В Алагирском ущелье в Осетии были серебро и цинк. А логистики и инфраструктуры не было. Один там инженер прикинул: если всё правильно рассчитать, то можно получать в год 100 пудов серебра и десятки тысяч свинца. За три года — проект, переселённые специалисты, 36 вёрст дороги и завод среди скал.
Первая плавка: 26 фунтов серебра. Половина — на церковную утварь для столицы, остальное — на репутацию. Инженер остался руководить. Всё работало.
Этим инженером был Альберт Эйнштейн Александр Иваницкий.
Мы уже рассказывали о Фёдоре Прядунове и его нефтяном стартапе 18 века, о Юрии Оганесяне и его оганесоне, о конструкторах дореволюционного автопрома, о трамвае Федора Пироцкого, о радиаторах Франца Сан-Галли, об экспериментах Николая Пильчикова, о цветных фотокарточках Сергея Прокудина-Горского и в целом — о русской инженерной школе. Александр Иваницкий — один из её представителей, трендсеттер горного дела и нефтепрома.
Родился, учился, работал
Иваницкий родился в 1811 году — на фоне наполеоновского послесловия и бурного роста горнозаводской России. Его отец был обер-берггауптманом, то есть, по сути, серьёзным человеком в горном деле. Сын пошёл в отца и в Горный кадетский корпус (кстати, про него мы уже писали). Там учили не только минералогии и механике, но и вполне прикладным вещам: как копать шахты, как выплавлять металл и что со всем этим потом делать.
Дальше начались загранкомандировки.
Сначала — в Силезию: смотреть, как там обстоят дела с домнами и шахтами. Затем — в Англию, главный на тот момент центр металлургии и угольной добычи. Там он внимательно изучал шахтные устройства, вентиляцию, рельсы, вагонетки, насосы, печи и всё остальное, что дымится, гремит и работает.
Вернувшись, он стал заведовать металлургическим производством, где делали эмалированную посуду и прочую литейную мелочёвку.
Он заморочился, начал последовательно и системно изучать породы: шлифы, микроскоп, таблицы по антрациту. Вместе с этим, он описывал галенит, огнеупорные глины и прочие полезности с прицелом, где бы прорыть шахту, подтащить дорогу и воткнуть завод.
А чтобы два раза не вставать, заодно под микроскопом рассматривал и древесину.
Его интересовали её структура, поведение под нагрузкой, стойкость к влаге. Весной 1842 года он опубликовал в «Горном журнале» статью, которая стала важной вехой: это был не пересказ, не перевод, а самостоятельное исследование микроструктуры окаменевшего дерева.
Метод был основан на идее шотландца Уильяма Николя: делать срезы окаменелостей толщиной меньше миллиметра, шлифовать до прозрачности, наклеивать на стекло и смотреть в микроскоп. В разрезах видны годичные кольца, сосуды, сердцевинные лучи, клеточные стенки и даже следы перепончатой ткани.
Но Иваницкий не ограничился одним этим методом — он выстроил целую систему.
Чтобы всерьёз разобраться в древесине, нужны три типа срезов:
Поперечный — перпендикулярно стволу, показывает кольца, форму и плотность клеток.
Радиальный продольный — вдоль волокон через центр, показывает сосуды и диски.
Тангенциальный — по касательной, открывает сердцевинные лучи и перемычки между клетками.
Работа тонкая — почти как в анатомии. Срезы делают от центра к коре, потому что структура меняется по радиусу. Особенно важны сравнительные образцы с живых деревьев: только тогда можно уверенно сказать, что именно закаменело.
Главный фокус был на сосудах и так называемых дисках — микроскопических включениях с концентрическими линиями. У разных пород они отличаются: могут стоять в линию, чередоваться шахматно, соединяться прямыми или волнистыми перемычками. Отдельная тема — годичные кольца. Например, в тропиках, где деревья растут без пауз, кольца не формируются. Получается, что окаменелая древесина может работать как палеоклиматический термометр: по кольцам или их отсутствию можно судить о наличии сезонов, их длительности и даже о темпах роста. Разбирая хвойные, Иваницкий замечает: у пересаженной сосны кольца толще и ровнее, чем у дикорастущей. Значит, она росла быстрее, но древесина вышла мягче. Без микроскопа не заметишь.
В том же 1842 году ему поручили разобраться с антрацитами в области Войска Донского. Он провёл обследование, промерил пласты, нащупал перспективные залежи и выдал первую по-настоящему научную схему разработки. Через год его назначили управлять Лисичанскими копями. Там он перевёл добычу из кустарщины в инженерный режим с опорой на европейский опыт.
Кавказский левел-ап
В 1851–1852 годах Иваницкий занимался разведкой золотоносных россыпей в Закавказье по заказу компании коллежского советника Ивана Асташева.
Работы шли в высокогорьях в условиях, которые он сам называл «несносными». Разведку провели вдоль речных долин и притоков Ардона на участке длиной больше 20 вёрст. Система бурения, шурфовка, промывка песков — всё с педантичной инженерной скрупулёзностью. Заложили 24 пробные выработки, из них 21 показала золотоносные признаки. Финальный вывод: «Местность требует дальнейшей разработки, но уже заслуживает внимания». Это, переведя с инженерного на человеческий, означает: «Копать можно: золото там точно есть».
Но золото — не единственное, что его интересовало. Он занимался тем, что теперь назвали бы инфраструктурной подготовкой.
Всё, что связано с Алагирским заводом, — это он. Завод стал ключевой точкой не только для золота, но также для свинцовых и серебросодержащих руд. Инфраструктура включала в себя плавильни, подъездные дороги, мосты, склады, плотины. Без цемента, самосвалов и электросварки. Только хардкор, гужевой транспорт, тросы и вера в расчёты. Доставка швеллера в ущелье могла занять месяц.
Обо всём этом он отчитывался в «Горный журнал». Цифры, методика и результаты: дебиты, количество промытых кубов, химический состав породы.
Кстати, фортификация завода была вынужденной мерой. Цеха складывались в полноценную крепость, которую нужно было защищать. От кого? От всех. Вокруг — мятежные горцы, контрабандисты плюс свои же: беглые голодные авантюристы. По закону недра принадлежали государству. Но ещё до того, как руда попадала в реестр, на неё уже могли найтись желающие. Так что инженер становился одновременно начальником производства, начальником охраны и неформальным комендантом гарнизона.
Параллельно с этим он начал делать то, чего от него никто особо и не просил, — описывать геологическое строение Кавказа. Рисовал разрезы, фиксировал породы, делал анализы, систематизировал минералы. В 1850-х он руководил составлением первой региональной геологической карты. Горные экспедиции стали точнее, а руды — стратегическим ресурсом, а не «Ну что-то где-то там нашли — и норм».
Желонка vs качалка
В начале 1860-х годов Иваницкий предложил конструкцию глубинного поршневого насоса для нефтедобычи. До этого нефть добывали по-простому — желонками. Он опустил трубу на верёвке, набрал нефти вместе с грязью, вылил в бочку, повторил. Это работало, но было медленно и утомительно. Кстати, вот наш пост про Фёдора Прядунова и его попытки нефтедобычи.
Насос Иваницкого выглядел куда серьёзнее. В скважину опускалась труба, внутри которой двигался поршень, приводившийся в действие с поверхности, чаще всего — с помощью штанги. При движении вверх создавалось разрежение, и жидкость втягивалась в трубу. При движении вниз она оставалась внутри благодаря обратному клапану.
Получался непрерывный подъём, а не порционная возня с вёдрами.
Плюс: можно было настраивать под конкретную скважину — менять диаметр трубы, длину хода поршня, даже материалы. Минус: всё это работало до первой же встречи с песком или глиной, которые забивали клапаны и выводили механику из строя. Иваницкий это прекрасно понимал и в своих проектах отдельно указывал на необходимость фильтрации и защиты от абразивов.
В 1870-х эту идею никто не подхватил: ни казна, ни частники не горели желанием менять проверенную схему с желонкой. Но сама концепция медленно приживалась. Аналогичные насосы стали появляться на промыслах в Баку. Технология распространялась медленно, но закрепилась, особенно на неглубоких и среднедебитных скважинах.
Но массовое внедрение затянулось.
К слову, ключевым развитием этой линии стал патент 1916 года: инженер Армаис Арутюнов предложил погружной электронасос. Вместо механической штанги использовался электродвигатель, размещённый в самой скважине под уровнем жидкости. Насос был центробежным: ротор вращался с высокой скоростью, создавая давление и подавая нефть на поверхность по трубе.
У такого подхода было сразу несколько преимуществ:
Нет подвижных частей, идущих с поверхности.
Можно ставить на большие глубины.
Производительность выше, а пульсация подачи — ниже.
Правда, пока только в теории.
На практике всё упиралось в перегрев двигателя и песок, который снова мешал жить. Поэтому в промышленность электронасосы вошли не сразу, а уже в 1920-х, и в основном в США.
Между желонкой, насосом Иваницкого и электронасосом Арутюнова — смена парадигмы. От циклической и ручной добычи — к глубинной, непрерывной, автономной.
Любопытный и любознательный
В XIX веке визитки с перечнем компетенций не печатали. Но если бы Иваницкий такую сделал, то на ней спокойно уместились бы горный инженер, микроскопист, картограф, ботаник, полиглот, знаток Кавказа.
Он свободно говорил по-французски и по-немецки, а в придачу подучил кавказские языки. В полевых записях — вкрапления осетинских, армянских и грузинских слов. С рабочими разговаривал напрямую, без переводчиков, чтобы быть максимально в контексте.
Иваницкий многое предвосхитил и во многом заложил основу. Он брал задачу и решал её: делал разрезы пород, собирал схемы, копал шурфы в неудобных горах и рассчитывал, куда провести дорогу. Иногда — с нуля. Иногда — в условиях, в которых другой махнул бы рукой. Писал статьи, из которых потом вырастали целые отрасли. Часть его идей прижилась сразу, другие всплыли спустя десятилетия — в чужих статьях, на других языках, под другими фамилиями. Но без таких, как он, и этих «других» не было бы.
В этом и есть суть инженерной эволюции: не в эффектных прорывах, а в том, что однажды кто-то додумался закрепить насос так, чтобы его не забивало песком.