Ада Палмер – историк, романист, композитор и профессор исторического факультета Чикагского университета. Она изучает вопросы гетеродоксии, ереси, свободомыслия, цензуры и информационного контроля, возрождения классической мысли после Средних веков и ее влияния на науку, религию и атеизм, а также историю книгописания и книгопечатания.
Недавно у меня взяли интервью для статьи в Times (русскоязычный перевод) о том, почему философия стоицизма стала очень популярна в технологической тусовке Кремниевой долины. В статью попала лишь толика моих мыслей, но вопрос Нелли Боулз был очень возбуждающим, поэтому мне захотелось рассказать больше.
Для начала, как и у любой древней философии, у стоицизма есть физика и метафизика – как он представляет себе устройство вселенной – и отдельно этика – как он рекомендует жить и оценивать благие и дурные поступки. Этика основана на физике и метафизике, но может быть от нее отделена, и этика уже давно стала гораздо более популярна, чем метафизика. Это во многом объясняет, почему стоические тексты, дошедшие до нас из древности, посвящены этике; люди, переписывающие манускрипты, интересовались ими больше, чем другими. И именно поэтому мыслители от Цицерона до Петрарки и до наших дней прославляют морально-этические принципы стоицизма, следуя при этом совершенно разным космологическим и метафизическим направлениям. (Для серьезного знакомства со стоической онтологией и метафизикой вам нужен Спиноза.) Сегодняшнее увлечение стоицизмом, как и все прошлые увлечения стоицизмом (кроме Спинозы), сводится к этическим аспектам.
Стоическая онтология и метафизика достаточно увлекательны, чтобы уделить им пару абзацев перед переходом к этике, пусть этика сегодня и стала основой популярности стоицизма. Стоики были монистами; если дуалисты вроде Платона и Декарта считают, что по существу есть две вещи (материя и нематерия, например), то монисты считают, что по существу есть одна вещь. Не просто одна категория вещей (эпикурейские атомисты, например, считают, что есть только один тип вещей: атомы), но на самом деле только одна единственная вещь. Стоики утверждали, что вселенная – это один громадный цельный объект. Различные его части проявляют разные свойства, но являются единым целым. Подобно тому, как ткань в горошек может здесь проявлять голубизну, а там белизну, но остаётся одной и той же вещью, так и та часть вселенной, которой является ваша рука, проявляет упругость, теплоту и непрозрачность, а та часть, которая является воздухом, проявляет неощутимость и прозрачность, но они являются одной и той же вещью. И когда вы вроде бы двигаете рукой, на самом деле движения нет, а просто та часть вселенной, которая прежде проявляла прозрачность и неощутимость воздуха, теперь проявляет упругость и непрозрачность руки, и наоборот. Представим пиксели экрана: то, что выглядит как движущиеся объекты, на самом деле является поочередно меняющими цвет (т.е. меняющими свойство) частями экрана, что создает иллюзию движения, в то время как на самом деле происходит лишь изменение поверхности объекта. (Так стоицизм решает обсуждаемые здесь апории Зенона о движении). Таким образом, стоическая живая вселенная в некотором роде похожа на кожу мимического осьминога, способного представляться мириадами разных вещей, оставаясь при этом одним и тем же. И кроме синевы, и белизны, и непрозрачности, и теплоты, другие атрибуты, которые вселенная проявляет в одних местах больше, чем в других, включают то, что мы в современных понятиях называем сознанием, самосознанием и разумом – то есть человек является пятном разума на фоне менее разумной субстанции, подобно белому пятну на синем фоне. Но, как утверждают стоики, любым свойством, которым обладает эта часть, обладает и целое, поэтому хотя сознание и разум сосредоточены в тех местах, которые являются живыми людьми, все вообще является громадным, разумным, рациональным целым; и когда мы умираем, то снова вливаемся в это целое. Таким образом, нет личного бессмертия, но все мы являемся частью чего-то большего – вечного, мудрого и бесконечного.
Стоицизм, по-видимому, подвергся влиянию буддизма через контакты с Индией во время войн Александра Македонского, и имеет много общего с буддизмом: вся вселенная – это одно огромное, живое, божественное целое. Жизнь полна страданий, но это страдание – путь к пониманию большего блага. И есть вселенская справедливость в масштабе, превышающем то, что может понять человек с нашей ограниченной точкой зрения. В буддизме это карма, а для стоиков – Провидение; та же самая концепция Провидения, которую позже заимствовало христианство, которая утверждает, что все то, что в мире кажется плохим, на самом деле благо, но в таком смысле, какой мы не можем полноценно понять из-за нашего ограниченного восприятия. Мы словно кончик пальца: мы не можем понять, почему мы вынуждены страдать от многократных ударов о твердую, неподатливую поверхность, потому что у нас нет способности понять, что больший организм печатает блог-пост о стоицизме; но если бы у нас была способность понять, мы бы увидели, что в большом масштабе это того стоит. В утверждение, что вселенная совершенна, стоицизм приводит закономерности, которые мы видим в природе: у деревьев есть корни, чтобы пить воду; дятлы, которые едят жуков, имеют клювы нужной формы; лесные животные имеют лесную маскировку; пустынные животные имеют пустынную маскировку – все сходится в одно громадное, практичное целое, которое (в отсутствие Дарвина, который предложил бы альтернативу) греки условились считать разумом – либо в творце (Демиург Аристотеля), либо в источнике (Добро Платона), либо, для стоиков, в самой Вселенной.
Стоики также утверждали (а вслед за ними и некоторые христианские мыслители), что не существует самоопределения. Мы все в конце концов несмотря ни на что пойдем туда, куда нас поведет План, а единственное, над чем у нас есть власть – это наши собственные внутренние реакции на путь, данный нам судьбой: проклинаем ли мы, жалуемся ли, боремся ли, трясем ли кулаками небесам, или же мы возвышаемся, принимаем, расслабляемся и смотрим со счастливым благоговением на необъятность, частью которой мы являемся? Классический стоический образ (и после этого я перейду к этике и технической тусовке) заключается в том, что человек похож на собаку, привязанную к телеге. Телега куда-то едет и собака абсолютно ничего не может сделать, чтобы изменить маршрут, по которому едет телега. Собака имеет свободу воли только в одном: она может бороться, рычать, тянуть ошейник, грызть веревку, зарываться когтями в землю, пока не начнет кровоточить, и измывать себя борьбой, либо она может довольно идти и доверять погонщику.
Большинство сохранившихся стоических трудов посвящены не метафизике, а практическому выводу: учитывая все это, как научиться принимать? Как стать довольной собакой, которая доверяет Провидению настолько, чтобы следовать туда, куда ведут наши пути, не испытывая при этом несчастия от беспокойства, страха и сопротивления? Стоики поэтому учат самообладанию и отстраненности: вы не можете предотвратить ужасные вещи, но вы можете контролировать собственную внутреннюю реакцию на них и работать над тем, чтобы уберечь себя от того, чтобы быть ими подавленными. Проснувшись утром, вы сталкиваетесь с ужасной новостью; она тяготит вас весь день и вы теряете продуктивность и равновесие, или вы берете себя под контроль и двигаетесь дальше?
Многие из сохранившихся стоических писаний – это афоризмы, короткие отрывки для осмысления, призванные помочь вам меньше тяготиться плохими вещами; они иногда больше образные, чем аргументированные. Представьте – например – что жизнь подобна тому, что быть гостем на банкете. Вокруг передаются блюда и люди тянутся к ним и берут то, что им предлагают. Некоторые блюда доходят до вас, и вы с них берете; другие блюда до вас никогда не доходят, или доходят уже пустыми. Но вы гость, эти все не было вашим, это было предложено как дары, так что у вас нет оснований злиться, что вы можете вкусить лишь некоторые из блюд – лучше наслаждаться блюдами, которые доходят до вас, и помнить, что предложивший их хозяин добр.
Здесь стоицизм очень похож на книгу самопомощи, или в более общем плане на философскую терапию, которую классические философии во многом и стремились дать. Рекомендации стоицизма о том, как противостоять боли, изящны, как в этом примере из «Размышлений». А метафизика проявляется в основном лишь как способ обосновать совет:
Онтология здесь помогает терапии. Вы проиграли выборы? Вас не повысили? Получили плохой отзыв? Эти вещи малы и мимолетны в рамках большего целого; все богатство исчезнет в бесконечности, вся слава поблекнет, ничего существенного на самом деле не было утрачено. Ты потерял руку из-за болезни? Так она изначально не была твоей, она была одолжена тебе доброй вселенной, которая вправе взять ее обратно. Ты потерял лучшего друга? Опять же, это было короткое благо, которое вселенная одолжила тебе; не зацикливайся на нем, а смотри лучше на другие блага, которые все еще окружают тебя. Блага реальны, бедствия иллюзорны, и если вы можете в это поверить, то – стоики обещают – становится легче отпускать. Этот подход иногда работает. Научные исследования говорят, что боль эмоционально сильнее, когда мы знаем/верим, что она действительно травмирует нас, т.е. срабатывание того же числа нервов сильнее расстраивает, когда мы думаем, что это навсегда травмирует часть тела, чем когда мы знаем, что это горячий воск или электрический шок, и эффекты не продлятся долго. Так что если вы действительно можете убедить себя, что ничто по-настоящему важное не было разрушено, когда что-то сказывается на вашей славе или богатстве, то это причиняет меньше боли. И миллионы людей в течение тысячелетий обретали в стоицизме утешение в неспокойном море жизни.
Здесь я хочу напомнить читателю, что лично я люблю стоицизм. Он прекрасен. Он великолепен. Возвращаясь к нему, я нахожу, что он всегда заставляет задуматься о своих представлениях, побуждает придерживаться высоких стандартов, дает мне новые идеи для размышлений. Его основные тексты – Эпиктет, Марк Аврелий, Сенека – это то, что я люблю преподавать, люблю перечитывать, люблю пересматривать снова и снова. Я буду продолжать превозносить, учить, писать, читать и использовать стоический подход все дни своей жизни.
Но…
Нынешняя популярность стоицизма в технологической тусовке, а также на Уолл-стрит – еще одном месте, где в недавнее время читают стоиков и в честь них что-нибудь называют – поразительно схожа с популярностью стоицизма среди могущественной элиты Древнего Рима. В эллинистической Греции стоицизм был одной из нескольких популярных философских школ, наряду с платнонизмом, скептицизмом, пифагорейством, цинизмом, аристотелианством, гедонизмом и др. И как и все эти древние школы, стоицизм был нацелен на эвдаимонию, то есть на счастье или благополучную жизнь, на убеждение, что целью философского познания было не столько осмысление всего, или достижение власти через знание, сколько достижение личного счастья – обычно за счет внутреннего спокойствия и ограждения души от снарядов и стрел необузданной судьбы (подробнее см. мое эссе об эвдаимонии). Стоицизм был одним из целого ряда методов, направленных на это, поэтому, как и все древние школы, он совмещал в одном функции книги самопомощи и начального учебника по естествознанию.
Но в Риме популярность стоицизма по сравнению со всеми другими системами стремительно подскочила, потому что это была единственная греческая этика, которая хорошо подходила богатым и влиятельным людям. Другие школы, такие как платонизм, цинизм и эпикурианство, предостерегали последователей, что вовлеченность в политику и стремление к богатству, власти или почитанию лишь приводят к стрессу и опасностям, и несовместимы со счастьем. Эпикур говорил, что счастливой жизни можно достичь, оставив политический городской мир, чтобы, расположившись в уединенном саду, поесть простой еды и пообщаться с добрыми друзьями. Цинизм выступал за более радикальный подход – отречься от личной собственности и жить подобно бродячей собаке, побирающейся у дороги, которая не боится быть ограбленной или потерять статус, потому что ей нечего терять. Пифагорейцы и многие другие секты жили в изолированных общинах, не отличавшихся от монашеских орденов, и придерживались строгих диет, аскетических норм одеяния, даже обетов молчания. Платон также отмечал, что философские правители республики несчастны из-за стресса, вызванного необходимостью править, а некоторые древние фигуры даже ссылались на стресс правления, чтобы объяснить, что боги не могут выслушивать человеческие мольбы и отвечать на них, иначе боги будут вечно преследуемы и несчастны.
Стоицизм, с другой стороны, подчеркивал мысль, что каждый является частью великого идеального целого и потому каждый обязан выполнять роль, определенную судьбой. В устройстве природы дятел должен клевать, олень должен пастись, пчела должна опылять, а волк должен охотиться и убивать. Мы, как люди, тоже обязаны выполнять свои роли, будь то слуги, купца, раба или правителя. Некоторые стоические авторы сами были рабами, как, например, Эпиктет, автор прекрасного стоического справочника «Энхиридион», и многие стоические труды посвящены методам укрепления внутреннего «я» от таких зол, как физическая боль, болезнь, утрата друзей, бесчестие и изгнание. Но другие стоические философы были великими государственными лидерами, в том числе видные государственные деятели вроде Цицерона и Сенеки, а также императора Марка Аврелия.
Стоицизм прижился среди римской элиты, потому что он был единственной разновидностью философского воспитания, которая не призывала их отрекаться от богатства или власти. Политика – это стресс, но вместо отказа от нее, чтобы жить подобно монаху или собаке, стоицизм говорит, что следует продолжать упорно стараться достичь такого внутреннего уклада, при котором вы не будете испытывать страданий, когда проваливаетесь, когда проигрываете выборы, сталкиваетесь с критикой, встречаете препятствия, испытываете удары судьбы. Один лишь стоицизм рекомендовал внутреннюю отстраненность вместо ухода. Для римских патрицианских деятелей с длинными семейными традициями политического лидерства уход от гражданской активности изначально был невозможен (особенно с учетом того, что поклонение предкам в Риме подразумевало, что достижение признания в политике также было религиозной обязанностью, от которой зависела вся твоя загробная жизнь!). Стоицизм, наконец, дал философскую этику, удобную государственному деятелю; вот почему Цицерон – скептик, увлекавшийся многими философскими направлениями – обращается к нему в своих диалогах чаще, чем к любому другому движению (это может показаться не таким уж большим признанием, но это высокая, очень высокая планка для Цицерона. А Цицерон – это очень серьезная фигура).
Итак, отвечая на вопросы, которые Нелли задавала мне для своей статьи, когда я вижу пристрастие к стоицизму среди нынешних восходящих богачей, я вижу как хорошую, так и плохую сторону. Хорошая сторона заключается в том, что стоицизм, имея много общего с буддизмом, говорит, что единственные подлинные ценности – это внутренние ценности: достоинство, самообладание, отвага, милосердие – и что все сущее есть часть одного благого, божественного и священного целого – позиция, которая может противостоять эгоизму и нетерпимости, поддерживая самодисциплину и напоминая нам любить и ценить каждого незнакомца так же, как мы любим свои семьи и самих себя. Но с отрицательной стороны, провиденциальное утверждение стоицизма, что все во вселенной уже безупречно, и что то, что кажется плохим или несправедливым, в глубине является благим (утверждение, которое христианство заимствовало из стоицизма) может быть использовано для оправдания идеи, что богатые и влиятельные предназначены быть богатыми и влиятельными, что бедные и угнетенные предназначены быть бедными и угнетенными, и что даже самые худшие поступки на самом деле являются благими в непостижимом и непреходящем смысле. Такие утверждения могут быть использованы для оправдания самодовольства, социальной черствости и даже эксплуататорского или разрушительного поведения.
Восприняв его в лучшем смысле, состоятельный человек, вдохновленный стоицизмом, ищет философию, которая помогает сознанию противостоять жадности и капиталистической крысиной гонке и дает более мудрую позицию и внутреннее счастье; в худшем смысле, он может служить средством для оправдания сохранения своего богатства и власти, а не для того, чтобы стараться помогать другим. В этом смысле он напоминает мне психотерапевтов по богатству, которые помогают сверхбогатым людям избавляться от чувства вины за то, что они потратили $2,000 на постельное белье или миллионы на мега-яхту. Богатство сопровождается реальными эмоциональными переживаниями, но по мере того, как общество все больше и больше призывает к радикальным преобразованиям, чтобы сократить разрыв в уровне благосостояния и уменьшить влияние, которым обладает 1%, формирование отношения в поддержку статус-кво также может поспособствовать отклонению давления, направленного на устранение несчастий общества.
Сенека, автор, которого я безгранично люблю, писал изумительные афоризмы о самоотверженности и добродетели, которые служили основами нравственного и политического воспитания на протяжении двух тысячелетий. Настолько сильны его доводы, что Петрарка, сравнивая достоинства древних римлян и древних греков в разных областях (Гомер и Вергилий в поэзии, Демосфен и Цицерон в риторике, Фукидид и Ливий в истории и т.д.), заключил, что один Сенека обеспечивает полное превосходство латинян над греками в вопросах этики. Сенека также рисковал своей жизнью в попытках обуздать тиранию Нерона, и в итоге умер за это. Но при всех весомых советах Сенеки по поводу глобальной картины и бессмысленности богатства, он также был рабовладельцем, который, узнав, что его рабы-мужчины сексуально истязают его рабынь-женщин, устроил в своем поместье бордель, чтобы брать с рабов-мужчин плату за право истязания его рабынь-женщин – не совсем то поведение, которое мы представляем, когда Сенека говорит, что деньги бессмысленны и что все живые существа священны. Но стоицизм побуждает нас направить наш критический взор внутрь и улучшать себя, а не обращать его вовне и улучшать свой мир. Он дал Сенеке отвагу и решимость изо дня в день преодолевать угрозу смертельных капризов Нерона, чтобы исполнять свой долг перед римской политической элитой, но он не побудил его усомниться в своем мироустройстве.
Стоицизм – это интеллектуально богатая и развивающая система, а также прекрасная терапия печали, зацикливания на неудачах, утопания в гонке за славой и богатством, и ослепления крысиных бегов. Он напоминает нам, что надо отдалиться от мира хвалы, осуждения, статуса, жестокостей, высказанных людьми в Твиттере, и от соперничества в том, кто больше всех продал, или набрал больше просмотров, или получил наибольшую прибавку – от всего, что может быть по-настоящему эмоционально разрушительным, если мы позволим себе слишком этим увлечься. Во всех этих смыслах стоицизм – это прекрасная находка для Кремниевой долины, для Уолл-стрит, а также для моего академического мира и моей работы, и для связанных с ними стрессов и несправедливостей. Это также отличная находка для конгрессменов, авторов, журналистов, актеров, предпринимателей – всех, чья жизнь содержит стрессы и провалы, а также моменты, когда нам нужна помощь, чтобы сделать глубокий вдох и все отпустить. Но Цицерон не был Вольтером, и не взглянул на окружающие его зло и несправедливость и не заключил, что он должен использовать свою силу, чтобы создать в корне лучший мир – он ограничился лишь выживанием в том мире, какой он уже есть, и исполнением в нем своих обязанностей. Стоицизм предшествует концепции прогресса, производимого человечеством, более чем на тысячелетие. Он не учит нас, как менять плачевные стороны мира; он учит нас, как приспосабливаться к ним и принимать их, подразумевая, что они в принципе не могут быть исправлены. Но у нас на два тысячелетия больше опыта, чем у Сенеки. Мы знаем, что многие из жизненных зол не могут быть решены, но мы также знаем, что с помощью человеческой командной работы, научного метода и порции Бэкона и Вольтера некоторые из них решить можно.
Вот почему, когда я слышу, что богатые, влиятельные люди увлекаются стоицизмом, я думаю, что это здорово, что люди вдохновляются идеей, что мы должны считать всю жизнь священной и искать смыслы за пределами богатства и мирской власти. Я думаю, что это великая философия для кого угодно, и конечно, для тех, кому нужна помощь, чтобы выбраться из высокострессового, высококонкурентного мира, чтобы задуматься о большой картине человечества и гуманности, и чтобы уделить больше внимания заботе о себе и любви к другим. Но это также вызывает у меня некоторую настороженность. Потому что я думаю, что к нашему Сенеке важно добавить немного Вольтера и помнить, что неоценимый посыл стоицизма к тому, чтобы лучше заботиться о себе внутри, может – если мы не смешаем его с другими идеями – оставить нам большое слепое пятно касательно внешнего мира и того, стоит ли нам его менять. Активист может быть стоиком – активизму обязательно нужен какой-то способ преодоления боли, когда мы вкладываем душу и время в попытки помочь кому-то, или принять новый закон, или же чему-то противостоять и терпим неудачу. В такие моменты стоицизм является бесценным средством от отчаяния и перегорания, но сам по себе он изначально не дает нам толчка к активизму и сопротивлению. Это нам нужно взять где-то в другом месте.
Недавно у меня взяли интервью для статьи в Times (русскоязычный перевод) о том, почему философия стоицизма стала очень популярна в технологической тусовке Кремниевой долины. В статью попала лишь толика моих мыслей, но вопрос Нелли Боулз был очень возбуждающим, поэтому мне захотелось рассказать больше.
Для начала, как и у любой древней философии, у стоицизма есть физика и метафизика – как он представляет себе устройство вселенной – и отдельно этика – как он рекомендует жить и оценивать благие и дурные поступки. Этика основана на физике и метафизике, но может быть от нее отделена, и этика уже давно стала гораздо более популярна, чем метафизика. Это во многом объясняет, почему стоические тексты, дошедшие до нас из древности, посвящены этике; люди, переписывающие манускрипты, интересовались ими больше, чем другими. И именно поэтому мыслители от Цицерона до Петрарки и до наших дней прославляют морально-этические принципы стоицизма, следуя при этом совершенно разным космологическим и метафизическим направлениям. (Для серьезного знакомства со стоической онтологией и метафизикой вам нужен Спиноза.) Сегодняшнее увлечение стоицизмом, как и все прошлые увлечения стоицизмом (кроме Спинозы), сводится к этическим аспектам.
Мыслящие пятна: стоическая метафизика и онтология
Стоическая онтология и метафизика достаточно увлекательны, чтобы уделить им пару абзацев перед переходом к этике, пусть этика сегодня и стала основой популярности стоицизма. Стоики были монистами; если дуалисты вроде Платона и Декарта считают, что по существу есть две вещи (материя и нематерия, например), то монисты считают, что по существу есть одна вещь. Не просто одна категория вещей (эпикурейские атомисты, например, считают, что есть только один тип вещей: атомы), но на самом деле только одна единственная вещь. Стоики утверждали, что вселенная – это один громадный цельный объект. Различные его части проявляют разные свойства, но являются единым целым. Подобно тому, как ткань в горошек может здесь проявлять голубизну, а там белизну, но остаётся одной и той же вещью, так и та часть вселенной, которой является ваша рука, проявляет упругость, теплоту и непрозрачность, а та часть, которая является воздухом, проявляет неощутимость и прозрачность, но они являются одной и той же вещью. И когда вы вроде бы двигаете рукой, на самом деле движения нет, а просто та часть вселенной, которая прежде проявляла прозрачность и неощутимость воздуха, теперь проявляет упругость и непрозрачность руки, и наоборот. Представим пиксели экрана: то, что выглядит как движущиеся объекты, на самом деле является поочередно меняющими цвет (т.е. меняющими свойство) частями экрана, что создает иллюзию движения, в то время как на самом деле происходит лишь изменение поверхности объекта. (Так стоицизм решает обсуждаемые здесь апории Зенона о движении). Таким образом, стоическая живая вселенная в некотором роде похожа на кожу мимического осьминога, способного представляться мириадами разных вещей, оставаясь при этом одним и тем же. И кроме синевы, и белизны, и непрозрачности, и теплоты, другие атрибуты, которые вселенная проявляет в одних местах больше, чем в других, включают то, что мы в современных понятиях называем сознанием, самосознанием и разумом – то есть человек является пятном разума на фоне менее разумной субстанции, подобно белому пятну на синем фоне. Но, как утверждают стоики, любым свойством, которым обладает эта часть, обладает и целое, поэтому хотя сознание и разум сосредоточены в тех местах, которые являются живыми людьми, все вообще является громадным, разумным, рациональным целым; и когда мы умираем, то снова вливаемся в это целое. Таким образом, нет личного бессмертия, но все мы являемся частью чего-то большего – вечного, мудрого и бесконечного.
Стоицизм, по-видимому, подвергся влиянию буддизма через контакты с Индией во время войн Александра Македонского, и имеет много общего с буддизмом: вся вселенная – это одно огромное, живое, божественное целое. Жизнь полна страданий, но это страдание – путь к пониманию большего блага. И есть вселенская справедливость в масштабе, превышающем то, что может понять человек с нашей ограниченной точкой зрения. В буддизме это карма, а для стоиков – Провидение; та же самая концепция Провидения, которую позже заимствовало христианство, которая утверждает, что все то, что в мире кажется плохим, на самом деле благо, но в таком смысле, какой мы не можем полноценно понять из-за нашего ограниченного восприятия. Мы словно кончик пальца: мы не можем понять, почему мы вынуждены страдать от многократных ударов о твердую, неподатливую поверхность, потому что у нас нет способности понять, что больший организм печатает блог-пост о стоицизме; но если бы у нас была способность понять, мы бы увидели, что в большом масштабе это того стоит. В утверждение, что вселенная совершенна, стоицизм приводит закономерности, которые мы видим в природе: у деревьев есть корни, чтобы пить воду; дятлы, которые едят жуков, имеют клювы нужной формы; лесные животные имеют лесную маскировку; пустынные животные имеют пустынную маскировку – все сходится в одно громадное, практичное целое, которое (в отсутствие Дарвина, который предложил бы альтернативу) греки условились считать разумом – либо в творце (Демиург Аристотеля), либо в источнике (Добро Платона), либо, для стоиков, в самой Вселенной.
Стоики также утверждали (а вслед за ними и некоторые христианские мыслители), что не существует самоопределения. Мы все в конце концов несмотря ни на что пойдем туда, куда нас поведет План, а единственное, над чем у нас есть власть – это наши собственные внутренние реакции на путь, данный нам судьбой: проклинаем ли мы, жалуемся ли, боремся ли, трясем ли кулаками небесам, или же мы возвышаемся, принимаем, расслабляемся и смотрим со счастливым благоговением на необъятность, частью которой мы являемся? Классический стоический образ (и после этого я перейду к этике и технической тусовке) заключается в том, что человек похож на собаку, привязанную к телеге. Телега куда-то едет и собака абсолютно ничего не может сделать, чтобы изменить маршрут, по которому едет телега. Собака имеет свободу воли только в одном: она может бороться, рычать, тянуть ошейник, грызть веревку, зарываться когтями в землю, пока не начнет кровоточить, и измывать себя борьбой, либо она может довольно идти и доверять погонщику.
Этика действия
Большинство сохранившихся стоических трудов посвящены не метафизике, а практическому выводу: учитывая все это, как научиться принимать? Как стать довольной собакой, которая доверяет Провидению настолько, чтобы следовать туда, куда ведут наши пути, не испытывая при этом несчастия от беспокойства, страха и сопротивления? Стоики поэтому учат самообладанию и отстраненности: вы не можете предотвратить ужасные вещи, но вы можете контролировать собственную внутреннюю реакцию на них и работать над тем, чтобы уберечь себя от того, чтобы быть ими подавленными. Проснувшись утром, вы сталкиваетесь с ужасной новостью; она тяготит вас весь день и вы теряете продуктивность и равновесие, или вы берете себя под контроль и двигаетесь дальше?
Многие из сохранившихся стоических писаний – это афоризмы, короткие отрывки для осмысления, призванные помочь вам меньше тяготиться плохими вещами; они иногда больше образные, чем аргументированные. Представьте – например – что жизнь подобна тому, что быть гостем на банкете. Вокруг передаются блюда и люди тянутся к ним и берут то, что им предлагают. Некоторые блюда доходят до вас, и вы с них берете; другие блюда до вас никогда не доходят, или доходят уже пустыми. Но вы гость, эти все не было вашим, это было предложено как дары, так что у вас нет оснований злиться, что вы можете вкусить лишь некоторые из блюд – лучше наслаждаться блюдами, которые доходят до вас, и помнить, что предложивший их хозяин добр.
Здесь стоицизм очень похож на книгу самопомощи, или в более общем плане на философскую терапию, которую классические философии во многом и стремились дать. Рекомендации стоицизма о том, как противостоять боли, изящны, как в этом примере из «Размышлений». А метафизика проявляется в основном лишь как способ обосновать совет:
XXV. Как же мала та часть обширной и бесконечной вечности, что дается каждому из нас, и как же быстро она возвращается в общую вечность мира; от общей материи, и от общей души тоже – какая малая часть дается нам; и по какому же малому клочку целой земли (грубо говоря) ты должен ползать. Должным образом обдумав эти вещи про себя, не воображай, что что-то еще в мире сколько-нибудь значимо и важно, кроме того, чтобы делать лишь то, чего требует твоя собственная природа, и приспособиться к тому, что дает общая природа.
Онтология здесь помогает терапии. Вы проиграли выборы? Вас не повысили? Получили плохой отзыв? Эти вещи малы и мимолетны в рамках большего целого; все богатство исчезнет в бесконечности, вся слава поблекнет, ничего существенного на самом деле не было утрачено. Ты потерял руку из-за болезни? Так она изначально не была твоей, она была одолжена тебе доброй вселенной, которая вправе взять ее обратно. Ты потерял лучшего друга? Опять же, это было короткое благо, которое вселенная одолжила тебе; не зацикливайся на нем, а смотри лучше на другие блага, которые все еще окружают тебя. Блага реальны, бедствия иллюзорны, и если вы можете в это поверить, то – стоики обещают – становится легче отпускать. Этот подход иногда работает. Научные исследования говорят, что боль эмоционально сильнее, когда мы знаем/верим, что она действительно травмирует нас, т.е. срабатывание того же числа нервов сильнее расстраивает, когда мы думаем, что это навсегда травмирует часть тела, чем когда мы знаем, что это горячий воск или электрический шок, и эффекты не продлятся долго. Так что если вы действительно можете убедить себя, что ничто по-настоящему важное не было разрушено, когда что-то сказывается на вашей славе или богатстве, то это причиняет меньше боли. И миллионы людей в течение тысячелетий обретали в стоицизме утешение в неспокойном море жизни.
Этика для богатых и влиятельных
Здесь я хочу напомнить читателю, что лично я люблю стоицизм. Он прекрасен. Он великолепен. Возвращаясь к нему, я нахожу, что он всегда заставляет задуматься о своих представлениях, побуждает придерживаться высоких стандартов, дает мне новые идеи для размышлений. Его основные тексты – Эпиктет, Марк Аврелий, Сенека – это то, что я люблю преподавать, люблю перечитывать, люблю пересматривать снова и снова. Я буду продолжать превозносить, учить, писать, читать и использовать стоический подход все дни своей жизни.
Но…
Нынешняя популярность стоицизма в технологической тусовке, а также на Уолл-стрит – еще одном месте, где в недавнее время читают стоиков и в честь них что-нибудь называют – поразительно схожа с популярностью стоицизма среди могущественной элиты Древнего Рима. В эллинистической Греции стоицизм был одной из нескольких популярных философских школ, наряду с платнонизмом, скептицизмом, пифагорейством, цинизмом, аристотелианством, гедонизмом и др. И как и все эти древние школы, стоицизм был нацелен на эвдаимонию, то есть на счастье или благополучную жизнь, на убеждение, что целью философского познания было не столько осмысление всего, или достижение власти через знание, сколько достижение личного счастья – обычно за счет внутреннего спокойствия и ограждения души от снарядов и стрел необузданной судьбы (подробнее см. мое эссе об эвдаимонии). Стоицизм был одним из целого ряда методов, направленных на это, поэтому, как и все древние школы, он совмещал в одном функции книги самопомощи и начального учебника по естествознанию.
Но в Риме популярность стоицизма по сравнению со всеми другими системами стремительно подскочила, потому что это была единственная греческая этика, которая хорошо подходила богатым и влиятельным людям. Другие школы, такие как платонизм, цинизм и эпикурианство, предостерегали последователей, что вовлеченность в политику и стремление к богатству, власти или почитанию лишь приводят к стрессу и опасностям, и несовместимы со счастьем. Эпикур говорил, что счастливой жизни можно достичь, оставив политический городской мир, чтобы, расположившись в уединенном саду, поесть простой еды и пообщаться с добрыми друзьями. Цинизм выступал за более радикальный подход – отречься от личной собственности и жить подобно бродячей собаке, побирающейся у дороги, которая не боится быть ограбленной или потерять статус, потому что ей нечего терять. Пифагорейцы и многие другие секты жили в изолированных общинах, не отличавшихся от монашеских орденов, и придерживались строгих диет, аскетических норм одеяния, даже обетов молчания. Платон также отмечал, что философские правители республики несчастны из-за стресса, вызванного необходимостью править, а некоторые древние фигуры даже ссылались на стресс правления, чтобы объяснить, что боги не могут выслушивать человеческие мольбы и отвечать на них, иначе боги будут вечно преследуемы и несчастны.
Стоицизм, с другой стороны, подчеркивал мысль, что каждый является частью великого идеального целого и потому каждый обязан выполнять роль, определенную судьбой. В устройстве природы дятел должен клевать, олень должен пастись, пчела должна опылять, а волк должен охотиться и убивать. Мы, как люди, тоже обязаны выполнять свои роли, будь то слуги, купца, раба или правителя. Некоторые стоические авторы сами были рабами, как, например, Эпиктет, автор прекрасного стоического справочника «Энхиридион», и многие стоические труды посвящены методам укрепления внутреннего «я» от таких зол, как физическая боль, болезнь, утрата друзей, бесчестие и изгнание. Но другие стоические философы были великими государственными лидерами, в том числе видные государственные деятели вроде Цицерона и Сенеки, а также императора Марка Аврелия.
Стоицизм прижился среди римской элиты, потому что он был единственной разновидностью философского воспитания, которая не призывала их отрекаться от богатства или власти. Политика – это стресс, но вместо отказа от нее, чтобы жить подобно монаху или собаке, стоицизм говорит, что следует продолжать упорно стараться достичь такого внутреннего уклада, при котором вы не будете испытывать страданий, когда проваливаетесь, когда проигрываете выборы, сталкиваетесь с критикой, встречаете препятствия, испытываете удары судьбы. Один лишь стоицизм рекомендовал внутреннюю отстраненность вместо ухода. Для римских патрицианских деятелей с длинными семейными традициями политического лидерства уход от гражданской активности изначально был невозможен (особенно с учетом того, что поклонение предкам в Риме подразумевало, что достижение признания в политике также было религиозной обязанностью, от которой зависела вся твоя загробная жизнь!). Стоицизм, наконец, дал философскую этику, удобную государственному деятелю; вот почему Цицерон – скептик, увлекавшийся многими философскими направлениями – обращается к нему в своих диалогах чаще, чем к любому другому движению (это может показаться не таким уж большим признанием, но это высокая, очень высокая планка для Цицерона. А Цицерон – это очень серьезная фигура).
Итак, отвечая на вопросы, которые Нелли задавала мне для своей статьи, когда я вижу пристрастие к стоицизму среди нынешних восходящих богачей, я вижу как хорошую, так и плохую сторону. Хорошая сторона заключается в том, что стоицизм, имея много общего с буддизмом, говорит, что единственные подлинные ценности – это внутренние ценности: достоинство, самообладание, отвага, милосердие – и что все сущее есть часть одного благого, божественного и священного целого – позиция, которая может противостоять эгоизму и нетерпимости, поддерживая самодисциплину и напоминая нам любить и ценить каждого незнакомца так же, как мы любим свои семьи и самих себя. Но с отрицательной стороны, провиденциальное утверждение стоицизма, что все во вселенной уже безупречно, и что то, что кажется плохим или несправедливым, в глубине является благим (утверждение, которое христианство заимствовало из стоицизма) может быть использовано для оправдания идеи, что богатые и влиятельные предназначены быть богатыми и влиятельными, что бедные и угнетенные предназначены быть бедными и угнетенными, и что даже самые худшие поступки на самом деле являются благими в непостижимом и непреходящем смысле. Такие утверждения могут быть использованы для оправдания самодовольства, социальной черствости и даже эксплуататорского или разрушительного поведения.
Восприняв его в лучшем смысле, состоятельный человек, вдохновленный стоицизмом, ищет философию, которая помогает сознанию противостоять жадности и капиталистической крысиной гонке и дает более мудрую позицию и внутреннее счастье; в худшем смысле, он может служить средством для оправдания сохранения своего богатства и власти, а не для того, чтобы стараться помогать другим. В этом смысле он напоминает мне психотерапевтов по богатству, которые помогают сверхбогатым людям избавляться от чувства вины за то, что они потратили $2,000 на постельное белье или миллионы на мега-яхту. Богатство сопровождается реальными эмоциональными переживаниями, но по мере того, как общество все больше и больше призывает к радикальным преобразованиям, чтобы сократить разрыв в уровне благосостояния и уменьшить влияние, которым обладает 1%, формирование отношения в поддержку статус-кво также может поспособствовать отклонению давления, направленного на устранение несчастий общества.
Сенека, автор, которого я безгранично люблю, писал изумительные афоризмы о самоотверженности и добродетели, которые служили основами нравственного и политического воспитания на протяжении двух тысячелетий. Настолько сильны его доводы, что Петрарка, сравнивая достоинства древних римлян и древних греков в разных областях (Гомер и Вергилий в поэзии, Демосфен и Цицерон в риторике, Фукидид и Ливий в истории и т.д.), заключил, что один Сенека обеспечивает полное превосходство латинян над греками в вопросах этики. Сенека также рисковал своей жизнью в попытках обуздать тиранию Нерона, и в итоге умер за это. Но при всех весомых советах Сенеки по поводу глобальной картины и бессмысленности богатства, он также был рабовладельцем, который, узнав, что его рабы-мужчины сексуально истязают его рабынь-женщин, устроил в своем поместье бордель, чтобы брать с рабов-мужчин плату за право истязания его рабынь-женщин – не совсем то поведение, которое мы представляем, когда Сенека говорит, что деньги бессмысленны и что все живые существа священны. Но стоицизм побуждает нас направить наш критический взор внутрь и улучшать себя, а не обращать его вовне и улучшать свой мир. Он дал Сенеке отвагу и решимость изо дня в день преодолевать угрозу смертельных капризов Нерона, чтобы исполнять свой долг перед римской политической элитой, но он не побудил его усомниться в своем мироустройстве.
Стоицизм – это интеллектуально богатая и развивающая система, а также прекрасная терапия печали, зацикливания на неудачах, утопания в гонке за славой и богатством, и ослепления крысиных бегов. Он напоминает нам, что надо отдалиться от мира хвалы, осуждения, статуса, жестокостей, высказанных людьми в Твиттере, и от соперничества в том, кто больше всех продал, или набрал больше просмотров, или получил наибольшую прибавку – от всего, что может быть по-настоящему эмоционально разрушительным, если мы позволим себе слишком этим увлечься. Во всех этих смыслах стоицизм – это прекрасная находка для Кремниевой долины, для Уолл-стрит, а также для моего академического мира и моей работы, и для связанных с ними стрессов и несправедливостей. Это также отличная находка для конгрессменов, авторов, журналистов, актеров, предпринимателей – всех, чья жизнь содержит стрессы и провалы, а также моменты, когда нам нужна помощь, чтобы сделать глубокий вдох и все отпустить. Но Цицерон не был Вольтером, и не взглянул на окружающие его зло и несправедливость и не заключил, что он должен использовать свою силу, чтобы создать в корне лучший мир – он ограничился лишь выживанием в том мире, какой он уже есть, и исполнением в нем своих обязанностей. Стоицизм предшествует концепции прогресса, производимого человечеством, более чем на тысячелетие. Он не учит нас, как менять плачевные стороны мира; он учит нас, как приспосабливаться к ним и принимать их, подразумевая, что они в принципе не могут быть исправлены. Но у нас на два тысячелетия больше опыта, чем у Сенеки. Мы знаем, что многие из жизненных зол не могут быть решены, но мы также знаем, что с помощью человеческой командной работы, научного метода и порции Бэкона и Вольтера некоторые из них решить можно.
Вот почему, когда я слышу, что богатые, влиятельные люди увлекаются стоицизмом, я думаю, что это здорово, что люди вдохновляются идеей, что мы должны считать всю жизнь священной и искать смыслы за пределами богатства и мирской власти. Я думаю, что это великая философия для кого угодно, и конечно, для тех, кому нужна помощь, чтобы выбраться из высокострессового, высококонкурентного мира, чтобы задуматься о большой картине человечества и гуманности, и чтобы уделить больше внимания заботе о себе и любви к другим. Но это также вызывает у меня некоторую настороженность. Потому что я думаю, что к нашему Сенеке важно добавить немного Вольтера и помнить, что неоценимый посыл стоицизма к тому, чтобы лучше заботиться о себе внутри, может – если мы не смешаем его с другими идеями – оставить нам большое слепое пятно касательно внешнего мира и того, стоит ли нам его менять. Активист может быть стоиком – активизму обязательно нужен какой-то способ преодоления боли, когда мы вкладываем душу и время в попытки помочь кому-то, или принять новый закон, или же чему-то противостоять и терпим неудачу. В такие моменты стоицизм является бесценным средством от отчаяния и перегорания, но сам по себе он изначально не дает нам толчка к активизму и сопротивлению. Это нам нужно взять где-то в другом месте.
vfrolov Автор
Продолжаю публиковать переводы материалов, которые в прошедшие несколько лет вдохновляли меня на размышления и дополняли мою картину мира.
Статья в этой новой публикации довольно кратко рассказывает, чем привлекателен стоицизм вообще, почему он может быть привлекателен современной технологической тусовке, а также указывает как на возможные положительные, так и на отрицательные стороны этого увлечения. На мой взгляд, мы в разных событиях технологической отрасли можем наблюдать как одни стороны, так и другие. Также с этим стоит читать перевод небольшой статьи из The New York Times для лучшего понимания контекста, в котором статья выше родилась.
И конечно, стоит по возможности читать оригиналы. Там и картинки есть.
Если обнаружите ошибки и неполадки, пожалуйста, сообщайте.