C 1968 по 1987 год в СССР серийно выпускалась БЭСМ-6 — первая советская супер-ЭВМ на элементной базе второго поколения (полупроводниковых транзисторах). Всего таких машин было 355. Машину под номером 32 с 1972 по 1991 год обслуживал Александр Ламден. Сначала как техник, позже как наладчик и инженер.

Мы продолжаем дополнять музейную коллекцию DataArt интервью об истории ИТ. Мы уже публиковали рассказы Сергея Зонова, создателя одного из главных клонов «Спектрума», и Евгения Каневского, разрабатывавшего ЭДВМ и «Искру-226». Александр Ламден рассказал нам о рабочем дне вычислительного центра, задачах, которые ставили перед советскими супер-ЭВМ, и судьбе этих машин.

«Нашел свое»

— С вычислительной техникой я познакомился еще подростком. У 239-й школы в то время была собственная вычислительная машина — «Урал-1». На ней мы проходили производственную практику. Вместе с аттестатом о среднем образовании нам выдали удостоверения оператора-программиста.


А. А. Ламден в машинном зале, сзади — БЭСМ-6, видны стойки БРУС и УУ (справа)

Дальше все было гораздо хуже. За лето я сдавал экзамены четыре раза — один раз школьные и трижды вступительные: сначала я не поступил на физфак, затем — на матмех. Потом поступил в ЛИТМО, уже на вечернее. Значит, надо было где-то работать. Преподавательница, которая вела в нашей школе программирование, сказала: «Зайди к нам». «К нам» — это в «Гипроэнергомаш». Тогда они занимали два интересных здания. Одно — на Дворцовой набережной, прямо напротив Петропавловской крепости. Второе — Новодевичий монастырь. Я побывал и там, и там, вроде о чем-то договорился. И вдруг мама сказала, что нужен человек в вычислительном центре ЛО ЦЭМИ — Ленинградского отделения Центрального экономико-математического института.

Так я попал в лабораторию эксплуатации и мне, честно говоря, здесь понравилось больше, чем в «Гипроэнергомаше», хотя работа примерно та же и за такие же деньги. Старым зданием меня было не испугать, потому что мы сами жили в коммунальной квартире, по которой я ездил из конца в конец на велосипеде — не на детском, нет.

Вообще эту работу я рассматривал как временное явление. Собирался переводиться на дневное, учиться по-человечески. Но мне в ЛО ЦЭМИ понравилось настолько, что я даже сменил специальность обучения — поступал ведь совершенно не на вычислительную технику.

— Что вам понравилось?
— Это называется «нашел свое». У меня вообще есть склонность к ковырянию во всяких железках, в приборах, к работе с паяльником. Все это там было востребовано. Во-вторых, в вычислительном центре оказался очень хороший коллектив. Почти домашняя обстановка, очень дружелюбная — она сыграла роль. Я был самым молодым сотрудником в институте, к нам в лабораторию ходили на экскурсии, чтобы посмотреть на меня. Но я достаточно спокойно все это дело воспринимал.


Завлаб Е. И. Басков. Чаепитие с сотрудниками лаборатории Технического Обслуживания. Фото: Александр Ламден

От поломки один к поломке два

— После «Урала-1» мне было ничего не страшно. С ним мы боролись на практике. Сами мы машину не чинили, но ее чинили при нас — мы рядом стояли. Я видел, как все это делалось, и примерно понимал, что происходит. Но БЭСМ-6 — техника уже другого уровня.

— Расскажите о своем рабочем дне начала 1970-х.
— Типовой день в нашем вычислительном центре, как и в других, обычно начинался с утренней профилактики — устройств ввода, вывода, запоминающих устройств. Поясню, о чем речь. Ввод — это перфокарта. Перфокарты — это бумага. Бумага — это пыль. Идеальная перфокарта очень хорошо сделана, у нее калиброванная толщина, каландрированная поверхность, но пыль бумажная все равно есть. Потому что ее подготавливают на машинах, которые дырочки пробивают, у этих дырочек краешки сыпятся. Это надо убирать — пылесосить, промывать.


Блок-схема центральной части машины из технического описания БЭСМ-6

— Чем пылесосить?
— Вульгарным пылесосом. Протирать — тряпочкой со спиртом. Аналогично с устройствами вывода. Устройство вывода — это алфавитно-цифровая печатающая штука с барабаном с хорошую тумбу размером. Там бумага уже попроще, пыли побольше. Красящая лента еще, механизмы, которые иногда разъезжаются и запаздывают. Нужно проверить, ровно ли она бьет, чтобы строчка не была похожа на амурские волны.

Запоминающее устройство — на магнитной ленте. Магнитофоны не настольные, это шкафы под два метра высотой, в которых тоже оседает пыль, а быть ее не должно. Значит, утречком все промывалось, прочищалось, протиралось, проверялось. Если были какие-то жалобы от операторов — либо запись в журнале, либо табличка «не работает» — значит, разбирались и с этим.

— Сколько времени занимала утренняя профилактика?
— Делали ее обычно человека три-четыре, реже двое. Если все быстро и жалоб нет, это занимало полчаса. Если больше, устройство отключали, не пускали в работу и занимались им отдельно. После этого машину включали и начинали разбираться, что где не так. Чтобы все работало — так не бывало.

— О чем говорили с коллегами в обеденный перерыв?
— О том, как «керосин по проволочкам течет». Не может он здесь течь, по этой проволочке, а он течет. Или наоборот. Должен течь, а не течет. Но обсуждали не только это. У нас очень разноплановая компания была. Некоторые люди, например, могли устроить экскурсию в Эрмитаж или дать мастер-класс по теннису. Могли отправиться в поход на яхте — были у нас и яхтсмены.


В. П. Алехин и Л. И. Гузий редактируют очередной вариант тестовой программы. На заднем плане — одна из стоек питания МОЗУ. Фото: Александр Ламден

— Сливки общества!
— Я бы сказал, даже не сливки, а пары?, которые над сливками. Вообще такой квалификации людей я редко встречал.

«Создранная техника»

— Примерно в это время, чуть ближе к концу 1970-х, начала внедряться новая техника — единое семейство, единая серия — ЕС ЭВМ. По сравнению с БЭСМ, подход к работе с ней был принципиально иным. Техническая публика, которая постоянно паслась рядом с машиной и, собственно, ее обслуживала, сделать с ней толком ничего не могла. Заменить блок можно было самостоятельно, но cо всеми тяжелыми болячками обращаться приходилось в единый всесоюзный сервисный центр. Поэтому любой более или менее серьезный ремонт затягивался очень сильно.

При этом техника оказалась не очень надежной, она была чувствительна к внешним воздействиям. Устойчивые машины научились делать только под конец, когда в этом и смысла почти не было. А вот БЭСМ-6 мы однажды не выключали целый месяц: решили поставить эксперимент, сколько она сможет работать без сбоев. В общем у меня достаточно устоявшееся негативное мнение о машинах Единой серии, на которые тогда были брошены все силы и ресурсы. Соответственно, было угроблено направление БЭСМ и не уделялось должного внимания тому, что сейчас называется персональными машинами.

Ну и надо признать, что ЕС ЭВМ — «создранная техника», как у нас тогда говорили. Потому что это копия IBM 360, а в дальнейшем — IBM 370, а значит, заведомое отставание.

Гуманитарный серпентарий

— Как в 1970-е называлась ваша должность?
— Техник, старший техник. После армии стал называться наладчиком. Обязанности мои расширились, но не из-за того что должность другая. Просто в 1975 году ленинградские академические учреждения сильно перетряхнули, и тогда возник Институт социально-экономических проблем, в который нас влили.

Я пришел из армии, когда все уже свершилось. Перед этим какие-то институты закрывали, превращали в отделы этого самого ИСЭП. Кого-то откуда-то изгоняли, кого-то, наоборот, проталкивали. Клановая борьба, как и везде. Мы там выглядели белой вороной (хоть и были отделением экономико-математического института, к социологии и чему-то подобному имели только косвенное отношение) — технари оказались в гуманитарном, как бы это назвать, серпентарии. Прошло достаточно много времени, прежде чем здесь поняли, что мы тоже что-то можем им дать.

— Какими были ваши задачи?
— В основном, статистические расчеты. Готовит социолог опрос. На основании этого опроса ему надо получить какие-то прогнозы — математика в чистом виде.

Пожалуй, самые интересные задачи были связаны с термогидродинамикой, градостроением, транспортным проектированием. В 1985 году был сделан 20-летний план развития транспортной сети. Обсчитывали его у нас. Одна из наших лабораторий очень тесно взаимодействовала с «Ленпроектом»: пассажиропотоки, расчеты. Схемы метро, которые сейчас в разных местах показывают, — оттуда. Вот так оно должно было выглядеть в 2005 году. Чтобы рисовать эти схемы, я заправлял чернилами графопостроитель.


— Гордитесь?
— У меня не гордость, к сожалению. Скорее изжога. От того, что это все было профукано.

— Что за расчеты по термогидродинамике?
— Например, расчет термогидродинамики Ладожского озера. Где какая температура, какие загрязнения, могут ли они попасть в Неву, почему и когда. Растает ли лед, будет ли рыба. Все первичные расчеты по дамбе в Финском заливе тоже делали у нас. После этого моделировали уже на макетах. У нас не было ни градостроителей, ни океанологов, ни гидрологов, но были математики. Математика — универсальный инструмент.

Пятница и серьезные дела

— Чем поломки начала 1970-х отличались от поломок конца 1970-х?
— Добавлялись новые устройства, а с ними — новые болячки. Мы расширяли периферийную сеть. Часть устройств подключали заводским способом, часть — самодельно-самопально.

— В течение 20 лет ваши задачи менялись?
— Они были примерно одинаковыми. Но, набравшись опыта, я уже занимался не только протиранием пыли и мойкой, но и какими-то более интересными вещами. Такими как, например, подключение внештатных устройств.

— Что за устройства?
— Нынешнему поколению этого, наверное, не понять, потому что все устройства, которые можно себе вообразить, сейчас имеют стандартный интерфейс. Подцепил, драйвер загрузил — работает. БЭСМ-6, как и другая техника того времени, имела ограниченный набор штатных устройств, и не более того. Подключение чужеродного элемента чревато тем, что не стыкуются количество линий, уровни сигнала, алгоритмы работы. Вот это все надо было связать. В какие-то устройства приходилось внедряться довольно глубоко.


В. П. Алехин подключает щуп осциллографа к одному из блоков стойки КМД. Фото: Александр Ламден

— Сидели над такими головоломками до полуночи?
— До полуночи мы, как правило, не сидели. Головоломки жили в голове и пробуждались во сне — я не шучу. Были и другие занятные случаи. После одного из них я и сам перестал, и своим сотрудникам запретил начинать серьезные работы во второй половине дня в пятницу.

Мы как раз прицепляли очередную железяку и делали это совместно с Киевским институтом кибернетики. Основная часть мыслительного процесса была на нас, с ними мы согласовывали и уточняли схему, они делали макет, а в дальнейшем — рабочий экземпляр промежуточного устройства. Затем привозили к нам — отлаживать.

В очередной раз приехал из Киева замечательный парень, привез эту штуку, мы ее обследовали. Три дня провозились, все хорошо. Осталось последнюю пару замеров сделать — и у него самолет домой. Пятница. Сходили пообедали, пришли, начинаем мерить. Тут слетает крокодильчик-зажим, пролетает над платой и чего-то касается. Оказалось, что этот земляной зажимчик не заземлен и на нем — напряжение, которое попадает в схему.

Машина останавливается, начинаем разбираться и выясняется, что в четырех или пяти стойках по этой цепи все подряд разрушено. Алгоритм дальнейших действий понятен: вынимаешь один блок — вставляешь другой, вынимаешь — вставляешь. Но исправные блоки для замены кончились. Парнишка этот с нами попрощался — у него самолет — и вот я, начальник машины и завлаб в шесть рук тремя паяльниками до конца воскресенья ремонтируем блоки. Нельзя в пятницу начинать серьезные дела!

Вообще к технике нужно относиться не то что с уважением, но с пониманием, что у нее есть своя собственная жизнь. Говорят, что до искусственного интеллекта еще далеко, но любая железяка, даже авторучка, обладает характером. Тем более сложная техника. Примитивный пример: тебе надо уйти с работы пораньше, минут на 10 буквально. Надеваешь ботинки — открывается дверь: «А у нас машина встала!» Снимаешь ботинки, идешь чинить.

Другой случай. Все хорошо, машина работает, но ты решаешь что-то незначительное подправить. В это время что-то перестает работать в другом месте. Когда набралось несколько таких случаев — «уйти пораньше» и «подошел к машине, она сломалась» — завлаб сказал: «Поставить Ламдену тут раскладушку, а к машине его не подпускать!»


С. В. Сивашинский, младший научный сотрудник ИСЭП, во время общей командировки в колхоз. Фото: Александр Ламден

Последние годы БЭСМ-6

— Почти до самого конца мы нашу железячку развивали, приводили к более современному виду. Но перестройка, переходящая в перестрелку, очень сильно все подкосила. Финансирование работ в вычислительной технике было практически прекращено.

Где-то году в 1987-м мы с завлабом поехали в Москву посмотреть на машину, которая может прийти на смену БЭСМ-6. Она уже работала, проводились испытания. Но денег не дали. Все. Сейчас тот завод ютится на двух этажах одного здания, остальные помещения — бизнес-центр.

— Что за машину вы ездили смотреть?
— Она была на современной элементной базе, немножко изменились принципы построения, архитектуры. Серия называлась «Эльбрус». Причем ребята действительно запланировали серию — от супер-ЭВМ до настольных машин, которые были программно совместимы. То есть можно было отлаживать программы у себя на столе, а серьезные расчеты отправлять на супер-ЭВМ, и в программе при этом ничего не требовалось менять.

— В 1987 году вы работали над тем, чтобы это запустить?
— Да. Но уже в это время было понятно, что все плохо. Подтянулись последние на тот момент ЕС-овские машины, все финансирование ушло туда. После того как я столкнулся с персональными вычислительными машинами, стало понятно, что БЭСМ-6 доживает последние годы. Потому что вычислительная мощность уже становилась более-менее соизмеримой. Притом что БЭСМ-6 — огромный машинный зал, внушительное вспомогательное помещение с фильтрами тонкой очистки, с масляным фильтром, с орошением. Если описать все это любому, кто разбирается в системах кондиционирования воздуха, он будет сильно впечатлен. Вместе с многочисленным персоналом, который должен был постоянно вокруг машины прыгать, она становилась уже совершенно неподъемной.


Апрель 1986 г. Конференция, посвященная БЭСМ-6, в Ленинградском институте ядерной физики (г. Гатчина). Фото: Александр Ламден

— Людей стали увольнять?
— Я ушел раньше. Та публика, которая осталась дорабатывать, была уже предпенсионного или пенсионного возраста. При этом шло перепрофилирование на какие-то задачи, связанные с персональной техникой. Когда институт набит персоналками, их надо в сеть объединять, сервер ставить, связь какую-то налаживать, общие принтеры делать. Меня же пригласили в другое место. (В 1991 году Александр Ламден работал по специальности на товарной фондовой бирже «Санкт-Петербург», затем 20 лет — в процессинговом центре банка «Петровский» — Прим. ред.)

— Трудно уходить с работы, которой посвятил 20 лет?
— С одной стороны, очень тяжело, с другой — легко. Я же понимал, что все это последние годы доживает, а что дальше — непонятно. Время было уже тяжелое. Проблем с зарплатой я не испытывал, меня даже повысили, но я понимал, что это ненадолго.

— Что сейчас на месте вашего вычислительного центра?
— Когда сотрудников перевели на персоналки, в машинном зале сделали что-то вроде лекционного зала. Потом их выжили оттуда. Это же такое привлекательное место — угол Чайковского и Фонтанки — самый центр Петербурга, бывшее знаменитое училище правоведения.


Здание бывшего Императорского училища правоведения сейчас занимает Ленинградский областной суд

— Что в своей профессии вы любили больше всего?
— Делать так, чтобы машина работала. Когда хладный труп начинает жить, это приятно. Это не только к вычислительной технике относится — к любой железке. Перебрать велосипед, например. Иногда я у и автомобилей находил дефекты, которые не могли найти мастерской.

— Правда ли, что золото из БЭСМ доставали и продавали?
— Сами его не доставали — сдавали блоки в соответствующее место. По БЭСМ-6 было размазано почти 2 килограмма золота. Но размазано таким тонким слоем, что содрать его невозможно, нужен специальный процесс. Были фирмы, которые этим занимались. И сейчас можно встретить объявления: «Принимаем разъемы, микросхемы». Серебро, золото, палладий. Когда у вас один телефон или компьютер — это ни о чем, там доли грамма. Когда золота 2 килограмма, это уже промышленный масштаб. Сдавали блоки, получали деньги, на них покупали персоналки и продолжали работать.

Еще когда у нас все работало хорошо, в ЛИЯФе в Гатчине (институт ядерной физики) БЭСМ-6 уже выбрасывали. Меня попросили съездить посмотреть, нет ли там чего, что нам может оказаться полезным для эксплуатации. И я, можно сказать, оказался у хороших знакомых на похоронах. Когда начали разбирать нашу машину, меня приглашали, но я не поехал. Чтобы не разламывать то, с чего 20 лет сдувал пыль.