Существует миф, что понять теорию относительности может только горстка людей, обладающих огромными теоретическими познаниями в физике и математике, при этом количество материалов объясняющих её, давно исчисляется десятками тысяч. Книга «Альберт Эйнштейн: творец и бунтарь» американского математика Банеша Хофмана была переведена с английского и издана в Москве в 1983 году. Она рассказывает об обстоятельствах создания теории относительности, открывающих неизвестные подробности жизни учёного. В этой статье представим некоторые моменты из книги, которые позволяют составить мнение об Эйнштейне-учёном, в молодости мечтавшего «тихо сидеть где-нибудь в уголке, занимаясь своим делом, и не привлекать к себе никакого внимания» . И вот посмотрите, что из этого получилось.

Эйнштейн появился в период беспрецедентного кризиса в физике. Теория относительности была не единственным революционным переворотом в науке начала ХХ в. Квантовая теория разрабатывалась более или менее одновременно с теорией относительности и была даже более радикальной, чем последняя. Тем не менее квантовая теория не так потрясла мировую общественность, а ее создатели не стали столь популярными, как творец теории относительности.

Задолго до того, как о нем узнала широкая публика, Эйнштейн был признан в кругу физиков. Его теория относительности состояла из двух частей: специальной и общей. Но только после первой мировой войны, когда наблюдения солнечного затмения подтвердили предсказание общей теории относительности, до публики стало доходить, что в мире науки произошло нечто значительное.

Детство

Но вернёмся в детство Эйнштейна. 24 июня 1881 г., когда Эйнштейну было 2 года и 3 месяца, его бабушка по материнской линии — Йетта Кох —писала родственникам: «Маленький Альберт такой чудный, и я заранее огорчаюсь, когда думаю о том, что столько времени не увижу его». Неделю спустя она пишет: «У нас чудесные воспоминания о маленьком Альберте. Он такой прелестный, что мы все время говорим о его забавных идеях». Остается только гадать, какие именно «забавные идеи» были у этого двухлетнего ребенка, которому суждено было превзойти самые смелые мечты самой любящей бабушки. А может быть, эти идеи были чем-то большим, чем просто «забавой»? 

Или, может статься, наоборот, его дедушки и бабушки с отчаянием полагали (как, впрочем, казалось одно время и его родителям), что любимый Альберт отстаёт в развитии? У них были для этого все основания. В 1954 г. в одном из своих писем Эйнштейн вспоминал: «Мои родители были обеспокоены тем, что я начал говорить сравнительно поздно, они даже консультировались по этому поводу с врачом. Не могу точно сказать, сколько лет мне было в ту пору, но не меньше трех». 

Маленький Альберт был по натуре нелюдимым. Когда дети родственников приходили поиграть в саду, он почти не принимал участия в их шумных забавах. Много лет спустя его сестра Майя вспоминала, что Альберт предпочитал игры, требующие терпения и настойчивости: собирал сложные конструкции из кубиков, а его карточные домики вырастали до четырнадцати этажей. В 1886 г., когда Альберту было семь лет, Паулина Эйнштейн делилась со своей матерью: «Вчера Альберт принес свои школьные оценки. Он опять первый в классе и получил прекрасную характеристику». 

Из этих маленьких отрывков можно заключить, что Альберт быстро преодолел трудности замедленного развития и стал блестящим учеником, что ему было хорошо в школе, его любили и родные, и преподаватели. Но позднее Эйнштейн вспоминал о своих школьных годах с горечью. Особенно не нравились ему грубая муштра и механическая зубрежка, которым в те времена отдавалось предпочтение как методам воспитания и обучения. В 1955 г., отвечая на одно из писем, Эйнштейн вспоминал: «Учеником я был ни слишком хорошим, ни плохим. Моим самым слабым местом была плохая память, особенно на слова и тексты. Только по физике и математике я шел благодаря самостоятельным занятиям далеко впереди школьной программы, да еще по философии — в той мере, в какой она входила в программу».

Вырисовывается более ясная картина развития маленького Альберта. Ключом к пониманию этого развития являются слова «самостоятельные занятия», которые были решающим образом связаны с его необычайной любознательностью и способностью удивляться. Дальнейший свет на этот процесс проливает его игра на скрипке. Вот что Эйнштейн писал об этом: «Я брал уроки игры на скрипке с 6 до 14 лет, но мне не везло с учителями, для которых занятия музыкой ограничивались механическими упражнениями. По-настоящему я начал заниматься лишь в возрасте около 13 лет, главным образом после того, как «влюбился» в сонаты Моцарта. Пытаясь хоть в какой-то мере передать их художественное содержание и неповторимое изящество, я почувствовал необходимость совершенствовать технику — именно так, а не путем систематических упражнений я добился в этом успеха. Вообще я уверен, что любовь — лучший учитель, чем чувство долга, — во всяком случае, в отношении меня это справедливо».

В шестнадцать лет Альберт самостоятельно освоил дифференциальное исчисление. Уже в те годы его отличала необычайно глубокая научная интуиция. Тогда же Альберт задумался над тем, что случилось бы, если бы мы могли следовать за световой волной со скоростью света. Впервые задав себе этот вопрос в шестнадцать лет, Эйнштейн долгие годы не переставал размышлять над ним. Здесь поразительным образом проявилась способность Эйнштейна проникать в суть проблемы. Ведь в этом вопросе содержался зародыш теории относительности, и в то время никто в мире не мог бы дать на него удовлетворительного ответа.

Теория

Современные ученые черпают в творчестве Эйнштейна не только научные истины, но и стиль его творческой деятельности, основанной на доверии к научной интуиции и понимании интуитивных корней логических дедукций. Статья Эйнштейна «К электродинамике движущихся тел», написанная в 1905 году, пользуется заслуженной славой, так как именно она заложила основы специальной теории относительности. 

Эйнштейн показал, что теория Максвелла об электромагнетизме несовместима с ньютоновской механикой, и предложил новые подходы к описанию электромагнитных явлений в движущихся системах отсчета. В статье Эйнштейн начинает с изложения конфликта, выявляющего суть проблемы: в теории Максвелла проводится необоснованное различие между состояниями покоя и движения. Эйнштейн приводит такой пример. Если магнит и виток провода движутся друг мимо друга, в проводе возникает электрический ток. Представим себе, что магнит движется, в то время как виток находится в состоянии покоя. Теория Максвелла прекрасно все это объясняет. А теперь сделаем наоборот — пусть виток провода движется, а магнит находится в состоянии покоя. И снова теория Максвелла дает прекрасное объяснение. Но с физической точки зрения оно уже совершенно иное, несмотря даже на то, что вычисленные токи одинаковы.

Итак, заставив читателя усомниться в правильности максвелловского понимания состояний покоя и движения, Эйнштейн подкрепляет эти сомнения, приводя в качестве доказательства «безуспешные попытки обнаружить какое-либо движение Земли относительно эфира». Таким образом, он формулирует сильный постулат: никакой эксперимент не может обнаружить абсолютный покой или равномерное движение, т. е. пятое следствие Ньютона выполняется для всех разделов физики. Подкрепленный фактами, этот постулат, названный Эйнштейном принципом относительности, безусловно, правдоподобен. Сразу же вслед за ним Эйнштейн формулирует второй принцип, который во всяком случае не менее правдоподобен. Этими двумя искусно нанесенными ударами Эйнштейн подготавливает почву для решительного переворота.

Его второй принцип гласит, что независимо от движения источника свет всегда движется через пустое пространство с одной и той же постоянной скоростью с.  Такой постулат, возможно, покажется странным. Если, например, считать, что свет состоит из частиц, то естественным выглядит допущение о зависимости скорости этих частиц от движения источников света. Но с точки зрения волновой теории света второй принцип Эйнштейна приобретает оттенок совершеннейшей банальности. Ибо световая волна, каким бы ни было ее происхождение, возникнув, переносится эфиром с той стандартной скоростью, с которой в эфире распространяются волны. Если это столь очевидно, то почему Эйнштейн возводит это в принцип? Да потому, что в этой же статье он утверждает: «Введение «светоносного эфира»  окажется излишним». 

Перед нами два принципа. Каждый из них достаточно прост, убедителен и на первый взгляд безобиден. Каждый утверждает идею, находящуюся на грани очевидного. В чем же их опасность для устоявшихся представлений? Где кроется угроза революционного переворота в физике?

Постарайтесь внимательно проследить за ходом его мысли. По мере того как вы будете вникать в суть рассуждений Эйнштейна, вы вдруг поймаете себя на том, что киваете в знак согласия головой. Через некоторое время его доводы станут казаться вам совсем очевидными и не содержащими ничего оригинального. Затем наступит момент, когда будет совсем скучно. К этому времени вы зайдете столь далеко, что уклониться от потрясения не удастся, ибо очарование эйнштейновской логики заключается именно в ее кажущейся наивности и простоте.

Логика Эйнштейна 

А теперь рассмотрим два одинаковых равномерно движущихся тела — пусть это будут два технически оснащенных космических корабля. Представим себе, что эти корабли — назовем их по первым буквам имен их капитанов А и В — находятся далеко в космосе и, следовательно, не испытывают никаких внешних воздействий. Пусть их равномерное относительное движение происходит со скоростью, скажем, 17000 км в секунду. В центре каждого корабля находится лампа. Когда А и В  оказываются друг против друга, капитаны на мгновение зажигают лампы, посылая, таким образом, световые импульсы вправо и влево. 

По второму принципу Эйнштейна, скорости световых импульсов не зависят от движения их источников. Следовательно, — и это немаловажно — световые импульсы занимают положения, показанные на рисунке. Капитан А в своем корабле измеряет скорости их распространения и вправо, и влево и обнаруживает, что в обоих случаях скорость имеет одно и то же значение с. Капитан В также проводит соответствующие измерения на борту своего корабля. Он движется относительно А   со скоростью 17 000 км в секунду, в то время как посылаемые им световые импульсы не отстают от импульсов, посылаемых А. Вы согласны с этим? В таком случае возникает вопрос: каковы измеренные В скорости импульсов света относительно его корабля?

Можно было бы ожидать, что, с учетом своего движения относительно А, В измерит скорость своих световых импульсов, движущихся относительно его корабля влево, и она окажется равной с+ 17 000, а скорость движущихся вправо импульсов — куда меньшей, а именно, с-17 000.

Но если бы это было так, то нарушился бы первый постулат Эйнштейна. Как же так? Ведь если А и В проводят в точности одни и те же эксперименты на борту своих кораблей и совершают равномерное движение, то они должны получить одинаковые результаты. Таким образом, В, как и А, измерив обе скорости, обнаружит, что они равны с. В самом деле, независимо от того, как быстро движется В относительно А, пытаясь догнать удаляющийся импульс света, свет всегда будет удаляться от него с одной и той же скоростью с. В не может догнать удаляющийся свет точно так же, как на Земле невозможно достичь горизонта. Ни одно материальное тело не может двигаться с быстротой света. 

Проверим, следует ли наш вывод из двух принципов Эйнштейна. Предположим, А обнаружил, что скорость в обоих направлениях равна с, в то время как для В она оказалась равной с + 17 000 в одном направлении, и с-17 000 — в другом. Тогда А мог бы с полным правом заключить, что он находится в состоянии абсолютного покоя, а В передвигается с абсолютной скоростью 17 000 км в секунду. Однако этот вывод противоречил бы принципу относительности.

Мы подошли к критическому моменту в наших рассуждениях. Совершенно очевидно, что для выхода из создавшегося положения требовались какие-то радикальные средства. Идея, которая осенила Эйнштейна в то знаменательное утро, состояла в необходимости отказа от привычного, заботливо взлелеянного многими поколениями представления о времени.

Чтобы понять революционную идею Эйнштейна о времени, вернемся к нашим кораблям А и В  и дадим их капитанам новое задание. Предположим, что на борту этих кораблей установлено по две пары точнейших часов а1, а2, b1 и b2 так, как это изображено на рисунке. Для удобства условимся, что длина кораблей составляет миллионы км — тогда мы сможем говорить о минутах, а не о миллиардных долях секунды.

А посылает импульс света от а1 к а2, откуда свет немедленно отражается назад к а1.  Свет покидает а1 , когда стрелки часов а1 показывают полдень, и достигает а2, когда стрелки а2 показывают 3 минуты первого. Из этого мы не можем с уверенностью заключить, что свету понадобилось 3 минуты, чтобы пройти путь от а1 до а2: а вдруг, к примеру, работник, устанавливавший часы, нечаянно передвинул стрелки? Как же сделать так, чтобы часы а2 шли синхронно с часами а1? 

Давайте рассмотрим этот дважды пройденный путь. Предположим, что свет покидает а1, когда стрелки этих часов показывают полдень, достигает а2,  когда а2 показывают 3 минуты первого, и возвращается к а1, когда на а1 — 4 минуты первого. Мы немедленно заподозрили бы что-то неладное. Часы утверждают, что свету понадобилось 3 минуты, чтобы пройти расстояние от а1 до а2 , и всего 1 минута на обратный путь от а2 к а1. Тогда мы поступим самым простым и очевидным образом: передвинем минутную стрелку а2 на одно деление назад. Проведем эксперимент вновь — часы покажут, что свету понадобится 2 минуты на путь от а1 до а2 и 2 минуты на обратный путь от а2 до а1.

Поскольку мы уже убедились, что нам и на пути туда, и на пути обратно нужна одна и та же скорость света с, мы согласились бы с Эйнштейном, что ход часов а1 и а2 синхронизирован. И если чуть позднее что-либо приключится в а1, когда стрелки а1 будут показывать 4:30, а еще что-нибудь произойдет в а2, когда на а2 будет также 4:30, мы согласимся с Эйнштейном, что эти два не связанных между собой события произошли одновременно.

Перед нами ошеломляющими по своей неожиданности следствия из принятых допущений. В то время как А синхронизирует ход своих часов а1 и а2, следуя указанному Эйнштейном методу, В наблюдает за ним в крайнем изумлении. Ведь А движется относительно В влево со скоростью 17 000 км в секунду. Таким образом, хотя А утверждает, что его световой импульс проходит равные расстояния туда и обратно, 

для В эти расстояния очевидным образом неравны.

Что же должен подумать В? К какому выводу он должен прийти? Вот к какому: поскольку расстояния туда и обратно неравны, то тот факт, что свет проходит эти пути за равные промежутки времени согласно часам а1 и а2, является для В доказательством асинхронного хода этих часов.

Естественно, когда В сообщает об этом А, тот приходит в замешательство и просит В синхронизировать ход часов b1 и b2 по уже известному методу Эйнштейна. В так и делает, и теперь уже А берет немедленный реванш. Ведь В движется относительно А  вправо со скоростью 17 000 км в секунду, и, хотя В утверждает, что его световой импульс проходит равные расстояния туда и обратно, для А эти расстояния очевидным образом неравны.

Итак, А  говорит, что часы а1 и а2 идут синхронно, а В считает, что это не так. В то же время В утверждает, что часы b1  и b2  синхронны, но А это отрицает. Значит, если А  скажет, что события, которые имеют место в а1 и а2, происходят одновременно, В  будет это оспаривать. И соответственно наоборот.

На чьей же мы стороне: на стороне А  или на стороне первого постулата Эйнштейна? Принцип относительности ставит А и В в равные условия. Таким образом, мы должны вместе с Эйнштейном прийти к выводу, что правы оба.

И тут гениальный ученый делает решающий ход. Для Эйнштейна расхождение в мнениях между А и В не малосерьезный спор из-за пустяков, а нечто характерное для самого понятия «время». На наших глазах вдребезги разбито ньютоновское представление об универсальном времени и соответственно об универсальной одновременности событий, так хорошо укладывавшееся в рамки здравого смысла. 

Согласно Эйнштейну, природа времени такова, что одновременность не связанных между собой событий относительна. События, одновременные с точки зрения А,    вообще говоря, не одновременны для В. Точно так же события, представляющиеся одновременными В, вообще говоря, не одновременны для А. Как бы ни шокировал нас этот вывод, придется с ним примириться, как, впрочем, и со многими последующими потрясениями. Ведь время относится к фундаментальным понятиям, и коренное изменение нашего представления о нем разрушает все здание теоретической физики, как карточный домик. И в этом крахе не уцелеет почти ничего.

Ключевой результат теории относительности

В конце сентября, через три месяца после появления статьи о теории относительности, Эйнштейн отправляет в «Annalen der Physik» еще одну статью, опубликованную в ноябре. Она занимает три печатные страницы. Воспользовавшись уравнениями электромагнетизма из предыдущей статьи, Эйнштейн вычислил, что если тело выделяет некоторое количество Е энергии в виде света 1, то его масса уменьшается на величину . 

Со свойственным ему инстинктивным чувством единства всего сущего Эйнштейн роняет вскользь необычайное по своей проницательности и решающее по своему значению замечание: то, что энергия выступает в виде света, «очевидно, несущественно». Таким образом, он провозглашает общий закон о том, что, если тело выделяет или поглощает некоторое количество Е энергии произвольного вида, его масса соответственно уменьшается или возрастает на величину  

Значение с весьма велико, и это надо учитывать. Тогда, по формуле Эйнштейна, лампа мощностью 100 вт, излучая свет в течение 100 лет, отдаст за все это время такое количество энергии, которой будет соответствовать масса, меньшая миллиардной доли грамма. А вот радий — элемент радиоактивный — выделяет относительно много энергии, и Эйнштейн предположил, что этим можно воспользоваться для проверки его теории.

В той же статье все в том же 1905 г. Эйнштейн утверждает, что энергия любого вида обладает массой. Даже ему понадобилось еще два года, чтобы сделать огромной важности вывод о том, что и обратное должно быть верно, т. е. что всякая масса должна обладать энергией. К этому заключению его привели эстетические соображения. С какой стати должны различаться две разновидности масс: та, которой тело уже обладает, и та, которую оно теряет при выделении энергии?

Не подкрепленное сколько-нибудь вескими основаниями допущение о существовании масс двух разных типов, в то время как вполне хватило бы одного, неминуемо вступило бы в противоречие и с эстетическими, и с чисто логическими критериями. Следовательно, всякая масса должна обладать энергией. Итак, масса и энергия эквивалентны. На этом основании Эйнштейну удалось вывести ставшее знаменитым уравнение . Он сделал это в 1907 г. в большой статье в основном разъяснительного характера.

Постарайтесь представить себе всю дерзость этого вывода: ведь теперь каждый клочок земли, каждое перышко, каждая пылинка становятся громадным резервуаром заключенной в них энергии. В то время не было возможности подтвердить это практически. Тем не менее еще в 1907 г. Эйнштейн отзывался об этом уравнении как о наиболее важном следствии, вытекающем из его теории относительности. 

Этот факт подтверждает необычайную способность Эйнштейна к научному предвидению. Дело в том, что для количественной проверки этого уравнения потребовалось двадцать пять лет, а реализация лабораторного эксперимента была сопряжена с немалыми трудностями. Вывод формулы был в значительной степени обусловлен эстетическими соображениями. Применение ее на практике повлекло за собой трагические последствия. Но этого Эйнштейн не мог предвидеть.

Эйнштейн обобщил свою теорию, распространив принцип относительности на все системы отсчета, включая ускоренные. Это привело его к открытию общей теории относительности в 1915 году. В общей теории относительности Эйнштейн представил гравитацию не как силу, а как искривление пространства-времени, вызванное присутствием массы. Это позволило ему объяснить многие загадки классической механики Ньютона. Отказавшись от устоявшихся представлений о пространстве, времени и гравитации, Эйнштейн создал революционную теорию, которая коренным образом изменила наше понимание Вселенной.

Популяризация теории Эйнштейна 

Теория относительности, предложенная Альбертом Эйнштейном, вызвала широкий резонанс в научном обществе. Многочисленные физики и математики того времени выражали сомнения по её поводу, считая её слишком абстрактной или сложной для понимания. Статья по теории относительности поступила в научный журнал «Annalen der Physik» в конце июня 1905 г. и была опубликована 26 сентября. А в ноябре 1905 г. о ней уже благосклонно отозвался выдающийся ученый, это был Макс Планк. Он написал теплое письмо Эйнштейну, обращаясь к нему как к равному.

В 1908 году немецкий физик и математик Герман Минковский выступил на проходившем в Кельне Конгрессе естествоиспытателей с рассказом о теории относительности Эйнштейна. Этот доклад вызвал сенсацию, отчасти из-за вступления: «Отныне пространство само по себе и время само по себе полностью уходят в царство теней, и лишь своего рода союз обоих этих понятий сохраняет самостоятельное существование».

Следующий Конгресс естествоиспытателей состоялся в 1909 г. в Зальцбурге. Принимая во внимание лестные отзывы столь выдающегося ученого, как Минковский, не удивительно, что на этот раз пригласили и Эйнштейна. 29 сентября 1909 г., ровно через год после выступления Минковского, Эйнштейн сделал доклад «О развитии наших взглядов на сущность и структуру излучения». Тема доклада охватывала и теорию относительности, и кванты.

Среди присутствовавших в аудитории было несколько всемирно известных физиков. Оценивая свое выступление исключительно как научную работу, Эйнштейн был самокритичен. В письме своему сотруднику он писал, что значение этого доклада было невелико, так как в нем не содержалось ничего нового. Но это не совсем так. Эйнштейн был чрезмерно скромен. А ведь для многих слушателей его слова были откровением. Не то чтобы присутствовавшие все сказанное им восприняли или хотя бы полностью поняли, но им по крайней мере довелось увидеть перед собой и оценить человека, о котором они знали понаслышке.

Аудитории понадобилось совсем немного времени, чтобы удостовериться, что Эйнштейн — настоящий ученый. Не меньшее значение это выступление имело для самого Эйнштейна. Ведь годами он работал вдали от научных центров, находясь как бы в изгнании. Ему было страшно любопытно узнать, какие они — великие физики — в личном общении. Не меньшее любопытство испытывали и сами великие физики по отношению к Эйнштейну. Его уверенность в себе нисколько не пострадала, когда он убедился, что ему легко в их обществе.

К 1915 г. Эйнштейну удалось вывести уравнения гравитационного поля, над которыми он так долго бился. Выдвинутая им теория отличалась изумительной простотой и изяществом. Гравитация представлена в ней не силой, а искривлением, внутренне присущим пространству — времени. Небольшие тела — такие, например, как планеты, — движутся вокруг Солнца по орбитам не под действием солнечного притяжения, а потому что в искривленном пространстве-времени вокруг Солнца просто не существует прямых мировых линий. Прямую линию можно определить как кратчайшее расстояние между двумя точками. В искривленном пространстве-времени движение планет было представлено посредством геодезических линий — аналогов кратчайших расстояний.

Перигелий, то есть ближайшая к Солнцу точка орбиты Меркурия, как показали астрономические наблюдения еще в 19 веке, смещается за столетие почти на 5600 дуговых секунд, и, хотя большая часть этого смещения может быть так или иначе объяснена с ньютоновских позиций, остаток величиной примерно от 40 до 501 дуговых секунд за столетие остался необъяснимым.

В 1915 г. Эйнштейн показал, что, по его новой теории, дополнительное смещение перигелия Меркурия составляет приблизительно 43 дуговые секунды за столетие. Этот сенсационный результат, о котором было доложено в Королевской Прусской Академии наук и который был опубликован в ее «Трудах», ознаменовал важнейший кульминационный пункт продолжительных поисков.

Вычисление смещения перигелия Меркурия не допускало никакой фальсификации. Здесь не было произвольных допущений, которые могли бы быть подогнаны к фактам. Не было и возможности маневрировать. Если бы результат сам собой не оказался близким к 43 дуговым секундам и  — отметим особо — вычисленное направление не совпало бы с фактическим, теория потерпела бы крах.

Само по себе смещение перигелия Меркурия не было научным предсказанием, ведь противоречие с теорией Ньютона уже было известно. Однако имелись еще два связанных с общей теорией относительности предсказания, подтверждение которых могло бы убедить других ученых в ее достоверности: гравитационное красное смещение и отклонение световых лучей. По предсказанию Эйнштейна, лучи звездного света, проходя вблизи поверхности Солнца, отклонялись на 1,7 дуговой секунды.

Европа еще была охвачена войной, когда английский астрофизик Артур Эддингтон и британский астроном Фрэнк Дайсон при поддержке правительства задумали предпринять две экспедиции. Одна из них готовилась отправиться в деревню Собраль в Бразилии, а другая — на крошечный португальский остров Принсипи у западного побережья Африки. Именно там, как указывал Дайсон, должны были сложиться наиболее благоприятные условия для наблюдения полного солнечного затмения 29 мая 1919 г. Целью этих экспедиций была проверка теории Эйнштейна, создание которой завершилось в столице враждебной Германии.

Несмотря на плохую погоду на острове Принсипи (в официальном отчете Эддингтон писал, что «с 10 мая не было дождей, за исключением утра в день затмения Солнца»), на некоторых фотоснимках, сделанных Эддингтоном и его ассистентом через телескоп, сквозь облачность были видны звезды. Эддингтон с нетерпением принялся за экспериментальные измерения с помощью микрометра на наиболее четком из снимков и, к собственному восторгу, обнаружил, что полученные результаты свидетельствуют в пользу новой теории. Впоследствии он говорил, что это был величайший момент в его жизни.

Для всесторонней оценки полученных данных английским ученым предстояло еще немало сделать. Хотя военные действия прекратились, формально война все еще продолжалась. Прямой связи между Англией и Германией фактически не было, а связь через другие страны сулила изрядные проволочки. Слухи о том, что результаты, полученные во время солнечного затмения, оказались благоприятными, дошли до Эйнштейна лишь к началу сентября, а 22 сентября 1919 г. Лоренц отправил ему телеграмму (она была доставлена с явным запозданием), подтверждающую это известие.

Эйнштейн ответил короткой телеграммой: «От души благодарю Вас и Эддингтона. Примите мои поздравления». 27 сентября он с особым удовольствием отправил своей больной матери в Швейцарию открытку со словами: «Дорогая мама! Сегодня я получил радостное известие. X. А. Лоренц телеграфировал мне, что английские экспедиции действительно доказали отклонение света вблизи Солнца…»

6 ноября 1919 г. в Лондоне состоялось историческое совместное заседание Королевского общества и Королевского астрономического общества. Королевский астроном сделал услышанное всем миром официальное сообщение о том, что результаты экспедиций, наблюдавших солнечное затмение, свидетельствуют о победе Эйнштейна над Ньютоном.

Судьба сделала неожиданный поворот. Внезапно Эйнштейн стал знаменит. Этот скромный и простой человек, отрешенно углубившийся в поиски космического совершенства, стал теперь для всего мира неким символом, предметом искреннего восхищения одних и столь же глубокой ненависти других.

Творец и бунтарь

Шумная популярность столь же озадачивала Эйнштейна, как его теория озадачивала обывателя. Его небольшая книга разошлась мгновенно, и сразу же появились переводы. Английский издатель попросил переводчика написать краткое объяснение для продавцов, которые столкнулись с отсутствием у широкой публики малейшего представления о том, что такое относительность. Многие полагали, что она каким-то образом связана с отношениями между полами.

Впереди Эйнштейна ждали многочисленные поездки по Европе с лекциями по физике, кампания травли и нападок со стороны антисемитских и националистических сил в Германии (Эйнштейн активно выступал против германского милитаризма и войны), переезд в США и преподавание в Принстонском университете, мировая известность. Он был по своей натуре бунтарем, ему нравилось пренебрегать условностями. При первой возможности он одевался так, как ему было удобно, ничуть не заботясь о том, чтобы производить впечатление. Вообще все внешнее, не исключая и внешнего вида, не играло для Эйнштейна большой роли, скорее даже было лишними сложностями и обузой. Во всем Эйнштейн искал простоту. 

Наука была его страстью; другой его страстью была музыка. Сестра Эйнштейна рассказывает, что он, бывало, останавливался во время игры на скрипке и восклицал: «Ну, теперь я нашел!» Подразумевалось, что ему пришло в голову решение какой-то научной задачи. Скрипка, как и наука, была постоянным спутником Эйнштейна, сопровождавшим его во всех путешествиях. Чем бы он ни был занят, научные проблемы никогда не оставляли его.

Всемирная слава была для Эйнштейна подарком судьбы, и он полагал священным своим долгом распорядиться этим подарком ко всеобщему благу. Он знал, какой огромный вес имело его имя. И он страстно высказывался в защиту свободы человека; его совесть не позволяла ему отказывать тем, кто обращался к нему за помощью.

Об Эйнштейне ходит много анекдотов, раскрывающих человеческую сторону его натуры. Его ассистент в Принстоне Эрнст Штраус рассказывал, что кошка Эйнштейна очень тяжело переносила дождливую погоду, и Эйнштейн, извиняясь, говорил ей: «Моя дорогая, знаю, что это плохо, но я действительно не знаю, как это выключить». А когда у кошки Штрауса появились котята, Эйнштейну очень захотелось посмотреть на них: «Эйнштейн пошел с нами, сделав крюк по дороге домой. Он смутился, увидев, что нашими соседями были сотрудники Института, и сказал: “Давайте пойдем побыстрее. Здесь так много людей, от чьих приглашений я отказался. Надеюсь, они не узнают, что я пришел навестить ваших котят”».

У Эйнштейна был дар общения с людьми: все, кто приходил к нему, сразу же начинали чувствовать себя как дома, и не столько благодаря тому, что говорил хозяин, сколько в силу его отношения к ним. Ему не нужно было возвышаться над людьми; у него не было на то никакого желания. Со всеми он обращался как с равными, а его необыкновенная естественность и врожденная скромность не позволяли гостям даже почувствовать себя польщенными, ибо лесть явно даже не подразумевалась. Не было также ни следа снисходительности, которая так часто скрывается за заученным дружелюбием других. Он не был как все. У него были свои чисто человеческие слабости, но его величие было тем более заметно благодаря его простоте.

Когда умер Эйнштейн, скорбел весь мир. Он попросил, чтобы у него не было ни похорон, ни могилы, ни памятника. Тихо, в присутствии лишь самых близких, его тело было предано кремации близ Трентона в штате Нью-Джерси. В соответствии с пожеланием самого Эйнштейна способ захоронения праха был сохранен в тайне от всех. Не должно было остаться никакого места на земле, пусть даже самого скромного, которое можно было бы превратить в святыню.