Слабый, но уже по-осеннему холодный ветер, приносил с залива свежесть, которой городу так не хватало эти летние месяцы. Он дарил её совершенно бесплатно, в отличие от назойливых торговых агентов с листовками, предлагающих купить что-либо «почти даром».

Даже здесь, на окраине города, все улицы были запружены медленно ползущими, изрыгающими выхлопные газы автомобилями. В последнее время это явление стало происходить всё чаще и чаще. «Куда они все спешат? Неужели каждую минуту у кого-то начинается рабочий день?»

Некоторые водители непрерывно сигналили, очевидно считая всех остальных идиотами, специально стоящими просто так, и не позволяющими им проехать в свои душные офисы, с жёлтыми лампами цвета кошачьей мочи, грязными окнами и дохлыми мухами на пыльных подоконниках.

Оценив бесконечную дымящую вереницу – естественно, ждать автобус или звонить в такси не имело смысла, – я решил идти пешком.

До станции я добрался спустя час вместо обычных пятнадцати минут. Часы на здании вокзала показывали восемь. Мой поезд ушёл, и следующий будет только через полчаса. Хотя это и не имело значения, потому, что я уже опоздал. Что же, по крайней мере у меня есть целых полчаса, чтобы придумать причину.

Это уже было моё третье опоздание, и, возможно, теперь меня уволят. «Нет, меня непременно уволят!» – подумал я, ощутив липкий и противный животный страх потерять нечто пусть и неприятное, но привычное и позволяющее существовать.

Через минуту волна схлынула, и ощущение прошло, уступив место тупому безразличию, как это обычно бывает, когда думаешь о чём-то ужасном и неотвратимом, но пока ещё далёком.

Например, о смерти.

Я закрыл глаза и попытался сосредоточиться, но у меня ничего не вышло, и вновь открыв их, сквозь просветы между людьми я увидел своё отражение в стеклянной витрине: одиноко стоящую фигуру, похожую на призрака. Через мгновение оно вновь скрылось за человеческими телами.

«Как! – спросил я себя. – Как я смог докатиться до этой фальшивой иллюзии жизни?».

Чтобы успокоиться и собраться с мыслями я решил выкурить сигарету. Когда-то у меня были любимые сигареты, сейчас же почему-то мне кажется, что все они по вкусу напоминают дерьмо, так что марки – это скорее вопрос привычки. Вынув из пачки последнюю, я несколько минут вертел её в руке, никак не решаясь начать.

Сигарета, она как человеческая жизнь: можно затушить её сразу, а можно скурить до самого фильтра, но так или иначе, итог всё равно один – она закончена и выкинута в мусорную урну. Или в лужу. Втоптанный в грязь окурок – что может быть символичнее?

Наконец пламя зажигалки лизнуло её. Я затянулся, позволив дыму проникнуть во все уголки моих лёгких, и выдохнул. Мне всегда нравилось смотреть на расплывающееся сизое облако, но в этот раз упрямый ветер вырывал дым чуть ли не изо рта и уносил с собой, так и не позволив мне насладиться этим зрелищем.

Итак, с чего же всё началось? Как, наверное, у любого ребёнка у меня была мечта, но все говорили мне, что она глупа, бесполезна и ничего не стоит, а у меня не хватило смелости отстоять своё мнение или просто уйти; как я, впрочем, и поступил, много лет спустя, но уже будучи сломленным. Хотя лучше было бы назвать это бегством.

Словно испытывающий безответную любовь и избегающий любых встреч с её объектом, я стал избегать любых мыслей, любого упоминания о своей мечте.

Но это не особо помогло: можно уйти от человека, но нельзя сбежать от своих мыслей, от самого себя, и мои мечты – словно птицы Феникс, возрождающиеся из пепла, – всякий раз всплывали из глубин подсознания, как бы я не пытался их забыть. И если бы я не ощутил это на себе, то ни за что бы не поверил, что мысли могут причинять реальную, вполне осязаемую боль.

И вот однажды, не в силах выносить эту вечную пытку, я сказал себе: «Прошлого не было», – и его не стало, но вместе с ним не стало и будущего, только я не сразу это заметил. Потому что оно, словно растение с обрубленным корнем, стало тускнеть, меркнуть и вянуть, пока не исчезло, обнажив зияющую пустоту.

Моё будущее.

Так что сейчас я уже не знаю кем я хотел стать и чем заниматься – у меня просто не осталось воспоминаний о своей мечте, но я всё ещё помнил связанные с ней эмоции.

Иногда, впрочем, если я сталкивался с чем-то, что вновь разжигало огонь в моём сердце, мне начинало казаться, что я ещё жив, что всё ещё можно изменить, и прожить свою жизнь снова. Но вскоре иллюзия рассеивалась, и наступало понимание, что я всего лишь призрак, заглянувший в свой родной дом, оказавшийся в знакомой обстановке и вновь ощутивший себя живым, но в конце концов с грустью осознавший, что он уже давно умер, и в его доме живут совсем чужие люди.

Уже много лет я был мёртв, впрочем как и все окружавшие меня живые мертвецы. Интересно, почему дети любят рисовать, петь, сочинять стихи и играть в игры? Может потому, что они не умеют заниматься скучными вещами? Жаль, что многие из них умирают, не успев совершить ничего хорошего.

Время от времени я задаюсь вопросом: как бы я воспитывал ребёнка, чтобы он вырос живым? Но я гоню прочь эти мысли, прекрасно понимая их защитный психологический механизм, жалкую попытку вновь обрести смысл жизни. Это было бы прекрасной уловкой: вместо своей, не состоявшейся, прожить чужую жизнь. Мне кажется, что это одна из немногих причин, по которой казалось бы неглупые люди всё ещё заводят детей – чтобы хоть как-то оправдать своё существование. Но кого сможет воспитать мертвец?

Я устроился на работу, чтобы заработать денег и, как мне казалось, стать свободным, но со временем средство подменило собой цель, и я попал в порочный круговорот кредитов и зарплат, став таким же как те, кого в детстве ненавидел.

Это было несложно: в начале ты испытываешь ненависть к своей работе, через некоторое время тебе становиться всё равно, и в конце концов ты уже не представляешь себя, занимающегося чем-либо иным.

Когда-то я верил, что есть грань, за которую я никогда не перейду, но в процессе жизни выяснилось, что она имеет все свойства линии горизонта: её просто невозможно было перейти, потому, что по мере приближения к ней, она удалялась от меня, и вещи, ещё вчера казавшиеся мне совершенно неприемлемыми, становились вполне обычными. Наверное именно так и становятся преступниками, алкоголиками и наркоманами.

Вы уверены, что сможете изменить свою жизнь в любой момент – стоит только захотеть, но в этом-то и проблема: со временем менять уже ничего не хочется. Просыпаясь утром, я мечтаю о том, чтобы скорее наступил вечер, а вечером – чтобы утро не наступило никогда. Но вопреки всем желаниям оно наступает, и всё повторяется сначала.

Это было грустно и в то же время смешно. Словно сочувствуя мне, небо расплакалось мелким дождём. От раскрывшихся зонтов всевозможных оттенков площадь стала похожа на цветочный луг. Все вокруг куда-то спешили, и было похоже, что я один стоял. Перспектива намокнуть меня совсем не привлекала, поэтому я стал оглядываться в поисках места, где не было бы воды и людей, так как с детства не любил ни первое, ни второе.

И тут я увидел его – Человека, Который Никуда Не Спешил, но я, естественно, этого ещё не знал, и считал его обычным человеком, который никуда не спешил. Он сидел на скамейке посреди площади и смотрел сквозь толпу. Больше всего меня поразило то, что капли дождя огибали его, словно он находился под невидимым куполом, и вся его одежда была сухой. Движимый скорее любопытством, нежели иным чувством, я направился к нему, периодически натыкаясь на прохожих и стараясь не спускать с него глаз.

Он сидел, закутавшись в серый плащ, словно вплавленный в нашу реальность из иного измерения, его длинные волосы и одежда, казалось, не замечали ветра, а в зеркальных очках, скрывавших его глаза, отражались спешащие люди.

Подойдя к нему, я спросил:

– Можно?

Он кивнул, и я сел рядом с ним, с удовольствием заметив через несколько минут, что дождь начал огибать и меня.

Не то чтобы я сильно удивился всему происходящему: после десяти лет офисной работы вообще перестаёшь чему либо удивляться. Просто рядом с ним у меня было чувство, словно мне нечего бояться, если вдруг случится глобальная катастрофа.

Оно было настолько приятным и непривычным, что я никак не мог вспомнить что же это было за чувство – столько времени я его не испытывал – и, наконец, вспомнил: это было ощущение спокойствия и уверенности за свою жизнь, как когда-то в детстве.

Не знаю почему, но я решил рассказать ему всё о себе, во всяком случае то, что я вспомнил, пока стоял на площади. Мне не нужно было ни сочувствия, ни советов, ни чего-либо иного. Мне просто хотелось, чтобы меня выслушали.

И меня выслушали. Молча.

– Неужели это моя жизнь? – вырвалось у меня.

Наверное он был слишком занят своими проблемами, чтобы ответить мне. Вероятно, они были важнее и уж точно интереснее, чем мои. Может именно в этот момент он считал нужное количество водорода, чтобы зажечь очередное солнце в глубине Космосе.

Несколько минут прошли в тишине.

– Почему они не видят тебя? – спросил я, чтобы поддержать разговор: я опасался, что человек уйдёт и унесёт с собой это прекрасное чувство.

– Потому, что они слишком спешат, – внезапно ответил он.

По его голосу, лишённому эмоций, невозможно было сказать: испытывает ли он тоску, презрение или безразличие.

– Но я тоже спешил… – возразил я, –… и тем не менее я вижу тебя.

– Ты уже не спешил, – ответил он. – И опоздал ты не случайно, – ты хотел опоздать, чтобы запустить цепь событий, повлиять на которые уже не сможешь.

– И лишиться всего? Мне не хватило всего лишь немного времени! – сказал я скорее по инерции, потому что он был прав: я не смог бы признаться в этом самому себе, не то что принять осознанное решение.

– Время? – мне показалось – всего лишь показалось – что в его голосе прозвучала ирония. – Время – всего лишь иллюзия, – произнёс он. – Помни об этом.

После этих слов, видимо, служивших прощанием, человек встал и, хотя на площади уже почти не было людей, словно растворился в воздухе, во всяком случае, я почти сразу потерял его из виду.

И я снова остался в одиночестве, однако, вопреки ожиданию, приятное чувство не исчезло, а дождь по-прежнему огибал меня, словно человек оставил со мной частицу себя.

Наконец дождь закончился, и небо прояснилось, я встал и, вспомнив о поезде, посмотрел на свои часы: «Ничего себе! Неужели мы говорили четыре часа?» Но переведя взгляд на часы на здании вокзала, я удивился не меньше: если верить им, то прошло всего несколько минут – ещё можно было успеть. Но какое же из них верное?

«Время – всего лишь иллюзия», – вспомнил я и в этот же миг со всей ясностью осознал, что мне уже никуда не нужно спешить.

* * *

В тени ночных городов, мимо неоновых реклам и цветных огней, по бесконечным улицам, то пустынным, то оживлённым, пролегает мой путь. Лишь немногие прохожие замечают меня, но и они, наткнувшись на своё отражение в линзах зеркальных очков, спешат отвести глаза, и я сразу же стираюсь из их памяти словно следы на морском берегу.

Время. Я чувствую его как лёгкую ткань, скользящую у меня между пальцев. Могу её смять, могу растянуть, скрутить и снова расправить. Не могу лишь разорвать её.

Я был всегда: я видел начало Вселенной; наблюдал трилобитов на мелководьях древних океанов; закутавшись в серый плащ, стоял возле первых человеческих костров и смотрел на великие сражения прошлого. Ведь время – всего лишь иллюзия, – для меня, но не для них. Рождённые в суете, они не знают, что весь их мир может оказаться миражом, живущим в моём воображении, они сами – тенями моего разума, а их жизни – всего лишь моими снами.

Но не являюсь ли я сам чьей-либо, быть может, своей собственной иллюзией? Единственный вопрос, на который у меня нет ответа. Впрочем, мне всё равно, я ничего не чувствую, незримый свидетель взлётов и падений человеческой цивилизации.

Имя мне…