Я учился в Бауманке на рубеже 80-х годов.  Бауманка в те годы была достаточно жесткое место для учебы. Нужно было качественно впитать  базовый набор теоретических и инженерных знаний.  Атмосфера была по сути бойцовского клуба… и вылетел каждый третий (это очень много для советских вузов того времени).  Мне довелось в далеком 1979 году быть капитаном студенческой сборной команды Бауманки по сопротивлению материалов. Нашу команду специально  дополнительно готовили полтора месяца и когда нас выпустили, мы «раскатали»  всю оставшуюся Москву и московский регион. 

По специальности Э-8 «Плазменные и плазменно-ионные системы для космических приложений» нас готовили для реализации ответа на американскую «Стратегическую Оборонную Инициативу» - СОИ - те самые рейгановские «звездные войны».  Пара моих друзей попала на разработку «Бурана», пара проектировала спутники, в том числе с какой-то безоткатной пушкой, кто-то попал на семипалатинский атомный полигон. 

Но когда мы встречались во второй половине 80-х от всей деятельности веяло какой-то странностью и бесполезностью. Причем что-то подобное было и у выпускников по другим специальностям.

Среди возможных ответов на американскую СОИ готовилось многое чего и не только «Буран». Например, во второй половине 80-х зам. начальника отдела НИИФИ некто Золотарев присутствовал при запуске какого-то черного космического объекта.  Он по возвращению рассказывал в отделе:

 «..Это была какая-то ужасная вещь.. Всем она  очень не нравилась.. Всем очень хотелось чтобы она не полетела.. Когда она отклонилась от маршрута, полета и упала в Тихий океан, все очень обрадовались.. Все были очень довольны… Все были очень радостные..»

 Как выяснилось позже, это был макет военного космического лазера. Собственно сам проект к этому времени был успешно провален и требовалось только сделать грамотно - «концы в воду». Можно сказать, что маршрут космического полета, который в будущем будет известен как космический маршрут «Фобос-Грунт» был хорошо освоен и известен уже в 80-е годы.

В середине 80-х при посещении Бауманки я застал ребят с Семипалатинского атомного полигона, где они рассказывали как там создавали большой механический накопитель энергии для какого-то военного НИОКР.  Это был маховик совмещенный с экстремальной  униполярной электрической машиной. Проблема электрических машин униполярного типа заключается в том, что там неизбежен скользящий контакт... и чудовищные токи.  Исполнители проекта решили попробовать решение, известное как плазменный контакт. Они сделали его на воздухе при атмосферном давлении, получили огромный поток тепла в виде сварочной дуги… и намертво заварили маховик.  

После чего было заявлено, что плазма — это редкая гадость…

 Примеры разного рода подобных  неудач можно продолжать приводить, но желательно дать системное видение причин такого  развития.  Для этого нужно  погрузиться во внутреннею атмосферу  мира КБ и НИИ. 

Первое место работы, куда я попал по распределению, -  это был конструкторский отдел ОКБ Факел (г. Калининград).  Первое мое сильное впечатление , на чем стоило бы остановиться,  - это непонимание и  постоянный  молчаливый вопросительный знак в глазах -

«А как это все вяжется с тем, чему нас обучали в Бауманке ?».  

Когда в Бауманке нас  обучали решать задачи — это было по сути прообразом решения чего-то подобного из практики, когда мы выполняли лабораторные работы — они могли быть прообразом реальных исследований.  

В конструкторском отделе люди заходили, выходили, что-то печатали на печатной машинке. Там не было ничего, что напоминало курсовые проекты в Бауманке и как мы их выполняли.

Чуть позже в конструкторском отделе появился мой приятель-одногруппник... Далее пришли студенты ХАИ на практику... У всех у них можно было видеть то самое начальное недоумение и непонимание как это все вяжется с тем, чему их учили.

У нас по Бауманке ходила история, что когда на защите дипломного проекта преподаватель указал на чертеже двигателя на  пружину, попросил объяснить как считали ее жесткость и выяснилось, что пружина была просто нарисована  «от фонаря».  Оценка была снижена.  

С точки зрения канона разработки Бауманки  проект надо не столько нарисовать, сколько свести всю физику и все расчетные теоретические балансы на соответствие техническому заданию. При отсутствии теоретического описания ряда процессов нужно делать вспомогательное практическое исследование.

Поскольку старожилы конструкторского отдела  Факела явно не рвались стоять у кульмана и что-то там проектировать, эта задача заполнялась нами, вчерашними студентами. При этом  наш  старший приятель (Коля Коваленко) нам объяснил, что здесь нет проектирования в нашем понимании, а то чем тут люди занимаются — это рисование.

Чтобы понять, что такое  ОКБ Факел в начале 80-х, стоит рассказать их историю.  Они возникли как некая непонятная лаборатория  где-то на рубеже 60-х. Их место под солнцем долгое время было очень туманным: они отрабатывали космические двигатели коррекции на аммиаке, пытались пристроиться к атомной промышленности.  В 70-е годы  состыковались с МАИ, их тамошним КБ и от них получили сначала идею, потом проработки и теоретическое сопровождение плазменно-ионного двигателя для космических аппаратов.  Подобные идеи были очень популярны в исследованиях с конца 60-х годов.

Собственно говоря, физика работы ионного двигателя заключается в разгоне ионов рабочего тела в разности потенциалов. При этом  стоит проблема как-то отсечь паразитную  электронную компоненту тока, обычно доминирующую в любого типа разрядах.  Американцы сделали для этого электро-статическое блокирование прохождения электронов. И это есть их классический американский путь (SERT-II). Наш пошли по пути магнитного блокирования с холловским током.  Начальная отработка этого двигателя делалась на аргоне (то есть это то, на чем сейчас летает космическая флотилия Илона Маска).  Именно МАИ принадлежит например  авторство идеи магнитной линзы увода ионов от стенок канала двигателя как защита от ионного распыления.  В начале 80-х годов один из двигательных модулей М-70 (сейчас известный как СПД-70) смог проработать на стенде 15 тысяч часов.

В этом тандеме роль ОКБ Факел сводилась в  большинстве случаев к сопровождению, производству и испытаниям. 

 Когда в начале 80-х стало ясно, что в ОКБ Факел нашли свою «золотую жилу», министерство тут же прислало замену Главному Конструктору.  Этот проверенный «производственник» тут же занялся выстраиванием и укреплением вертикали власти.  Дополнительно, летом 1983 года из министерства приехала комиссия, которая объявила о  ужасном состоянии дел с конструкторской документацией и что весь конструкторский отдел надо хорошенько дрючить. Под это дело была выделена Александра Григорьевна, весьма туповатый в прошлом конструктор.  Ей дали высокие статусные права, чтобы она смогла в полную меру «нагибать» и проявить всю свою  упертость.   Простым людям обычно совсем не очевидно, что помимо видимой вертикали управления существуют вспомогательные контура управления, в которые тамошние «идеологи» могут инжектировать по приколу лошадиные дозы разнообразной дури.  Например, стандарт даже на метрическую резьбу могут пере-выпускать каждые 2-3 года. Что же в этих пере-выпусках стандарта меняется по существу - сказать очень сложно из-за большого объема сравнения и абсурдности, но явно видимая  часть — это постоянная тусовка вида «Утвержденной» правильной формы записей в чертежах.  

Более пикантным является случай, когда ты разработал деталь конструкции, несешь ее к технологу, показываешь. Его мнение - «...все хорошо и беспроблемно, но давай смени допуски на размеры, где возможно, на более мягкие..».

С технологом - нет проблем и всех всё бы устраивало,.. но не  Александру Григорьевну..

Она пропустит  только один из двух вариантов — «..Вот есть ГОСТ на шероховатость, по которому...»  --  и на выбор, или задираешь все точности размеров и рушишь договоренности с технологом и ставишь его на уши без какого либо смысла, или загрубляешь точность в критических местах и рискуешь уже сам нарваться на проблемы ( при этом эта туповатая и упертая тетка по факту ни за что и никак не отвечает).

 О состоянии уровня плазменно-ионных двигателей  в ОКБ на  первую половину 80-х можно сказать что они были созданы, прошли начальную отработку,  были готовы к использованию в космосе (…  во многом благодаря МАИ),… но еще оставались очень-очень сильно сырыми.

И тут стоит обратить внимание, что руководство Факела тонкости потока ионов, физики плазмы и массы других вопросов как-то сильно не интересовали. На  испытательном стенде из параметров двигателя измерялась только тяга крутильными весами. Такие параметры как дисперсия скорости ионов, временная дисперсия, процент ионизации рабочего тела, временная устойчивость плазмы, тепловой поток от двигателя и многое другое никак не измерялись. 

 На тот момент руководство ОКБ Факел взяло курс на фактическую примитивизацию собственной работы.

Примерно с 1983 года  к тандему МАИ — Факел   начали подключать ХАИ (Харьков, группа Билана).  Сначала просто для освоения, вникания в тематику, понимание наработок, потом на дублирование и замену МАИ в начальной отработке плазменно-ионных двигателей.

Уже с двигательного блока 17Б13 (это примерно 1982 год) разработка управляющей электроники передавалась в Грузию.  У разработки электроники в Грузии в той логике для руководства была масса достоинств: субтропики, пляжи, добираться туда надо самолетом, грузинское вино, и прибываешь ты туда не как простой Кацо, а как уважаемый — Гамарджоба Геноцвалли.

 Выяснилось еще одна интересная особенность работы в конструкторском отделе. Если в твоем проекте ты не создаешь большого шума и траходрома например в цеху или на испытательной станции, не мозолишь «борьбой с проблемами» глаза начальству,  то карьерный рост получается под вопросом.

 С середины 80-х я перебрался  к родителям в Пензу.

Мое второе место работы — НИИ Физических Измерений. Это тоже космическая промышленность.  Задачей этого НИИ было создание  узко-заточенной измерительной аппаратуры для отладки проблемных мест в ракетной и космической технике. Потенциально, это очень интересное направление.

НИИФИ было создано в начале 60-х,  но в отличии от ОКБ Факел у них не было проблемы с поиском тематики работы и своего места под солнцем — они были филиалом НИИ ИТ-а (Подлипки), откуда те передали избыточную тематику и массу наработок.

 К руководству НИИФИ в середине 60-х пришел  молодой тогда еще директор  Волков.   Если мы посмотрим его биографию в Википедии, то там увидим пикантное сочетание - «..получил вечернее высшее образование…», «...руководил работами по созданию датчикового оборудования для Бурана..».

У него не было тяги к самообразованию, но  на что его интеллекта хватило уже сразу - это сделать зачистку верха руководства НИИ от умников — своих потенциальных конкурентов.

Если смотреть на низы  НИИ Физических Измерений середины 80-х - это была богадельня, богадельня и еще раз богадельня.. Люди приходили в организацию, чтобы получать зарплату по космической сетке и там досидеть до пенсии.  В этом есть определенный социальный аспект и как бы  ничего плохого, но когда простоватая публика начинает сбиваться в стаи, то у них начинают проскакивать наклонности типа : «Ты знаешь, когда чужаки заходят  в Малую Тютюновку на нашу территорию, мы даем им в рожу..».

 Общий тон в НИИФИ задавало конечно  руководство

Каждый год они сдавали  низовую публику на сельхоз-работы. Посевная начиналась в конце апреля, далее была свекла, сенокос, бессоновский лук,  уборка урожая, а в середине октября заканчивалась уборка яблок в Бековском районе.  На каждого человека выходило по 1.5.. 2 месяца в году , иногда до 3..4.  Помимо сельхоз-работ нас каждые 1..2 недели выводили подметать улицы города или на местные хоз-работы.

Сама верхушка НИИФИ была весьма любопытной.

Знающие люди, когда упоминали например зама директора по снабжению и экономике, делали  это столь подчеркнуто  глубокомысленно  и уважительно. Похоже на то, что это был босс теневой экономики, который оседлал потоки космического снабжения.

Главный Технолог был из той же оперы, но со статусом пониже - «Наш человек в Гаване».  Получило к примеру НИИФИ компактную литейную установку.  Ее смысл был в том, что многое из местных деталей имели форму кастрюли или коробушки, вытачиваемых из цельной чушки.  Главный Технолог посмотрел  на литейку, быстро вынес резюме - «нет, она нам не подходит» … и установка мгновенно исчезла.  Аналогично он провернул аферу с персональными компьютерами (тайваньские клоны IBM PC XT, AT 286, AT 386) для разработки микросхем, когда исчезло более 50%. Запомнилось, как вокруг бегал его сынок-цеховичок, возбужденно озабоченный тем, что -  «.. А моя доля должна быть больше !.».

 Для вот всей такой деятельности руководство НИИ выстроило очень специфическое управление.  Бурление на  тамошней вертикали управления и  проблемы низовой жизни выглядели как две почти не пересекающиеся вселенные.

К примеру, моим первым проектом в НИИФИ была электроника для криогенного датчика давления военного лазера на дейтерии — тяжелом водороде. К этому времени я уже печатался в журнале «Радио» и у меня был хороший уровень в электронике.  Сам датчик был сделан по тонкопленочной тензорезистивной технологии.  Когда пошли испытания электроники совместно с  датчиком на стендах, результаты сначала были очень плохие, потом запредельно плохие..   Дачкисты начали сначала на меня как-то странно смотреть, потом в их глазах появилась какая-то дурь, они стали указывать на меня пальцем:

«..Он все провалил !!!.. Его надо тащить к начальству !.. Ты готов идти и объясняться ?...»

 Я пояснил, что я вполне готов и более того, рассказал, что все данные испытаний аккуратно записывал, анализировал, построил большое количество графиков и с ними могу аргументированно объяснить причины провала.

Дурь в глазах дачкистов мгновенно пропала, желание тащить меня к начальству тоже, осталось только недовольство и злоба.

Тот спектакль, который со мной был разыгран, является стандартным приемом в НИИФИ, когда нашкодившая группа начинает шуметь,  агрессивно-возбужденно  «нести пургу», обвинять всех подряд и оппонентов, создавать гвалт..

Объяснение, почему местная публика включает  режим «стаи шавок в период гона», простое. У меня в столе в 2008-12 годах лежал научный отчет  по договору  «МИФ-2», тематика «Возрождение»,  от 2007 года с РосКосмосом  (первая копия отчета должна быть у заказчика).  Внешне там все как бы прилично, но если вы вникните в него чуть-чуть глубже, то станет ясно, что его писал мракобес со степенью кандидата наук. И вся верхушка НИИФИ в подтверждение своей безмозглости поставила в отчете свои подписи.

А когда большой клан на совещании подымал гвалт и хай,  мозгов, чтобы понять первопричины проблемы,  у того же директора и окружающей его кодлы однозначно не хватало  (… как и желания).

 Я пытался с материалами испытаний подойти позже к руководителям разного ранга, подходил  к Зам. Директора по Научной Работе  Красному Галстуку.  Его реакцию можно представить идиоматической классикой - «А я у мамы - Дурачок!…».

 Источником этой и  подобного рода историй  является специфика НИИФИ, когда договора запускают и оформляют люди на низовом уровне, а 30-40% разработчиков датчиков — это жулики, которые легко идут на облапошивание заказчика.  Роль того же Красного Галстука заключается в прикрытии, когда обещаниями «..рассмотреть..», «..проанализировать..»,  «..строго подойти..» он тянет время и уводит основных акторов от ответственности. При этом обычно 60% денег по договору уже получены и их возвращать не надо.

 Если задаться вопросом — можно ли было  все таки вытащить проект и создать криогенный датчик давления для военного лазера, то здесь мы напарываемся на типовой набор проблем, которые проявлялись и в массе других мест и историй.

1.  Единственным жизни-способным вариантом под эту задачу выглядели только датчики на емкостном принципе.  Но это означало бы, что кто-то в руководстве должен был принять решение и передать  проект от одной группы специалистов по датчикам к другой.  При всем изобилии всяких начальников в НИИФИ там не было никого, кто изначально жестко надзирает за адекватностью старта проектов и вводит коррективы.

2.   Насколько были близки достигнутые на тот момент параметры по емкостным датчикам к требованиям Технического Задания на датчик для лазера, в частности по термоудару, сказать трудно.  Низовой состав НИИФИ плодил из года в год  большое количество опытных разработок , направление движения в которых обычно задавалось методом «научного тыка»,  благо  что государство соглашалось на бесконечное количество попыток.  Параметры вновь созданных датчиков измерялись, составлялись таблицы отчетов.  В этих отчетах были какие-то начальные локальные выводы.  Но системного обобщения накопленного опыта в этих отчетах не было.

И главное, в НИИФИ не было человека, который бы мог сказать, что на базе предыдущего опыта мы в новых разработках выйдем на такие то параметры датчиков и впишем разработку в такие вот допуски  (если не рассматривать банальные случаи). Уровень понимания физики процессов и степень обобщения предыдущего опыта были низкими.

 3. После того как дачкисты отказались от меня как разработчика электроники, разработку электроники передали в другую лабораторию. Там быстро выяснили, что разработанная мной электроника — это лучшее, что они имеют ( там реально были «изюминки», которые решено было ими «зашакалить»).  Цикл разработки как  бы  повторился и отчитались моей же схемой, а для отчета в конце была сделана фальсификация общих испытаний. Здесь мы имеем факт, что какого-то анализа со стороны руководства  по провалу на промежуточном этапе не было.

Далее, сам проект по тихому был свернут.

 Рассмотрение этой истории  преследует цель  дать начальное понимание общей атмосферы в институте  без ухода в бесконечность примеров подобной проблематики.

 Основной задачей статьи является попытка высветить  саму механику стратегических провалов.  Для этого нужно повнимательнее посмотреть на местную управляющую пирамиду.  Ключевым моментом является то, что появление, создание НИИ делалось под патронажем и с чей-то очень серьезной помощью.   От «мальчиков на подхвате» из 60-х годов требовалось   только быть сообразительными. И они сообразили, что рулить прикладной наукой можно и без каких либо титанических персональных ментальных усилий. Для наполнения содержанием работ по НИОКР-ам надо просто включить «мозговые импланты», роль которых для начальников от верхнего до нижнего уровней сначала выполнял патронаж НИИ ИТ-а, потом договора с такими вузами как ЛЭТИ, ХАИ, Бауманка и даже местным политехом.  В отчетах по этим договорам  профессора простым ясным языком без излишнего мудрежа излагали как подойти к решению тех или иных проблем, делали начальные проработки проектов, иногда выполнялись  макетные прототипы.   Задача начальников в НИИФИ заключалась в том, чтобы эти отчеты прочитать,  постараться понять или в крайнем случае заглянуть в раздел конечных выводов.  

 В этой практике было много положительного. Стоит заметить, что  кое-кто из наших Величайших Икон 20 века работал в том числе и этим методом.

За счет сотрудничества с ЛЭТИ  в НИИФИ был например дан старт направлению емкостных датчиков, когда пара аспирантов у профессора в ЛЭТИ создала макеты очень изощренной электроники, а потом нашелся уже местный энтузиаст, который по шаблону начал осваивать это направление.   По этой же схеме стартовало сотрудничество ОКБ Факел и МАИ. Именно  подобного сотрудничества хотело ОКБ Факел от группы Билана в ХАИ, Харьков в 80-е годы. Правда, в начале 2000-х те переключились на французов из Европейского Космического Агентства, удачно  вытащив из Факела блок конструкторское-технологических наработок.

 В этой схеме были и серьезные нюансы.

Тогда еще никто не рассматривал случай , что «мозговые импланты» могут взять и по какой-то причине выключиться. 

Ценность метода «мозговых имплантов» для руководства заключалась в том, что используя внешний источник  идей и подключая специалистов со стороны,  они могли  имитировать свою адекватность текущим трендам.  При этом их персональная способность предлагать решения технических проблем, демонстрировать глубину понимания,  вести проект на низовом уровне и достигать ярких конечных результатов находилась у нулевой отметки.

 Другой особенностью НИИ  была вертикаль управления. В 80-е годы она была однозначно вытянутая по вертикали и  раздутая. Частично это объяснялось многообразием тематики, но если посмотреть  на ее состав пофамильно,  а дальше уточнить кто-есть-кто в местном музее Трудовой Славы, то получалось, что пришедшие  с 1962 по 1967 год  заняли все ключевые позиции. Все, кто пришел позже, могли претендовать максимум на начлаба.

Это создавало весьма занятную каламбуристость в управлении.

Между собой дружная руководящая шобла из 60-х могла договариваться и обсуждать проблемы весьма неформально, но для низовой публики существовала и подчеркивалась формальная структура взаимоотношений в виде отчетных талонов, надзора спец.сектора, составления и выполнения сетевых графиков.  

Представьте, вот вы — рядовая пешка из разработчиков, вам поручено идти к начальнику среднего уровня другого подразделения, нести сетевой график и убеждать его поставить свою подпись. Тот хочет с вас нормо-часы (эквивалент денег), требует расширить временные рамки выполнения задания его подразделением.  И при этом - он не хочет ничего делать, по большому счету.   Дополнительным условием  постановки подписи в случае мех.цеха  может быть введение в график подачи дополнительной заявки в снабжение для обеспечения их дополнительными объемами инструмента (часто  для левачка).  То есть — еще один цикл подписей с гарантированной садомазой.

Когда в 2012 году я выполнял мои последние проекты в НИИФИ , логика сетевых графиков (например СГ по электронике ДХС-24), которые мне составили и дали на исполнение,  — это была полная спираль абсурда, созданная прежде всего для того, чтобы достичь коллегиального консенсуса начальников, выраженного в коллекции их подписей. Предписанный порядок этапов и мыслимая разумная техническая логика  в достижении цели проекта там  сочетались как  сова и глобус.

Важным моментом в понимании дружной руководящая шоблы из 60-х   было  то, что это  была закрытая группа. Их сплачивала общая вовлеченность в разные коррупционные шалости (например, строительство пионерлагеря…).  И чистоплюи-интеллигенты на средний и выше уровни  не допускались.

 Одной из открытых для них опций  было — это быть просто специалистами с возможностью дорасти максимум до начлаба. И здесь желательно понимать ту систему координат, куда попадет  оценка вашей работы - вашего проекта -  по набору совокупных факторов.

Понятно, что существует  большое количество разработок той же электроники, которые относятся к средней посредственной зоне. Все они как-то выполняют свои задачи,  в них нет ничего особо выдающегося , но в них всё всех  как бы почти устраивает, в том числе и заказчика.

Группу таких проектов можно принять за центр  в некоей системе координат.

В качестве выделяющегося направления можно принять почти любые проекты упомянутого выше энтузиаста разработок для емкостных датчиков.

Он был реально талантлив в своих проектах, трудолюбив и демонстрировал существенно более высокие результаты.

С другой стороны для рассмотрения  можно предложить рыхлый проект, состоящий из каких-то благих плохо продуманных пожеланий. Этот проект с трудом подходит к точке годового отчета, его для продолжения оформляют на следующий год, потом это еще тянется какое-то количество лет. При нехватке ресурсов их забирают у других подразделений, может при этом пострадать и бюджет других лабораторий… А потом ты видишь как этой публике «первым рылом» выделяют компьютеры,  дефицитные ресурсы…

Если мы посчитаем интегральные совокупные бонусы в каждом из вариантов, вариант -делать четкие яркие проекты -  безусловно приятен для самолюбия, но однозначно не имеет явных практических преимуществ.

 То, что космическая отрасль конца 50-х и космическая отрасль конца 80-х — это две совершенно разные отрасли, можно продемонстрировать еще одним примером.

Исторически сложилось, что в НИИФИ был цех макетирования — N 30, заточенный для изготовления макетов. Если мы рассмотрим решение сложных неординарных задач, то движение в их разрешении можно вести множеством мелких быстрых шажков с четко поставленной узкой целью  каждого этапа. При этом «железо» для тестирования этапа может быть очень простым, сильно урезанным  и почти что сделанным на коленке. По сути, здесь мы приходим к пересказу «Руководящих Материалов  РК-75 по созданию ракетно-космической техники», которые  на рубеже 80-х преподносились как наша Космическая Библия и в которых обобщался опыт начала космической эпохи и ставка делалась на массовое использование и исследование разнообразных макетов.

Но в НИИФИ в 80-е годы макетный цех был перенацелен и занят большей частью тем, что делал разные полезные штучки в виде запчастей для машин, дачных качков и прочих полезностей для начальства и «лучших людей города».

 Выводы:

1.  Приведенные выше примеры нельзя применить к абсолютно всем  НИИ и КБ, поскольку многое зависело от руководителя (и условий, в которые он был поставлен). Руководитель мог сдемпфировать витавшие в воздухе тренды на переформатирование смыслов, задач и логики работы.  Даже в пределах одной лаборатории начлаб  за счет своих личных качеств мог создать локально достаточно творческую атмосферу.

Однако,  были примеры и в другую сторону, и приведенные в статье материалы блекнут на их фоне.  При определенном таланте масштабное фактическое вредительство могло быть  удачно  разыграно и  использовано для выбивания  необычайных «плюшек» как дефицитное западное и отечественное оборудование, переключение на себя потока ресурсов, «подковерное»  блокирование и лишение ресурсов конкурентов.

 2.  Статьи подобного рода не могут не вызывать гневных волн возмущения. Статус многих людей утверждается их годами, проведенными на тех или иных должностях. А тут предлагаются другие критерии, в которых нет «муштры, ходьбы строем и чтения устава».

Вспоминается ругательство профессора Демидова, друга самого Феодосьева  , автора самого крутого учебника по сопромату СССР :«Он такой  …., что не может построить эпюру момента  и  рассчитать на прочность  простую палку в заделке от изгибающей силы» 

По моим же наблюдениям немного кто из электронщиков может в лобовую сделать расчет АЧХ  импедансным  методом  простой LCR -схемы, например 

3.  Когда я учился в Бауманке на рубеже 80-х, один из преподавателей с гордостью рассказал, что он учился здесь же, но во второй половине 40-х годов, почти половина выпуска их группы стала докторами наук (почему-то запомнилось, что именно докторами наук). Это был рекорд, и ничего подобного позже уже не просматривалось.

 В стране в те годы был запрос на реальные достижения,  решение технических задач в соответствии с   высокими темпами развития.

 В последующие годы поток неординарных задач, подлежащих решению, никуда не девался.

Так по моей оценке, упомянутый выше проект датчика ДХС-24 имеет запрос на теоретический уровень, который  существенно превышает  уровень 80% кандидатских диссертаций (по крайней мере здесь в провинции).  Значительная часть возникающей в космической отрасли проблематики делает запросы на проекты, когда каждые  6..18 месяцев надо «выдавать на гора»  результат  много выше   уровня средней кандидатской или докторской диссертации.

В задачах подобного уровня сложности много всего привлекательного в плане самоутверждения и  самореализации…  Но позволят ли вам все это делать и сделать, и правильно ли вы понимаете свой статус в подобной «научной организации»?

Если мы вспомним 19 век и эпоху крепостного права, то у крестьянина на оброке могли забрать очевидно 10..30% процентов произведенной им продукции.  Когда я оформил в конце 80-х бумаги на НИР по разработке своей микросхемы, у меня забрали 100% бюджета проекта, передали их на другие нужды, а в конце обязали написать отчет о положительных достигнутых результатах. Понятно, что там ничего кроме фальсификации быть не могло.

 4. Валить все грехи на руководство было бы не правильно. Простая рядовая публика местами была весьма любопытная.  Они прошли большую дрессировку, могли в массе мест «шагать строем» весьма автономно  и вести работы… или «валить» работы  («проср*ть все полимеры»)   по типовому отработанному сценарию. 

 5.  Сейчас я работаю в КБ крупной частной фирмы.

Уровень ответственности за результаты здесь таков, что он вычищает публику, не имеющую должного потенциала и профессиональной адекватности, из критически важных мест.

 А примеры из нашей классической промышленности из мест, где я бывал или работал, демонстрируют другое. На рубеже 2000-х Пензенский Дизельный завод, на тот момент крупнейшее предприятие нашего региона, брался перевести свой дизель на газ. Работы закончились провалом. 

В это же время на Коломенском заводе, одном из крупнейших предприятий страны, пытались создать и отладить свой дизель малой размерности (выйти на «поляну» Ярославского Моторного завода).  Результат был аналогичный.