Продолжение повести. Вечеря...

Ужин.

 

Стоять на платформе в ожидании поезда в пиджаке и навеселе было приятно, мирок станции ожил новыми приключениями, их предвкушение волновало. Ему впервые за последние часы дали побыть одному и он наслаждался легкостью прогулки. «Во истину: свобода в несвободе». Даже один перегон на поезде был привлекательнее путешествия на Таймыр, о чем он уже давно подумывал. Никто больше не вышел к поезду, и он ощущал самой кожей покой, самодостаточное одиночество. Без пригляда.

Вагончик пришел точно по расписанию -- он даже не успел как следует разглядеть незамысловатую мозаику в отделке стен станции: природа Урала, было там, точно, раскидистое дерево и медведь.

«Следующая станция «Зал приемов», осторожно -- двери закрываются». Локомотив подтолкнул вагон и с гулом покатился в темноту.

Выйдя на следующей остановке, он огляделся. Дизайну здесь уделили больше внимания: мрамор и лепнина смотрелись гротескно и величественно. Люстры с большим количеством ярких ламп завершали композицию, а на одной из стен была выложена красным орнаментом большая пятиконечная звезда.

Пройдя по проходу и миновав похожую на уже виденную ранее площадку посреди лабиринта с тремя ответвлениями: «Зал приемов», «Начальник» и «Пищеблок», не долго раздумывая, он повернул к Залу, немного прошел и уперся почти в точную копию стойки регистрации, как и в гостинице. На этот раз его встретил, поднявшись со своего места, молодой человек, с ловкостью иллюзиониста проверил пропуск и отправил налево, где был короткий коридор с открытой дверью в конце. Оттуда доносились негромкие голоса и мелодичные аккорды.

Пройдя внутрь, Валера увидел большой зал, отделанный, по виду, дубовыми вставками, с шикарным толстым ковром, по центру стоял длинный стол полностью уже сервированный для ужина, особенно привлекало внимание блестящее столовое серебро и хрусталь. Напротив стола была большая панель, которая выдавала некую телевизионную заставку с видами заснеженной Москвы, и вид ее был не менее завораживающим, нежели Байкал, а в углу зала стоял рояль, за которым девушка в нарядном платье наигрывала спокойную мелодию из классики, кажется, из Рахманинова.

Немного задержавшись на пороге комнаты, Валера направился к столу, к нему подошел мужчина за пятьдесят, одетый в мягкую кофту и рубашку, его заметно тронутые сединой волосы были безукоризненно уложены. Он протянул руку с улыбкой: «Ааа, вот и вы, Валерий, очень рад, что доехали до нас. Я Петр Игнатьевич». Валера пожал руку и тоже улыбнулся: «Очень рад познакомиться. Устроился хорошо, спасибо». Петр Игнатьевич слегка взял его за плечо и предложил: «Присаживайтесь, где угодно, мы потихоньку собираемся, скоро начнем ужинать, а пока можно что-нибудь выпить и закусить». Его глаза были умиротворенными, а движения -- плавными. И они пошли к столу. Валера задержался у ряда стульев и решил немного осмотреться, пока гости готовились к приему. Хозяин же прошел к дальнему концу стола и остановился у двух мужчин, с которыми беседовал.

Сделав несколько шагов в одну сторону, потом в другую, он засмотрелся на видео-заставку. Ее свет был ярким и серебрил бокалы и вилки на скатерти. Съемка велась с воздуха, видимо, устройство с камерой подняли метров на сто, и среди темной воды реки и убеленных набережных выдавались стены и купола построек Кремля, и даже было видно, как темная машина медленно плывет по дорожке в сторону кремлевской стены, ныряя под покрытые снегом кроны деревьев. Подняв голову, он рассмотрел люстру, в которой сочетались множество золотистых раскинувшихся веточек, оканчивающихся лампами.

Постояв минут пять, иногда переводя взгляд на группу людей в компании с Петром Игнатьевичем, и видя, что больше никто не проявляет к нему явного интереса, было решено рассмотреть, чем сегодня будут угощать.

Только он сел, как сразу и среди стоявших гостей обнаружилось оживление и все они, по приглашению хозяина, стали выбирать себе места за столом. Засмотревшись на вазочку с черной икрой, Валера не сразу понял, что оба человека сели рядом с ним: по соседству пристроился мужчина в коричневом костюме, рубашке в синюю звездочку, с пышной, почти черной шевелюрой, и в очках. Он немного поворочался на стуле и протянул Валере руку: «Добрый вечер!», -- Валера пожал и представился. Человек наклонил голову слегка на бок и сказал: «Тут мы знакомимся почти со всеми впервые, меня зовут Эврик Исаакович, можно просто Эврик. Сколько бы не ездил по этим собраниям, а всегда поражаюсь тому, что новое знакомство, неизменно, приносит мне интересную беседу, это как закон!» Он засмеялся, достал чистейший платок из нагрудного кармана и протер очки.

Тут же Валера увидел, как второй мужчина, присевший сразу за Эвриком, привстал и умудрился протянуть свою правую руку через макушку Эврика, чтобы дотянуться до Валеры, вставшего на ноги с вытянутой рукой. «Я Дима, нажимаю кнопки, чтобы ГОПОтА работала». Валера улыбнулся и произнес: «Гопота?» Дима пояснил: «Ну, это то, зачем здесь, под лесом, собрали всю тусовку: Генератор Осмысленного Потока Ответов Автономный, версия 1.10». 

Дима присел и еще раз глянул на него с улыбкой. «Да уж, спецы могут удивить», -- подумал Валера. Он потянул к себе белоснежную салфетку и пристроил ее на коленях.

-- А, как же три закона робототехники? В ней это заложено?

-- В ней все есть, -- ответил Дима и налил себе стакан сока, -- будет и философствовать и материться, -- он выпил пол стакана. Эврик легко засмеялся и заметил: «deus ex machina, главное, чтобы оператор не ту команду не ввел», -- и оба они засмеялись. «Профессор Роузвуд много нас консультировал, так что, можно быть спокойным», -- он с приятностью посмотрел на Эврика.

Тем временем Петр Игнатьевич встречал новых гостей и рассаживал их за стол. Вошла Настя, ненадолго подошла к Петру Игнатьевичу и прошла мимо Валеры, пожелав доброго вечера. Вошел человек в военной форме, козырнул, потом пожал руку хозяину и направился к свободному стулу. Затем почти вбежал энергичный, как показалось Валере, клерк, одетый официально но слегка небрежно, затем все поздоровались с женщиной-брюнеткой, кажется, ее он видел в «Приемнике». Еще явились: батюшка в рясе, человек в неброском костюме с какой-то незапоминающейся внешностью и неопределимого возраста, и еще двое молодых мужчин, по пути что-то обсуждающие между собой.

Когда Валера потянулся к вазочке с икрой и уже протянул нож, чтобы взять себе порцию, справа от него воздух произвел движение и появился рукав пиджака темно-синего цвета, это был тот энергичный офисный сотрудник. Нож вернулся к тарелке с горкой деликатесной закуски и Валера был снова вынужден здороваться.

-- Иван Погожин, Минхоз, -- человек в очками в роговой оправе и с обширной лысиной уже тряс его руку, -- рад знакомству, видно, дело наше табак, раз столько экспертов свезли… Не привыкать. Что ж, будем соседствовать.

Он уже накладывал салат с раковыми шейками и брал гренок из белого хлеба. Где-то в отдаленной части стола присел офицер в форме Сил Союза, а рядом с ним пристроился батюшка. Все гости расселись, в центре стола монументально занял место Петр Игнатьевич.

Валера решил, наконец, осмотреть стол как следует. Потчевали знатно: кроме разных пород икры перед ними были блюда с разносолами, розетки с ягодным муссом, раковые шейки, моченые свиные ушки, три вида холодного пирога, с красной рыбой, мясом, и грибами, расстегай с чем-то аппетитным, картофель с селедкой, украшенный луковыми кольцами. Были и блюдца с нарезкой различной рыбы, полупрозрачной, красной, белой, брюшка то-ли нельмы, то-ли омуля. Вроде бы, лежал и суджук, а может, бастурма. А в одной глубокой тарелке был густейший  застывший холодец. Рядом с ним стояла чашечки с хреном и горчицей. Довершали ассорти закусок расставленные с аккуратной очередностью графинчики с водкой. «Есть, что отведать после всех мытарств», -- заключил он.

Начался мягкий гомон, гости оживились, справа его задели локтем -- Иван тянулся одной рукой к графину. Он поглядел на Валеру, тот кивнул. Налили. Слева, Эврик, похоже, сомневался, но, увидев, что все «за», протянул свою рюмку поближе к Диме, который также разливал направо и налево. Уже был готов бутерброд с икрой, на тарелке появились грузди в сметане. Осталось дело за тостом. И только об этом подумалось, как встал Петр Игнатьевич.

«Коллеги! Собралось нас здесь дюже, чему я очень рад, благо, что мое нынешнее положение, обязывающее меня, в основном, вести жизнь уединенную и далекую от светских свиданий, дарит мне такие встречи. Случаются такие оказии, как нынешняя, и тогда я и мое руководство организуем собрания различных чинов правительства, экспертов и других представителей ответственных организаций для принятия коллективного решения по насущному вопросу. Поэтому, мы снова здесь и я рад вас всех видеть в этом зале, -- он чуть помолчал. -- Мы все будем работать сплоченно но это будет завтра, а сегодня познакомимся поближе. Устройство страны очень непростое, умов разных много в госаппарате, так давайте мирить межведомственные разногласия и чинить дружбу». Петр Игнатьевич поднял бокал.

Все уже стояли, и, как только речь подошла к концу, тут и там начали чокаться.

Гости, как по команде, стали смелее накладывать себе полюбившиеся кушания, да и попробовать в новинку было что. Лишь в тарелке Эврика Исааковича была чистота, он брал помаленьку и закусывал с чувством и мерой. Иван справа, напротив, налегал на явства с ядреной настойчивостью, и, вскоре, потянулась его рука к пиале с черной икрой уже в третий раз. «Извините, вы, я вижу, больше икры не будете?», -- обратился он к Валере. Тот кивнул и смотрел, как было подчищено все, до икринки, а колоритный бутерброд с масляной подстилкой уже летел в рот Ивана.

Снова встал Петр Игнатьевич. «Коллеги, в моем традиционном втором тосте я хотел бы отдать должное этому месту, которое умеет тепло встречать старых друзей и новых, -- он поднял рюмку. -- За звездное небо над головой и пир под горой».

Когда все сели после второй, в зал вошли повара. Не успел Валера подчистить последствия куска пирога с рыбой на тарелке, как была предложена тройная уха, а на чистую посуду выложен заяц с картофелем.

Эврик сказал: «Чудные встречи организует Совет. Вот, в прошлый раз мы так были увлечены ужином, что потеряли Василия из казначейства, он, бедолага, не на той остановке вышел, попал к военному КПП, просидел там, пока все не проверили, поехал назад, заблудился. Насилу вернули его». Иван, тыча вилкой в пустоту, подтвердил со смехом: «Да-с, был курьез».

-- А можно здесь, разве, заблудиться? -- поинтересовался Валера.

-- Ну, не без этого, -- заметил Эврик, -- вообще-то можно от станции к станции пройти и пешком, только двери знать надо.

-- А, вот, какая, интересно, над нами толщина скалы? -- продолжал Валера.

-- Вполне может быть километр, -- ответил Эврик.

… Тысяча метров гранита над головой. Однако крепкая крыша. Высшая степень защищенности.

-- То есть, нас тут никто не достанет, -- вслух пробормотал он.

-- Пожалуй, никто и никогда, -- посмеиваясь, подтвердил Эврик, -- даже если несколько ядерных боеголовок с заглублением шандарахнут, в этом комплексе разве что штукатурка обсыпется по углам.

-- Валера, а вы ведь из Управления? -- раздался голос Дмитрия, который слегка наклонил голову, чтобы было удобнее видеть собеседника.

-- Да, я там аналитик, иногда выезжаю на места проводить экспертизу но такая командировка на секретную точку впервые. 

-- Ну, все когда-то случается. А вам поведали о сути секретности?

-- На то и секретность, что рассказали только полумерами.

-- Ну, а что мы тестировать-то собираемся, знаете?

-- Сказали, информационную систему, а слово "ГОПОтА" я уже от вас услышал. Пока еще не вполне понимаю суть.

-- Скажу вам по секрету, здесь никто не понимает. Разве что я и профессор. Дело ведь в том, что машина, умеющая общаться вполне по-человечески это непривычный, ммм, феномен, для всего человечества, я уж не говорю о нашем государстве.

И в третий раз встал Петр Игнатьевич: «Коллеги, мой традиционный последний тост за нашу страну, а точнее, за наш героический народ!»

Немного притихнув, застольный народ выпил и снова стало  шумно и весело. Все уже переговаривались, найдя себе товарища, перенося прием пищи в сферу комфортного мыслеизъявления.

-- Так вот, вещь, которую мы, в Университете новых технологий, делаем, пока непонятна почти никому, просто, есть заказ ее принять и, так сказать, оприходовать.

-- А вы, я понимаю, как раз и есть поставщик? 

-- Совершенно верно, я главный программист и архитектор. Моя задача была -- контролировать ядро решения и качество на выходе.

Все пожевали, выпили, покивали головами. Иван справа переключился на брюнетку, сидевшую рядом с ним, она внимательно слушала его, иногда смеясь, и послышалось: "Да, что вы, Вань, какие там планы, у нас своя программа, кто-то назвал ее культурное воспитание, а мы ее применяем на воспитуемом материале с разной степенью успеха, цинично но правда…".

-- Дмитрий, а какая, вообще, может быть количественная характеристика у нечто, что общается как человек но суть машина? Что это за стоимость, в каких метрах измеряется?

-- Мы говорим «перплексия», -- он чуть заплетался языком и прозвучало как «пиплексия», или это слух уже обманывал, -- в сути своей так: машина должна выдавать текст, в котором и логика есть, и грамматика в норме, и юмор. Это у человека фиг померишь, -- он кинул в рот остатки из рюмки, а затем налил всем трем, -- у машины померить можно все. Скажем, то, насколько хорошо она продолжает предложение, которое было ей показано при обучении, -- Дмитрий откинулся на стуле и перекинул руку через спинку, -- вот, то, насколько меньше вариантов она рассматривает, составляя продолжение, и есть мера ее обученности.

-- То есть, она, в идеале, должна точно воспроизводить конец, видя начало?

-- Именно так. А дальше начинается интересное.

Тут Эврик протер губы и руки салфеткой, отодвинул подчищенную тарелку и включился в разговор.

-- Дмитрий, вы позволите вклиниться?

Дима, положил локоть на стол и самым решительным образом закивал.

-- Так, вот, не можем мы обучать такую машину работать с идеальной точностью: каждое изреченное человеком предложение это, как мы, математики, говорим функция от многих параметров. Может быть, настроение, самочувствие, а чаще даже -- багаж накопленных знаний и сиюминутное интеллектуальное настроение. Более фундаментально, как возбудились нейроны в мозге, так и будет на бумаге. А нейроны у каждого еще и по-разному связаны. Получается, каждый человек в произвольный момент времени будет по-своему писать предложение и делать умозаключения.

Иван, наконец, отстал от женщины рядом и стал слушать их.

-- Поэтому, машина видит совершенно различные развилки мысли, если можно в этой форме представить творчество в ее математических глубинах. Она все время перед дилеммой, какую развилку ей выбрать, а на миллионах записей она нами, ее создателями, вынуждается делать определенные усреднения, ну, как по больнице, мы, разве что, выдумали для этого еще одно понятие -- обобщение.

-- А, ну-ка, за обобщения, -- Дима поднимал руку с граненой рюмочкой, -- за интеллект усреднения!

Все поддержали, а Иван, по привычке, искал икру, а, не найдя, обернул копченое рыбье брюшко в лист салата и все это съел, хрустя и жмурясь.

-- Вот я и говорю, машина учится обобщать, ей ничего более не остается, ведь ее учат на противоречиях… 

-- Так, что же, когда мы будем ее испытывать, она сможет выдавать среднюю линию какую-то, серединка на половинку? -- Это выдал Ваня.

-- Формально, да, только, мы это можем и не понять, так как заданный ей для «осмысления» фрагмент текста также может быть совершенно уникальным. Получается, он сначала делает обобщения посыла текста на входе, а затем обобщения развития этой мысли на выходе, и, что еще важно, делает это каждый раз по-иному.

-- Эврик Исаакович, это, вроде, и есть подобие разума, нет?

-- В том то и дело, что только подобие. Мы, человеки, -- он распахнул руки, как будто приветствуя всех в зале, -- сначала видим образы, потом формируем мысли словами, и если наши образы кажутся нам завершенными, осмеливаемся говорить. А она видит только слова, которые, в ее собственном мире, идут друг за другом с различной вероятностью. Смысла она не видит, и отличить марксизм-ленинизм от кропоткинства она не ведает как, в принципе.

-- Поэтому…, -- проявился Дима.

-- Поэтому, мы вполне можем столкнуться со скрещиванием этих идей или их полным отчуждением, -- это будем зависеть от внутреннего состояния системы.

-- Кажется, вы изобрели формальную форму, тьфу, формализм творчества.

-- Как и вся наука работает с упрощениями, это тоже простое видение сложного но из-за этого именно наше представление идеи творчества подходит для анализа. Формальный анализ мы с УНТом уже завершили, осталось сделать качественный. Проинтервьюировать ее.

Эврик налил себе морсу. А Валера понял, что уже забыл, что он говорил, один лишь отголосок чувства понимания остался. Но что такое это чувство он сказать тоже уже не мог. Внезапно изменилась обстановка, прекратилась музыка. Девушка выскользнула за дверь, а рояль остался стоять в одиночестве. И навалились разговоры других гостей. Два человека, вошедшие последними, спорили, поддакивая или эмоционально крутя головой, при этом делали это, казалось, хаотически. Он прислушался.

-- Русская тема, говоришь? Кто-то еще не попытался сломать об эту мельницу свое копье? Ты же понимаешь, Володя, что вопрос можно так абсолютизировать, что никто и никогда не сможет даже подойти к подножию этой горы. Можно упростить так, что и пьяный работник котельной сообразит, что надо делать. Мы тут переливаем жидкость из одного бесконечного сосуда в другой, конечный, и оба, заметь, остаемся недовольны.

-- Ничего не надо абсолютизировать, Гриша, вспомни Школу: мы оба говорим про государственность. Только кто-то из нас, -- он потряс пальцем, -- этого слова стесняется, а другой без этого не может вести диалог.

-- Если твоя государственность способна дать ход инакомыслию, то и государство такое обречено на развитие.

-- Есть оно, инакомыслие, есть. Ты же не думаешь, что у нас выстригли все творческие синапсы. Социализация, понимаешь. Кто не захотел вступать на путь изменений даст более конформистское потомство, а кого накрыло волшебством бесконечного накопления знаний -- тот вырастит гения, или иного, как угодно, -- главное, способного смотреть на мир критически.

-- У всех мозг же разный, многие даже и не задумаются никогда об инаковости. Особенно, если сверху им не напоминают. Логично?

-- Абсолютно. Но ты что предлагаешь, чтобы государственный институт их специально перестраивал с раннего детства на то, чтобы стать инородным телом внутри самого себя? Это, вообще, было в истории?

-- Бывало такое… идет это от конкретных личностей внутри аппарата управления, которые точечно создают университеты, школы специальные, может быть, с одобрения государства, реформируют церковь. Но, как закономерность, ни одно государство, если там не поселились вдруг одни гении, на такое не пойдет, не запустит социальный процесс слабо контролируемого сверху взращивания индивидов, которые повзрослеют и станут отнекиваться от предлагаемых им стандартных социальных ролей.

-- Вот тут и проблема. Мы о чем говорим? Как выразить русскую идею в устроении общества? Нужны патриоты, нужны согласные? Нужен прогресс и смена парадигм мышления? Да! Кто будет делать это? 

-- Не возражаю, это противоречит основам социального устройства, где новые члены общества обобщаются, если думать как наши математики, -- он глянул в сторону компании Эврика, -- согласно ценностям и нормам. Бывало, и не раз, что внедрение новых технологий разделяло общество. А уж как коллективный член общества туго их принимает, про это давно в учебниках пишут антропологи, нежелание пить кипяченую воду, к слову.

Оба замолчали. 

-- Я же не стараюсь тебя убедить, что эту функцию надо делегировать государству, -- сказал Володя более спокойным голосом. Пожалуйста, пользуйтесь воспитательными и образовательными учреждениями. Они же суть форма, а содержание там может быть любым, это зависит от таланта педагога. Тот же абстрактный чукча уже давно знает не только русский язык но и принципы ремонта и эксплуатации вездехода. 

-- У них, в смысле, у чукчей, ценности сильнее, чем у развращенной цивилизованной урбанистической общности. Они будут делать, как встарь повелось, когда голый только человек, без технологических условностей.

-- У нас тоже ценности есть: разбогатев, не становимся богаче. Мытарства имущественные и денежные…

-- В общем, я понял твою мысль про ограниченность государства и порок общества как его сущность. Что тогда делать?

-- Жить на противоречии должного и сулящегося. Кто в одной стихии перестарается, тот обречен. Ну, и процесс этот не быстрый, как ты понимаешь. Институты созданы для обеспечения возможности реализовывать все разнообразие общественной деятельности, а ее совокупную полезность абсорбирует исторический прогресс, или его отсутствие.

Тут заговорил Петр Игнатьевич: «Товарищи, вы уж слишком углубились в вашу эту любимую тему, опять сплошной структурный функционализм, вы бы лучше завтра такие вопросы задали. А то, создается впечатление, что дегуманизируется ваша теория. Одни функции создают структуры, других их разрушают, и оба лагеря создают бифуркации. Есть еще и вполне конкретная осуществленность этих построений, например, Руководитель Страны.

-- Нуу, дошли, протянул Володя. 

-- А что, он человек прОстый. Он вынужден быть таким, ибо народ наш прост и упрям, как говаривал классик. Народу до этих сущностей социально-нормативных, извините, как нам пешком до звезд. Вы бы лучше помнили, что народ за шапку хватается, когда голову снимут. А если она, в смысле, голова, на месте, то и ладное дело его: живи, учись, работай, да детишек рожай. Мы все на них и держимся.

 

-- Айдате, покурим, -- сказал вдруг Дмитрий и встал.

-- А есть, где? -- откликнулся Валера.

-- Да, тут вытяжка организована.

И они вышли из-за стола. За дверью, в темном уголке зала, действительно, была дверца, за ней комната для курения с работавшей вытяжной вентиляцией, вдоль стены стояли кресла и столики с пепельницами, освещение было приглушенным. Закурили.

-- Дмитрий, я примерно понял ваши объяснения про перплексию но вот что пропустил. Если, допустим, система доведет ее до разумного минимума, то станет более шаблонной, значит, система будет менее креативна?

-- В определенном смысле, да, -- Дима пускал струйки дыма к потолку. Но и когда она недообучена, то похожа на душевнобольного.

-- Как это?

-- Мы наблюдали, долго же шел эксперимент -- пару лет. Сначала не могли ее толком научить, и тогда она выдавала такие перлы, что мы прозвали ее «сорок два», -- Валера выдохнул дым.

-- Почему?

-- Да, в том смысле, что думала долго, а отвечала абсурдно. Ну, как тот «думатель». Затем научились, Эврик стал помогать, подняли качество обучения. И тогда ощущение шизы прошло, стало интересно, жаль, не всегда понятно. А если бы довели до предела, то получали бы прямые цитаты из абзацев, которые она видела. Тоже провал.

-- Это состояние равновесия, что ли? Зазубрила -- не интересно, недовыучилась -- бессмысленно. Между двумя состояниями -- творческий интеллект? 

Дима кашлянул: «Точно схвачено».

Вернулись к свету. Теперь притяжение умов исходило с другой стороны, где рядом столовались военный и батюшка.

-- Леонид Евгеньевич, -- обращался к военному Отец, -- вы же никогда не противились такой простой лемме, что коли безумию войны мы подвержены, то и разумны мы в специальном смысле всего лишь.

-- Это вы про Россию или вообще, Отец Алексей?

-- Да, я о всех детях Господа говорю.

-- К этой лемме и доказательство прилагается основательное: мы же не можем и десяти лет прожить, что кровь братьев и сестер не пролить. Это я тоже про всех людей, кстати.

-- К сожалению, испытание это тяжкое. Но живый в помощи Вышнего.

-- Путь открытия нового, гуманного миропорядка лежит на поверхности, не все его видят, а те, кто видят, чураются его навязчивой простоты: мы -- от Бога, я -- от дьявола. В нашем обществе смогли приблизиться к такой максиме, в России армия и народ едины, а церковь давно часть народной жизни.

-- Правильно, Евгений Евгеньевич. Но припомни, пожалуйста, ты, когда шел в армию, сделал это по зову душевному или эта деятельность была тебе общественно предсказана?

-- Думал о многом, вера подсказывала обращаться к Творцу, искал, как же развить интеграл духовного до бесконечности. А пришел к службе под знаками отличия.

-- Ну, а я в молодости видел чудо в бытовом, так сказать, имманентном, уже после школы готовился к служению под знаменем Сил обороны. Там и послужил. Но однажды батюшка меня отправил в храм и имел я там разговор с одним стареньким священнослужителем, он мне приоткрыл значимость веры и стал на земле ощущать Его, жизнь моя изменилась с тех пор. В этом мы разошлись с тобой Евгений.

-- Отец Алексей, думается мне: всегда лучше искать общее в разрозненном, а не наоборот. Давайте за это.

Они чокнулись и выпили.

-- Наши коллеги давно знают друг-друга, оба учились богословию и получали военное воспитание но в разной очередности, -- рассудил Иван, обращаясь к Валере, -- теперь они при встречах наших как два тяготеющих тела начинают следовать друг за другом. Я всегда их слушаю, и всегда поражаюсь: как одно вообще может быть без другого -- церковь и армия. Никаких ложных логических наслоений, одна гармония.

-- Да, это интересный феномен, не устаю наблюдать за их диалогом, -- Эврик Исаакович посматривал на батюшку с военным. -- А, вы, Ваня, что нового разрабатываете в Минхозе? Давно у вас не был в гостях.

-- О, профессор, вам всегда рады и все вас любят, -- он что-то дожевал и продолжил, -- у нас все то же, основные силы брошены на ускорение известных вам оптимизационных задач. Мы на Дальнем Востоке взяли экономический кластер под обсчет матричными методами, ну, применяли там разреженные, параллельные вычисления.

-- Знакомая тема, -- сказал Валера, -- как раз был там, а сколько там яблок!

Иван начал смеяться: «Да, да, да. Вы знаете, это же был вывод из наших моделей. Представляете, яблок там, оказывается исторически не хватало но никто об этом не мог догадаться, ну, нет яблок, не производим, делов-то».

Теперь и Эврик оживился: «Это чудесно и неожиданно. Появились яблоки, сразу несколько областей экономики расцвели, один за другим, по графу волна пошла… Скоро еще лучше будет, начальные коэффициенты для решения СЛАУ подбираются машиной на основе прошлых решений, и сокращается обсчет по времени в разы».

Иван сиял: «Это будет маленькая революция. Всякие нововведения регулирования рынка теперь выглядят как лепет младенца. Правильно сказано: «Не надо лучше, сделайте, как было раньше...»».

-- …Но лучше, -- добавил Эврик, хитро улыбаясь.

-- Что же, получается, скоро ананасы и на Таймыре зацветут? -- присоединилась к ним дама.

Тут засмеялись уже все.

-- Это вряд ли но будем продолжать эксперимент, -- ответил Иван, -- давайте, что ли, за науку выпьем?

Все подняли и осушили.

-- Это, конечно, шутка была, -- продолжила женщина, -- но вот что меня заинтересовало: вы сказали, Эврик Исаакович, что эта система, которая будет завтра с нами, обучалась на текстах. Любопытно, какой там набор знаний, все, что накоплено со времен Гутенберга?

-- Хороший вопрос, -- ответил профессор, -- Дима и его группа делали отбор, например, пошлые анекдоты и настенную живопись исключали по простым правилам. С остальным посложнее: хотелось вычистить явные панегирики различным девиантным политическим и идеологическим режимам, веяниям. Всякие эрзац-демократии, в том числе. Однако, в целом, весь набор конфессиональных и социально значимых работ и культурных произведений там остался.

-- Культурное осмысление происходящего будет, значит? -- уточнила собеседница.

-- Мария Владимировна, не волнуйтесь, все будет, -- Иван рубанул рукой воздух.

-- Да, не волнуюсь я, Минкульт волнуется. Просто, было интересно: вопросы истории, культуры пропускает она через смыслы Шпенглера, Тойнби, Сорокина? Маркса, естественно. Это было бы полезно.

-- Будем посмотреть, -- подвел черту Эврик.

В этом время в зал снова вошла музыкант, Петр Игнатьевич встал и прошел с ней к роялю. Что-то обговорил и вернулся на место. Музыка плавно вторглась в общий гул разговоров.

Петр Игнатьевич заговорил: «Мы, друзья, здесь пользуемся привилегией уединенного мыслетворчества. Когда создавался этот комплекс -- наши геополитические соседи дали ему прозвище «Колпак» -- думали лишь об обороне, и здесь у нас, под землей, много такого, о чем не принято спрашивать и обсуждать».

«Когда пробили первые штольни, стало ясно, что места здесь будет больше, чем предполагал план, ведь сложно было километр с лишним гранита зондировать с хорошей точностью. Оказались полости довольно большие. И пошла работа. Через двадцать лет у нас все это в распоряжении -- он обвел взглядом зал. Я уж молчу о выгодности залегания объекта для обеспечения стратегической безопасности».

«Однако мало кто задумывается, как только сюда попадает, на такие вот собрания, что нам дается все это с очень определенной целью. Мы фильтруем новое: не всегда объективно, конечно, иногда заблуждаемся но без нас было бы больше хаоса в мире».

-- Это когда два года назад электронный помощник Федот на орбите вдруг зашел в цикл и запел песню? -- кто-то перебил с запалом.

-- Да, вот такое. Ну, проглядели, -- Петр Игнатьевич не рассердился, что его перебили, и принял вызов.

-- Кхм, кхм, -- прокашлялся тот же голос.

-- Наш квантовоз вперед летит!

-- У Лиры остановка.

-- Отбросим тару -- и вперед!

-- В руках у нас «кротовка»!

Засмеялись все, причем, громче всех -- Петр Игнатьевич.

-- Да, было дело. Замкнуло беднягу, а программисты тоже молодцы -- оставили триггер на уменьшение массы и никому не сказали, -- Петр Игнатьевич стер слезинку и продолжил.

«Ладно, к сути. Решили наши командиры, что главное, это не мешать. А помогать, как я вижу, кто-бы не брался -- всех критикует народ. Любой закон -- новые волнения в умах и иногда бражится это очень долго. Люди, наши граждане, или ругают, или жалуются. Все никогда не бывают довольными, как бы хорошо ни старались в верхах.

Остается -- не мешать. Следуя этому принципу, мы и думаем, как бы не навредить, а улучшить – тут как получится.

Но важно еще, чтобы нам самим не мешали это делать. Все же знаете, как в учреждениях постоянно бывает: слухи, домыслы, интриги, интересы. Работаешь, устаешь, критическое мышление притупляется. А здесь, под броней скал, в лесу, окруженные всеми возможными глушителями излучений, мы, наконец-то, думаем… Случись война -- мы будем думать, здесь нет других правил, кроме тех, что мы сами установили. Такая вот игра в умы».

«Это занятие может показаться деланным, ложным. Спросите кого угодно про нашу задачу: на улице, в кабинете, в курилке, -- нет такого запроса у обывателя, все думают о себе. А мы -- обо всех, есть такое право».

Все внимательно слушали, батюшка перекрестился и мотнул головой.

«Давайте и в этот раз подумаем хорошенько».

Гости приняли это как команду «вольно» и с новым воодушевлением подняли бокалы.

Валера сидел тихо, он перестал слушать. Его преследовала мысль, крадущаяся по кромке сознания с момента погружения под Колпак но не находившая выхода в словах: «Хорошо ли это все, сидеть здесь, пить, абстракции строить, обложиться скалами для защиты от всего мирского? Чертовски непривычно слышать о новых планах, проектах размером со страну. Вот, взять этих философов. Они же завтра забудут все свои слова. Ну, напрягли извилины, развлекли общественность и шасть в свою норку. Или отец Алексей в вечном экзистенциальном споре с полковником. Они друг друга хвалят, им это в удовольствие. Да, вообще, что они здесь все ищут? Петр Игнатьевич, с ним понятнее: общество, музыка, весь свет государственной мысли в подчинении на пару дней. А остальные? А я? Выход за рамки быта, уход от обязанностей ежедневных? Что еще? Голос мой будет тут для галочки, я чувствую.

А, может, ничего они и не хотят, а просто выполняют командировочное задание. А если что-то и поймут, то не расскажут никогда».

А покуда шли эти мысли, часть гостей уже стояла на ногах, кое-кто пошел покурить. Дима держал в одной руке морс, а в другой -- пульт от экрана и пытался сменить картинку. Ему это удалось, и стали показывать морское побережье с набегающими темно-синими волнами, широкий песчаный пляж, усыпанный снегом и дорожку следов.

Валера тоже встал, попрощался с новыми знакомыми -- Иван не хотел его отпускать и пришлось с ним выпить настойки на ягодах на посошок -- и пошел к себе. Настя догнала его у двери, вся улыбающаяся и раскрасневшаяся, и сказала, что завтра в девять завтрак и потом начало официальной части собрания. Он поблагодарил и вышел.

Было одиннадцать вечера, Валера вдруг захотел подышать свежим воздухом: «Выпустят ли в такой час? -- он походил по перрону, подумал, но усталость взяла свое. -- Еще простужусь на холоде», -- и сел в поезд. В номере он разделся, выпил целую бутылку минеральной воды, поставил будильник на восемь-тридцать, лег в постель и быстро уснул.