изучения гена». Чарльз Дарвин правильно интерпретировал закрепление полезных признаков на примере галапагосских вьюрков, а также описал роль мутаций и механизм естественного отбора в принципе, но он не знал, что является носителем признаков при естественном отборе, то есть, не знал о существовании генов. Работу генов первым проиллюстрировал в своих опытах с горохом чешский монах Грегор Мендель, но и он, сформулировав принципы наследования биологических признаков с точностью законов, также не дошёл до понимания «гена» и не выдвинул версий, где «гены» могли бы храниться. Результаты своих опытов Мендель опубликовал в 1866 году в брошюре «Опыты по гибридизации растений», а первое издание книги Дарвина «Происхождение видов путём естественного отбора» вышло в 1859 году, но, по-видимому, ни Дарвин, ни Мендель не читали друг друга.

Открыл же молекулу ДНК швейцарский физиолог Иоганн Фридрих Мишер, было это в 1869 году. Он работал в Тюбингенском университете под руководством Эрнста Гоппе-Зейлера, по заданию которого помогал составлять список всех химических соединений, присутствующих в человеческой клетке. В обычной клетке особенно сложно было выделить и проанализировать ядро. Наиболее удобным материалом для этой цели, то есть, клетками, в которых кроме ядра почти ничего нет, и ядро из них легко извлекается, Мишер счёл лейкоциты. Огромное количество мёртвых лейкоцитов содержится в гное, поэтому Мишер нашёл нужное количество биоматериала, забирая использованные бинты из расположенной поблизости больницы, где лечилось много ветеранов со свежими и старыми ранами. Так Мишер и выделил из ядра вязкое вещество, похожее на белок, однако выяснил, что оно не расщепляется органическими кислотами — и, соответственно, не является белком, а, скорее всего, является кислотой. Постепенно выжигая составляющие этого вещества, Мишер определил, что в ней содержатся фосфаты и азотистые основания. С 1877 года исследованием и разбором этой кислоты занимался совместно с учениками немецкий биохимик Альбрехт Коссель (1853 — 1927). Коссель установил, что эта кислота содержится во всех клеточных ядрах, то есть, является принципиально важным их компонентом — и назвал эту кислоту «нуклеиновой», то есть, «ядерной». Также он выделил в молекуле ДНК белковую и небелковую составляющую (что, в принципе, не так удивительно — например, гемоглобин тоже состоит из белковой и небелковой части). В 1910 году Коссель даже был удостоен Нобелевской премии по физиологии или медицине с формулировкой «В знак признания вклада в наши знания о химии клетки, благодаря работе с белками, включая нуклеиновые вещества». Таким образом, вплоть до середины XX века разрабатывалась концепция белковой наследственности, которая действительно небезосновательна. Тем не менее, магистральный механизм наследственности у известной нам жизни — именно нуклеиновый, и понять его можно было только после того, как будет установлено, каким именно образом он реализован в молекуле ДНК. Крик и Уотсон пришли к этому открытию, описав форму ДНК как двойную спираль, показав, что структура ДНК воспроизводится по принципу комплементарности кодонов, а сами молекулы ДНК и РНК являются в первую очередь информационными единицами. Именно в этом заключается важность сделанного ими открытия.

Долгая старость неудобного человека

Книгу «ДНК. История генетической революции» я переводил с лета 2017 по конец марта 2018 года. В тот период я работал в издательстве «Питер» и сам одновременно вёл проекты как в области компьютерной литературы, так и мой последний научпоп, кажется, это были книги Марсело Глейзера «Остров знаний. Пределы досягаемости большой науки» и Фрэнка Райана «Таинственный геном человека» (название не очень удачное; в сущности, эта очень необычная книга рассказывает о том, как влияют на человеческую генетику встроившиеся в геном ретровирусы). Таким образом, для меня это был откровенно палевный сайд-проект, и поэтому моя фамилия появилась в титрах лишь при допечатке книги, в 2019 году, когда я издательство «Питер» уже покинул. Но эта книга настолько отличается от более известной и романтически-научной уотсоновской «Двойной спирали», что я считаю её перевод одним из самых важных трудов в жизни — по крайней мере, в топ-3 после перевода «Голубой точки» Карла Сагана и этого хаброблога.

Перевод книги «ДНК. История генетической революции» чуть не остановили в самом начале, так как оригинал этой книги жёстко шельмовали на Amazon за расистские, сексистские, антиглобалистские и прочие прямолинейные высказывания, которые Уотсон рассыпал с доблестью висельника. Тем не менее, мой интерес к книге это только подстегнуло.

Её написал в соавторстве с верными учениками Берри и Дэвисом дряхлый больной старик, затворник Колд-Спрингс Харбор, а не «Нескучный Джимми», образ которого закрепился в науке. Человек, уже обсудивший со Смертью почётные условия сдачи в плен, и более не собирающийся капитулировать ни перед кем, зверозубр, переживший всех соратников и соперников кроме Кэри Муллиса (1944 — 2019, Нобелевская премия по химии-1993) и Сиднея Бреннера (1927 — 2019, Нобелевская премия по физиологии и медицине-2002). Обоим он уделил в книге должное внимание, впрочем, обоих особо не щадя. Рассказывает эта книга совсем не о том, как «мы с Фрэнсисом угнали нобелевку у Лайнуса Полинга, не сумевшего правильно интерпретировать собственные результаты», а скорее о том, что эта нобелевка лично Уотсону позволила сделать, какие двери, колодцы и капканы открыла.

Он подробно рассказывает о светлой и тёмной стороне биотехнологий, о редактировании геномов и о природе генно-модифицированных организмов (этой теме посвящена глава 6, которая называется «Буря в миске с кашей»). Помогает понять, не только почему использование ГМО — разумная альтернатива глобальному голоду, но и какие риски несёт с собой эта практика. Рассказывает о монополиях сельскохозяйственных гигантов, в особенности о корпорации «Monsanto».

Значительное внимание в книге он уделяет собственному участию в проекте «Human Genome». Именно геном Джеймса Уотсона был первым полностью расшифрованным человеческим геномом — эта работа была проделана в 2007 году. Уотсон остался своим геномом не впечатлён:

На самом деле, я был, мягко говоря, разочарован тем, что нашлось в моей ДНК — вернее, чего не нашлось. Накануне за ужином бэйлорская группа заранее показала мне самые интересные детали. Например, в моей ДНК оказался редкий вариант гена, кодирующего важный фермент под названием цитохром P450, и поэтому я плохо метаболизирую некоторые препараты, в частности, тот, что мне прописывают от давления. Я действительно замечал, что из-за этих таблеток меня клонит в сон. Вооружившись такой генетической информацией, я решил снизить дозу, и поступаю так по сей день. Это была побудительная информация. С другой стороны, я сразу обеспокоился, узнав, что у меня нашлись какие-то подозрительные аллели гена BRCA1, отвечающего за рак желудка — это был серьезный повод для беспокойства о здоровье моих племянниц, также имеющих эти маркеры. Но впоследствии я узнал от Мэри-Клэр Кинг (Mary-Claire King) — той самой, которая в 1990 году картировала ген BRCA1 (об этом мы поговорим в главе 14) и изучавшей функцию этого гена на сотнях семей, члены которых страдали раком груди — что аллели в моей генетической последовательности – это всего лишь «безобидные ирландские полиморфизмы».

Здесь же он сетует на то, как его обвиняли в пропаганде евгеники и указывает на лицемерие наших современников, отказывающихся изучать этот период развития генетической науки, тогда как в начале XX века евгеника и выведение «породистых людей» была чрезвычайно модной не только в нацистской Германии, но и во всём западном мире, в особенности — в США.

Уотсон с потрясающей трезвостью и невозмутимостью рассказывает об использовании ДНК в криминалистике и о чудовищных генетических заболеваниях, возникающих у детей – этому в книге посвящены главы 11 и 12. Он находит очень ценным, что дети с такими заболеваниями как миодистрофия Дюшенна, болезнь Тея-Сакса, синдром ломкой X-хромосомы успевают немного пожить на свете, благодаря чему их смертельно дефективный генетический код, доставляющий им немыслимые страдания, двигает науку вперёд. Наряду с этим Уотсон негативно и пренебрежительно отзывается о «развлекательной геномике», в частности, о компании «23andMe» и в особенности о спекуляциях с омолаживающими генетическими препаратами с применением теломер. Вот как он высказывается о знаменитом опыте, который поставила на себе Элизабет Пэрриш и о хайпе вокруг её биотехнологической компании BioViva:

Однако, некоторым сторонником генетической терапии не терпится наконец-то дождаться реального прогресса. В 2015 году сорокачетырехлетняя Элизабет Пэрриш (Elizabeth Parrish), генеральный директор биотехнологической компании BioViva из Сиэтла, вошла в историю, пройдя неоднозначную генетическую процедуру, в рамках которой попыталась обратить старение вспять. Не получив от Управления по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов соответствующего разрешения, Пэрриш отправилась в колумбийскую клинику, где ей сделали инъекцию теломеразы, применив в качестве вектора аденоассоциированный вирус. По сообщению BioViva, Пэрриш стала «первым человеком в истории, успешно омолодившимся при помощи генетической терапии» — якобы, теломеры у Пэрриш стали длиннее. В принципе, я считаю, что риск — дело благородное, но опасаюсь, что генетическая терапия может быть вновь отброшена назад, если начинание Пэрриш провалится

Наконец, я остановлюсь на главе 10, которая называется «Путь из Африки. ДНК и человеческое прошлое», которую я перевёл буквально запоем. Здесь Уотсон делает грамотное и увлекательное введение в работу Сванте Пеэбо (род. 1955, Нобелевская премия по физиологии и медицине-2022), который открыл в 2010 году останки ранее не известного денисовского человека, а в 2016 году, прямо, когда Уотсон работал над рукописью своей книги, опубликовал материалы о скрещивании неандертальцев и предков меланезийцев. Уотсон захватывающе рассказывает о природе «митохондриальной Евы» и о неспокойном неандертальском наследстве в нашем с вами генетическом коде, и я не преминул рассмотреть эту тему на Хабре ещё осенью 2021 года в статье «Плейстоценовые биобаги и биофичи. О неандертальской и денисовской ДНК у человека».

Теперь его нет, но, думаю, он был бы уязвлён, если бы я закончил эту статью словами «ушла эпоха». Напротив, лет 20 назад она только началась.