Интеллигентного вида юношу на фотографии звали Александром. Нынче таких прапорщиков не увидеть, да и в Первую мировую такие не на каждом шагу встречались. Вообще, юноше из петербургской приличной семьи потомственных деятелей искусства более приличествовало общество каких-нибудь социал-демократов, или черносотенцев. Все эти бурные митинги, шествия, похожие на карнавальные, максимализм в убеждениях, и готовность строить справедливый мир мудрым словом.

Что-то такое и случалось с ним в гимназические годы, в период Первой русской революции: «13 октября, во время сходки, отец ученика 8-го класса… вызвал своего сына и, держа его за руки, умолял вернуться домой, говоря: «Мать больна, поедем!». Ученик вырвался из рук отца со словами: «Мне товарищи дороже» и возвратился на сходку».

Но после поступления в 1906 г. на математическое отделение физико-математического факультета Санкт-Петербургского университета юноше стало не до политики. По рекомендации профессора В. А. Стеклова талантливый студент по окончании универа остался на факультете аспирантом, а с 1913-го приступил к работе в Павловском отделении Николаевской Главной геофизической обсерватории. И это проснувшееся в нем увлечение атмосферными процессами привело его прямиком на фронт.

Профессор Стеклов несколько недоуменно отмечает в своем дневнике 6-го августа 1914-го, что перспективный аспирант «идет на войну в авиационную роту, командируется Главной Физической обсерваторией». Ну, не в окопы же ему идти, это было бы ненаучно. «Имея целью ввести аэрологические наблюдения в авиационную практику и тем, с одной стороны, оказать посильную помощь авиации, с другой стороны, увеличить число аэрологических станций, поступил с разрешения и одобрения директора Обсерватории Б. Б. Голицына в добровольческий авиационный отряд, где и работал сначала на северном фронте близ городов Осовца и Лыка, а затем и на других фронтах над организацией аэрологических наблюдений и вообще аэрологической службы» - так скромно и непонятно описал свою боевую повседневность герой заметки. Но за аэрологические наблюдения боевые награды положены только принцам, а не сыну учителя танцев.

Кстати, о принцах. Один из них, именуемый в семейном кругу Сандро, но более известный как Великий князь Александр Михайлович, шеф Императорского военно-воздушного флота, использовал энергичного молодого ученого в качестве собственного порученца для организации авиаразведки в различных армиях. Но не только. Александр, которого теперь зовут не иначе, как Александр Александрович, «занимается… вопросами теории прицельного бомбометания, составляя соответствующие таблицы, пользование которыми резко поднимало вероятность попадания бомбы в намеченную цель. Методику расчета он обсуждает в письмах к Стеклову».

И испытывает методику лично. Как-то раз, уже в послевоенные годы, он разговорился с австрийским коллегой – профессором-метеорологом Генрихом фон Фиккером, который во время осады Перемышля русскими служил во вражеском авиаотряде. Бойцы вспоминали минувшие дни, и одна из битв, где вместе рубились они, но по разные стороны линии фронта, была битвой за Перемышль. Камрад Фиккер пожаловался, что во время одного из авианалетов в город угодила единственная бомба, но «большой разрушительной силы», которая чуть не развалила дом, где обитал будущий профессор. Александр Александрович тоже помнил это попадание – он же лично осуществил тот сброс. «Саня в небе» - таким был сигнал тревоги для перемышленских немцев, и даже если это байка, то не особо привранная.

Одно дело, когда против тебя воюет такой же пейзанин, как и ты сам, заинтересованный лишь в скорейшем дембеле. И совсем другое, когда за него берется такое беспощадное существо, как ученый, одержимый страстью к исследованию:«Мне самому довелось недавно проверить свои соображения (о прицельном бомбометании по составленным таблицам) во время одного из полетов над Перемышлем; оказалось, что бомбы падают почти так, как следует по теории. Чтобы окончательно подтвердить теорию, я в один из ближайших дней полечу снова».

На этом месте немцам нужно было бы рвать когти подальше от Перемышля, но письмо адресовалось не им.

В придачу к Георгиевскому кресту за успешные бомбежки Перемышля Александр Александрович получает Георгиевское оружие, и денежное содержание, превышающее зарплату профессора. Именно в это время, в командировках в столицу, он собирает свою библиотеку трудов «немецких, английских, французских и русских классиков математики и механики». В перерывах между боевыми вылетами и чтением он совершенствует технологии массового поражения врага, составляя таблицы прицельного бомбометания, а кроме того – занимается наладкой авиаремонтных мастерских, создает новые приборы, службу предсказания погоды на фронте, читает лекции. С 1916 г. он начинает преподавать в Киевской Военной школе летчиков-наблюдателей, где получает должность приват-доцента.

Выход России из войны он встречает в Москве, где вместе с Николаем Евграфовичем Жуковским построил авиаприборный завод. Но Москва нашему герою не понравилась, производство с окончанием активных боевых действий загнулось, а возвращаться в Питер ему не рекомендовали врачи ввиду состояния здоровья, подорванного на фронте. Подходила ли для ослабленного организма Пермь, с ее июньскими снегопадами после майской жары – вопрос дискуссионный, но именно туда заявился Александр Александрович, получив по итогам конкурса должность профессора механики в недавно открытом первом на Урале Пермском университете.

В одном из местных СМИ я встретил удивительную публикацию о том, как клятые пермские большевики выбросили 30-летнего профессора на мороз из его профессорской квартиры. Это тем более удивительно, что профессор прибыл в Пермь в мае 1918-го, и при поддержке Пермского Совета получил в свое распоряжение хорошо оснащенный механический кабинет – таких размеров, что вскоре стал Механическим институтом, разместившись в двухэтажном фабричном корпусе. В июне 1918 г. там состоялось первое заседание Пермского физико-математического общества.

Весна 1918-го в Перми проходила увлекательно. Архиепископ Андроник был озабочен созданием белого подполья и закрытием церквей. Принц Михаил Александрович отращивал бороду и гулял в парках. Большевики подыскивали место, где б им поудобнее было закопать обоих, и в то же время занимались укомплектованием профессорско-преподавательского состава университета. Так, к примеру, в штат на должность младшего научного сотрудника был принят доктор философии Пражского университета – чешский военнопленный Виктор Тркал, вскоре защитивший диссертацию и получивший звание доцента.

Примерно в те же дни его соотечественники затеяли мятеж вдоль Транссиба, и пламя революции разгорелось с новой силой. Конец декабря 1918-го ознаменовался оставлением Перми частями Красной армии, и в Пермском универе сразу стало не до учебы. В целом пермская профессура белых встретила восторженно, и первым делом озаботилась моральным обликом своего питерского коллеги. Александр Александрович своего негативного отношения к учиняемым белой контрразведкой расправам не скрывал, антисоветское обращение Пермского университета к иностранным высшим учебным заведениям не поддержал. С другой стороны, ничего особо не известно и о его отношении к проделкам большевиков – этот парень был разговорчивым только на своих лекциях.

Научная работа белых интересовала сугубо в прикладном значении. Можно встретить утверждения о том, что профессор механики пригодился белым в Омске, в качестве инструктора авиашколы. Однако в своей автобиографии Александр Александрович утверждает, что «весной 1919 г. был командирован Советом Пермского Государственного университета для научных занятий на летнее каникулярное время в Екатеринбургскую магнитную и метеорологическую обсерваторию... ввиду тяжелого положения Екатеринбургской обсерватории в переходное время, принял на себя обязанности заведующего аэрологическим отделением Обсерватории и члена Совета ее, каковые обязанности нес до середины августа 1919 г., когда возвратился в Пермский университет».

В следующем году он покинул Пермь, и вернулся на родные болота, занявшись преподавательской и научной деятельностью в Петроградском политехническом институте. В 1922–1924 гг. в авторитетном немецком журнале «Zeitschrift fur Physik» вышли две его статьи: «О кривизне пространства» и «О возможности мира с постоянной отрицательной кривизной». Это был ответ Альберту Эйнштейну на его утверждения о стационарности Вселенной.

Старина Алик, возмутившись поначалу, правоту русского коллеги по итогу признал, заявив, что считает его результаты «правильными и проливающими новый свет. Оказывается, что уравнения поля допускают, наряду со статическими, также и динамические (т.е. переменные для структуры) пространства».

Фамилия русского профессора, героя Первой мировой войны, выдающегося бомбометателя, преподавателя и завхоза Пермского университета в первые годы его существования – Фридман. Александр Александрович Фридман, пролетев на своем бомбере весь Русский фронт ПМВ, поддержав большевиков и сумев уцелеть с такой жизненной позицией в период белой оккупации (или освобождения, кому как нравится) умер в 1925 году от брюшного тифа, подхваченного от съеденной груши на одной из станции по пути из Крыма в Ленинград.

Яков Борисович Зельдович, один из авторов советского проекта по созданию ядерного оружия, в заметке, посвященной 75-летию со дня рождения А. А. Фридмана, писал: «Из такого минимального количества предпосылок теоретически был получен грандиозный вывод: галактики не могут быть в покое друг относительно друга. Относительные скорости движения двух объектов возрастают пропорционально расстоянию между ними... Теория Фридмана предсказала грандиозное явление, масштаб которого в миллиарды раз больше масштаба явлений в солнечной системе. Поэтому без преувеличения можно говорить о великом научном подвиге Фридмана: его работа является основой всей современной космологии».

Люди знающие уверяют, что некоторые результаты теории Фридмана и нестационарной однородной Вселенной и даже закон космологического расширения (закон Хаббла) оказалось возможным получить на основе классических представлений теории тяготения Ньютона, без привлечения теории относительности. Тот же Я. Б. Зельдович как-то раз, окончив свое выступление на семинаре, заметил: «Какая все-таки замечательная наука – классическая механика! Я работал в разных областях физики, но ее люблю больше всего!».

Все же помнят эту историю о яблоке и Ньютоне? Возможно, это просто тупая легенда, не имеющая ничего общего ни с реальностью, ни с наукой, но я не могу отделаться от ощущения, что Фридман уделал Эйнштейна, просто кидая бомбы в перемышленских немцев.

Автор: Павел Реутских

Оригинал