Сейчас Юрию Васильевичу 94 года, но он прекрасно помнит, как в начале 1950-х создавалась М-1 — первая в мире цифровая вычислительная машина, в которой логические схемы строились на полупроводниковых элементах. В интервью музейному проекту DataArt Рогачев рассказал о разработке ее элементной базы и арифметического узла. Но началась эта история раньше, когда Юрий Васильевич служил в армии.

Радист

— В вычислительную технику я пришел совершенно случайно. Началом нужно считать время, когда меня 17-летнего призвали в армию и зачислили на должность радиста. Я — деревенский парень из Тверской области, радио для меня что-то недосягаемое. И вдруг, прибыв в воинскую часть, я начинаю с ним работать.


Младший сержант Рогачев. 1944 год

После месячного карантина и обучения специальности в феврале 1943 года нашу часть направили в Забайкалье, на границу с Маньчжурией. Здесь я познакомился со своей первой радиостанцией. Называлась она 6-ПК. Переносная, весом 12 кг. Упаковка с питанием и принадлежностями — еще 12. Это нагрузка для молодых солдат — для того, чтобы можно было на ходу держать связь. Служил я в артиллерийском полку, в тяжелой артиллерии. У нас были 152-миллиметровые пушки с дальностью стрельбы до 18 км. И вот я с радиостанцией, огневики — с 48-килограммовыми снарядами.



Мне, деревенскому пареньку, было очень интересно. Даже когда просто в поле выходили на телефонную связь, мне это нравилось. Нажимаешь кнопку и разговариваешь с человеком, находящемся в двух километрах от тебя. Для 1943 года это было что-то!

Потом я прошел курс обучения работе с телеграфным ключом, овладел азбукой Морзе и очень хорошо научился передавать информацию. С приемом было хуже, но где-то через полгода я уже тянул на радиста второго класса, то есть мог передавать порядка 30 групп — это 90 знаков в минуту. Мне присвоили звание младшего сержанта и сделали начальником радиостанции. До августа 1945 года у меня в полку была нормальная жизнь связиста, и тут началась война с Японией. Ночью с 8-го на 9 августа мы перешли границу и направились в Хайлар. Это 120 км от границы.


Советская пехота переходит границу с Маньчжурией. 9 августа 1945 года

Война с Японией

Хайлар — это город с укрепрайоном и подземными коммуникациями. 69 дотов и примерно столько же дзотов были зарыты в сопках на глубине до 17 метров. Под землей — настоящий город площадью около 21 квадратного километра со своей системой связи. Об этом мало кто знал, наша разведка тоже не имела полной информации. Мы эти 120 км со своими большими пушками прошли за три дня, не встречая сопротивления. Японцы не были подготовлены, потому что война была объявлена в 8 часов вечера по Москве, когда здесь уже наступило утро. На третий день нам навстречу попадались пленные. Мы увидели, что это такое.


Пленные солдаты Квантунской армии

Остановившись в двух километрах от Хайлара, радисты и разведчики заняли посты, окопались. Тем временем передовой отряд прошел мимо нас и захватил город, в котором был только дежурный гарнизон японцев. Все войска находились в подземелье — это около 6 тысяч солдат. У них там были казармы, трехэтажные дома. Наверху — орудийные или пулеметные гнезда. На них нарвался первый же наш пехотный полк и погиб почти полностью. Какую-то его часть спас старшина, приказавший солдатам отступать. Офицеры отдать такую команду не имели права.

В ночь 11 августа я с радиостанцией, два топографа и разведчики пошли на укрепрайон. За день до этого разведка полка уже по картам привязала, где что находится и где нам расположиться. Тяжелая артиллерия стреляет по-своему. Организуются боковые наблюдательные пункты и пункт, откуда ведется стрельба. Все они привязываются к карте теодолитами и прочими приборами. Разведчики, связь которых обеспечиваю я, сообщают свои координаты, которые тоже фиксируются. Так рисуется картинка, как они будут стрелять.


МЛ-20, гаубица калибра 152 мм образца 1937 года

Для нас война началась 11 августа. Чтобы выжить японцев из дотов, стали стрелять. Они ответили своим огнем. Но наши пушки очень сильные — 152-миллиметровые, стреляют метко, снайперски. Мы уничтожили дикое количество этих дотов и около полутора тысяч солдат. Тех, которые выскакивали наружу. Когда дот был разбит, японцы начинали задыхаться из-за поврежденной вентиляции.

Мы ушли 15 августа, делать нам там уже было нечего. Тех, кто еще сопротивлялся, добивали пулеметчики, и наша амурская флотилия подошла. Когда мы 18-го уже перешагнули через Хинган и вышли в Центральную Маньчжурию, командующий Квантунской армией подписал акт о капитуляции. В тот же день Хайларская крепость сдалась, из нее вышли 1200 живых японцев.
Хотя война для нас уже практически закончилась, страшные моменты случались. Были налеты — японцы народ воинственный. Но постепенно мы уничтожили тех, кто прятался и сопротивлялся и где-то в конце сентября вернулись в Россию.


Юрий Рогачев после войны. Уже сержант

Радиомастер

После войны начался первый этап демобилизации. В ноябре-декабре 1946-го стали отпускать сержантов, которые прослужили 6 лет и воевали еще на Халкин-Голе. Среди них — радиомастер, который обслуживал нашу радиостанцию. Хороший человек и специалист, я у него многому научился. И он порекомендовал меня вместо себя. Это был мой первый шаг к вычислительной технике. Меня отправили на курсы радиомастеров, в полку связи 3 месяца учился электронике. Научился паять, ремонтировать, разбираться со схемами. Тут же в полку на меня повесили радиоузел, потому что начальник узла, старший сержант, тоже свое отслужил. Я должен был следить за радиостанциями, заряжать аккумуляторы, ремонтировать. Так прошли полтора года, пока наш полк не расформировали.


После окончания войны

Распределили нас кого куда. Я попал на границу, в военный городок Шахалинор. Там были две казармы для офицеров и десяток землянок для солдат. Участок границы — укрепрайон, 12 дотов, но не таких, как у японцев. Без подземной связи, с неработающим два года радиоузлом. В дотах сыро, все сгнило. Я отремонтировал радиоузел, наладил подземную связь. Через год мне дали отпуск, съездил на месяц в Москву, а вернувшись обратно, спокойно дожил до конца службы. Хотя жизнь была плохая, не было там ничего интересного.


Остатки укреплений в Шахалиноре

Радиоузел мой располагался в клубе. Я приходил туда два раза в день, чтобы включать радио. В восьми километрах от нас была станция Даурия. У меня свои связи наладились, хотелось иногда там бывать. Самоволки я не боялся, потому что ловить нас было некому — все свои. Но как оставить радиоузел? Я придумал следующее. Повесил ходики, на них — часовую стрелку, за 12 часов она делала круг. Подвел контакты, чтобы она замыкала на корпус, и в обед радио включалось без меня.

Поскольку этот способ был не очень надежным, позже я провел провод из радиоузла к своей землянке. Через стенку сидели дежурные телефонисты. Я мог уехать куда угодно, а они по расписанию нажимали кнопку, и радио включалось.

Знакомство с Бруком

В 1950-м после демобилизации я приехал в Москву — там у меня брат, тоже демобилизовавшийся радист. Он работал в Энергетическом институте Академии наук и сказал, что в лаборатории набирают специалистов, занимающихся радио. Я узнал подробности и поехал на Большую Калужскую, 18. Это была лаборатория Энергетического института, в которой работал Исаак Брук. К тому времени он уже получил заказ на М-1 и начал эту машину разрабатывать. Я пришел в марте, когда Николай Матюхин уже практически сделал арифметику.


Юрий Рогачев после приезда в Москву

Прихожу в приемную. Сидит старушка: «Вы к кому?» — «Я по поводу работы». Она открывает дверь в коридор: «Леонид Зиновьич, к вам пришли». Леонид Зиновьевич — это инженер, заведовавший хозяйством. Он повел меня по коридору, я начал рассказывать о себе. И тут появляется Брук: «К нам новый сотрудник?» «Да нет, — отвечаю. — Я демобилизовался, работу ищу». Показал документы — в красноармейской книжке написано, что я радиомастер. «Паять умеете?» — интересуется Брук. — «Конечно, радиомастер не может не уметь». — «С какими приборами работали?» — «Осциллограф, генератор импульсов…». Он: «Ладно», — и ушел в кабинет. Я опешил как-то. Потом мне дали заполнить анкету и сообщили, что проверка данных займет недели три.

Это время я использовал, чтобы обустроиться в Москве. Приезжаю снова, и мне говорят: «Завтра приходите на работу». Так я стал электромехаником в лаборатории электросистем Энергетического института АН СССР.

М-1

Прихожу в лабораторию, мне говорят, что надо поработать несколько дней в монтажной мастерской. Ее начальник Гричушкин сразу дал задания: намотать трансформаторы и схему какую-то спаять. Я посидел, спаял. Через неделю меня приглашают в комнату, в которой я еще ни разу не был. Там Брук, Матюхин и академик Андронов. Перед ними — фрагмент стойки машины М-1. Рама, 6 панелей с лампами, по 10 в ряду — трехразрядный четырехрежимный сумматор.

Брук рассказывает, как это работает. Я не знаю, что такое двоичная система, но слушаю внимательно. Тут же Наташа, бруковская дипломница, которая будет этот сумматор настраивать. В какой-то момент Брук произносит: «Это ж какая машина получится, сколько ж там будет ламп! У меня столько комнат нет, чтобы все разместить». А потом обращается к Матюхину: «Коля, у нас на складе купроксы немецкие. Нужно посмотреть, может, их можно использовать». Исаак Семенович — выдающийся человек. Всегда понимал, что ему нужно, хорошо знал, что есть на складах Академии наук.


Автоматическая цифровая вычислительная машина М-1

Пошли мы на склад, взяли две коробки с купроксами, и Матюхин дал мне задание: «Будешь диоды проверять и записывать: прямое сопротивление, обратное сопротивление». После проверки я понял, что максимальное прямое сопротивление там 5 килоом, обратное самое маленькое — полмегаома. Меньше нет. Самое большое — 2 мегаома. Матюхин стал делать диодную схему в сумматоре, чтобы сигнал пропускала и сигнал не пропускала. Я, конечно, не понимал ничего — как это делается в двоичной системе. Матюхин составил схему, какие сопротивления, какое напряжение нужно. Таким образом, втянул меня в вычислительную технику.

Все лето я работал для Матюхина, чтобы он разработал диодную схему с купроксами. Эти схемы мы потом рисовали, они есть в моей первой публикации. В итоге построили сумматор, такой же, как был на лампах. Но он весь занимал одну панель. Три разряда по 4 лампы, это 12 радиоламп-триггеров, все остальное поле занято диодами и сопротивлением. То есть простая схема. Я, как умеющий паять, всё на этой плате расположил. Сбоку клеммы для подключения напряжения — или аккумулятора, или батареи. Всё, макет работает.

В августе всё это продемонстрировали Бруку. Когда уже все собрали, получилось 12 триггеров, за каждым нужно следить. А как? Тестером. Включаешь его на каждый триггер и смотришь: где плюс, где минус. На первой же проверке Брук говорит: «Юра, а ты поставь вместо тестера неоновую лампочку на единичный выход. И она будет гореть».

К сентябрю этот макет можно было демонстрировать. Брук говорил, что это революция, прорыв: «Американцы сделали машину с 18 тысяч радиоламп, мы уложимся в тысячу». Он уже прикинул, какая машина будет, сколько разрядов. В октябре 1950 года начался ее монтаж.

В сентябре пришла Тамара Александриди с дипломным проектом по разработке запоминающего устройства на электронных осциллографных трубках. Пришел пятикурсник Карцев — позже именно он будет вбивать мне в голову знания по вычислительной технике. Пятый курс МЭИ — это уже всё, практика, по себе знаю. Кстати, дипломный проект у меня был совсем не вычислительный: «Прибор контроля полупроводниковых приборов». Я сделал простой усилитель, но на транзисторе. Можно было поставить в него любой транзистор и посмотреть, усиливает он сигнал, или нет.


Фронтовое фото Тамары Александриди

Когда начали делать М-1, я пришел на эту работу, не зная вычислительной техники. Когда защитил диплом, уже делали М-4. Меня зачислили в качестве инженера на второй вариант арифметического устройства. Я разрабатывал там триггерную схему другого типа, которая никуда не пошла.

Ученик

Когда я начал работать у Брука, решил, что нужно поступать в школу. Мне посоветовали сразу идти в 10 класс. Но документов и за 7 класс не было, все потерялось. Поехал в деревню восстанавливать. Директор школы уже сменился. Тот, которого я знал, повел меня к новому: «Это наш ученик, закончил с похвальной грамотой». В итоге мне на чистом бланке с печатью выписали даже не дубликат, а новую справку.

В октябре я пошел искать школу. Оказалось, что это не очень просто. В некоторых мне предлагали пойти в первый класс. Но все же по знакомству меня зачислили в восьмой класс Московской заочной средней школы. Приняли посреди года, в январе, но все законно. Пришлось, правда, сдать все экзамены, которые входят в аттестат зрелости — историю, экономическую географию, биологию… Помню даже, что рассказывал про инстинкт на примере кормления аквариумных рыбок. Учиться было не очень сложно, поскольку на работе мне всегда могли помочь коллеги с высшим образованием.


На летней, уже студенческой практике в 1956 году

Кстати, об учебе я не забывал, даже когда служил в армии. Договорился с командиром батальона, что его дочь десятиклассница будет мне помогать. Получал от нее задания по математике, решал, а она проверяла.

Будни и праздники

Матюхин, Александриди, Лавренюк, Залкинд, Шидловский, окончивший вуз за 2,5 года… Каждый день работы в этом коллективе для меня был подобен празднику. Да и вообще образ жизни мы вели по сути студенческий. На работу приезжали из разных мест — я из Перово, Шидловский жил в том же доме, где лаборатория. Матюхину нужно было добираться из теперешнего Зеленограда, и он часто ночевал в кабинете на диване.

Суббота в то время была рабочим днем, но практически каждую неделю мы вечером собирали рюкзаки и ехали за город — в Солнечногорск, Загорск, еще куда-нибудь. Ставили палатку и на природе проводили выходной. Зимой — то же самое, только встречались на вокзале утром в воскресенье и ехали кататься на лыжах. Иногда были пешие походы — от одной станции до другой.



В лаборатории Брука я проработал до 31 августа 1952 года и уволился, предварительно поступив в вуз. Дальше меня ждала учеба на радиотехническом факультете Московского энергетического института. В июле все мои коллеги поехали на юг, а я — в деревню. Готовиться к экзаменам.