«Перед тем как отправить на орбиту первого космонавта, русские, чтобы убедиться в безопасности полёта, запустили беспилотный корабль, потом собаку. И у американцев прежде человека полетела пустая «капсула» и обезьяна. Немцы тоже матчасть проверяли – сначала запустили поляка и чеха». Нет, это история не про мифических астронавтов Третьего Рейха, а про программу «Интеркосмос», которая тоже изрядно овеяна легендами

«Социализм – стартовая площадка для космических полётов»

В середине 60-х Советский Союз купался в лучах славы космических первопроходцев. Первый спутник, Лайка, Гагарин, Терешкова, Леонов, роботы у Луны, Марса и Венеры… Руководство страны всеми силами пользовалось этими успехами для укрепления международного авторитета. Пожалуй, даже чересчур. Гагарин и Титов не вылезали из заграничных турне, космос стал непременным атрибутом советских разделов на международных выставках, а щенка Стрелки Никита Хрущёв подарил семье Кеннеди. Для союзников тоже приготовили презент. В апреле 1965 г. странам соцблока было направлено приглашение на симпозиум по совместному освоению космоса. Причём даже «не очень своим» Югославии, Китаю, КНДР и Албании, но они полгода спустя никого в Москву не прислали, Вьетнам тоже – не до внеземелья ему было. Зато остальные откликнулись без лишних раздумий. По итогам совещания родился Совет по международному сотрудничеству в области исследования и использования космического пространства в мирных целях при Академии наук СССР под председательством директора Института космических исследований (ИКИ) академика Б. Н. Петрова – зубодробительное название обычно сокращали до Совета «Интеркосмос».

В 1967 г. Советским Союзом, Болгарией, Венгрией, Польшей, Германской демократической республикой, Чехословакией, Румынией, Монголией и Кубой принята программа «Интеркосмос», в каждой стране создан свой совет или комиссия по участию в ней. Апофеозом первого этапа программы стали запуски спутников и геофизических ракет по различным направлениям исследований: космической физике, метеорологии, распространению радиоволн в атмосфере, комической биологии, позднее добавилось дистанционное зондирование Земли (ДЗЗ). Научную аппаратуру и эксперименты разрабатывали страны-партнёры, а СССР обеспечивал запуск и функционирование космического аппарата. Пробным шаром в 1968 г. стал «Космос-261» — дебют специалистов по физике космической плазмы ИКИ в исследованиях верхних слоёв атмосферы и полярных сияний. Спутник был сугубо советский, но научные институты и обсерватории стран-партнёров вели наземные наблюдения синхронно с его пролётами, а затем вместе с ИКИ анализировали полученные данные.

Первый «совместный» спутник «Интеркосмос-1» (ДС-У3-ИК-1) массой 303 кг запущен из Капустина Яра 14 октября 1969 г. ракетой-носителем «Космос-2». Он предназначался для изучения процессов на Солнце и был укомплектован шестью приборами: солнечным рентгеновским поляриметром и рентгеновским спектрогелиографом советского производства, чехословацкими оптическим и рентгеновским фотометрами, немецким фотометром под серию спектральных линий Лаймана-α и немецким же передатчиком телеметрии. Информация с аппарата принималась и обрабатывалась научными центрами СССР, ГДР и ЧССР, а синхронные наземные наблюдения вели почти все страны-участницы программы. За свою двухмесячную карьеру «Интеркосмос-1» открыл поляризацию рентгеновского излучения во время солнечных вспышек, уточнил данные по содержанию кислорода и аэрозолей в термосфере. А ещё он стал родоначальником целой серии космических аппаратов.

Днепр течёт на орбиту

Хотя ОКБ-586 (КБ «Южное») из Днепропетровска (ныне Днепр) прославилось прежде всего баллистическими ракетами, днепряне стали также вторым центром разработки советской космической техники. Первый спутник они собрали 1961 г., а несколько лет спустя создали платформу ДС-У («днепропетровский спутник – унифицированный») с прорывной по тем временам концепцией: вместо различных аппаратов под конкретные задачи серийно выпускается конструкция с одними и теми же системами и отличиями только в целевой нагрузке. Разработанный под руководством В. М. Ковтуненко ДС-У представлял собой «гравицаппу» из центрального цилиндрического отсека и двух полусферических днищ, при необходимости окружаемую венчиком солнечных батарей. Цилиндр вмещал системы, обеспечивающие функционирование спутника, одна полусфера – источники питания, другая – научную аппаратуру. «ДСы» работали, как правило, на фундаментальную науку, и в открытой печати обозначались оригинальнейшим названием «Космос», которое, впрочем, присваивалось далеко не им одним. «Космосами» же (по первой выведенной нагрузке, как повелось в СССР) именовались и носители на базе днепропетровских баллистических ракет – более простых в обслуживании, нежели королёвские «семёрки». Серийные и унифицированные ракеты и спутники превратили освоение околоземного пространства из уникальных «кавалерийских наскоков» в планомерную рутинную работу.

Три модификации ДС-У стали основой и для спутников «Интеркосмос». Короткоживущий неориентированный ДС-У1 («Интеркосмос» 2 и 8) исследовал ионосферу, получая электроэнергию от свинцово-цинковых батарей, коих хватало на месяц. ДС-У2 оснащался солнечными панелями и изучал преимущественно магнитосферу Земли («Интеркосмосы» с номерами 3, 5, 6, 10, 13 и 14); по одному аппарату отрядили на ионосферу («Интеркосмос-12») и Солнце («Интеркосмос-9»). Последний, также известный под именем «Коперник-500», был первым спутником с польской аппаратурой. ДС-У3 имели систему ориентации и применялись в основном для изучения солнечных явлений – они носили номера 1, 4, 7, 11 и 16; ещё один индекса не получил, ибо не пережил аварию носителя. «Интерскосмос-16» нёс на борту не только «братскую» аппаратуру, но и ультрафиолетовый поляриметр, разработанный совместно со специалистами капиталистической Швеции.

На «Интеркосмосе-15» испытали новую платформу АУОС-3 с ориентацией на Землю; после ещё одного ДС-У3 на неё перешли серийно. Масса аппарата достигла 800 кг, из коих до половины приходилось на десятки научных приборов. Правда, первый АУОС-3 никакой науки не нёс – на нём отработали единую телеметрическую систему, которая позволила зарубежным экспериментаторам взаимодействовать со спутником напрямую. «Интеркосмос-19» продолжил исследования ионосферы, а 17 и 18 – магнитосферы. Впрочем, разделение весьма условно, ведь спутники работали комплексно, постигая и ионосферно-магнитосферные взаимодействия, и влияние на них солнечной активности. «Интеркосмос-17», созданный совместно с венграми, румынами и чехословаками изучал космические лучи и радиационную обстановку, а двадцать четвёртый и двадцать пятый спутники подвели черту под ионосферно-магнитосферными исследованиями.

«Интеркосмосы» 18, 24 и 25 бороздили чёрную пустоту не в одиночестве, а в компании чехословацких субспутников (спутник спутника, да) серии «Магион». «Магион-1» представлял собой пятнадцатикилограммовый параллелепипед, «Магионы» 2 и 3 были побольше и имели форму, научно называемую ромбокубооктаэдром – кто видел Национальную библиотеку Белоруссии в Минске, вот она такая и есть. Все три субспутника шли коорбитально с основным – «Магион-1» постепенно отставая, а его «потомки» благодаря двигателю на сжатом газе могли держаться вблизи спутника-«хозяина» и маневрировать вокруг него. При помощи приёмников и передатчиков «Магиона-1» и «Интеркосмоса-18» исследовалось распространение радиоволн очень низкой частоты (ОНЧ) в ионосфере, продолжить планировалось и на «Магионе-2», но у него сломался движок, и большую часть экспериментов выполнить не удалось. «Магион-3» участвовал в опыте АПЭКС (APEX, активный плазменный эксперимент): «Интеркосмос-25» делал «пиу-пиу» ускорителями электронов и плазмы, а субспутник регистрировал энергию этих излучений на различных расстояниях; он же «ловил» ОНЧ-сигнал, что показало возможность использования пучков заряженных частиц в качестве эдаких антенн. «Интеркосмос-25» был запущен 18 декабря 1991 г., за неделю до юридического оформления распада СССР. Следующий спутник на усовершенствованной платформе АУОС-СМ полетел в 1994 г., когда все социалистические структуры уже развалились – соответственно, и назывался он не «Интеркосмос-26», а «КОРОНАС-И» – с него изучали явления на Солнце. АУОС-СМ стал базой также для «КОРОНАС-Ф», запущенного уже в XXI веке; по всей видимости, близкую конструкцию имел и первый украинский спутник «Сiч-1», продолживший ионосферно-магнитосферные исследования. Их же вели и два российских «Интербола» на «лавочкинской» платформе «Прогноз», запущенных в середине 90-х в компании с очередными «Магионами».

Днепровские «Интеркосмосы» тащили на орбиту «южные» же носители: «Космос-2» (баллистическая ракета Р-12 с дополнительной ступенью), а с «Интеркосмоса-10» (1977 г.) – более мощный «Космосом-3М» (перекованная с мечей на орала межконтинентальная Р-16). Последние три спутника (включая КОРОНАС-И) выводились уже «Циклоном-3» – конверсионной Р-36. Первые пять ракет ушли с полигона Капустин Яр на нижней Волге, затем «Капъяр» стал чередоваться с Плесецком, с 1977 г. («Интеркосмос-17») все днепропетровские платформы запускали исключительно из Архангельской области, оттуда же улетела и «Болгария-1300». Северный космодром привлекал возможностью выводить спутники на полярные орбиты и исследовать авроральные области – широты, где происходят полярные сияния, а взаимодействия солнечного излучения с ионосферой и магнитосферой наиболее интенсивны. Восставшие над «Капъяром» «Космосы-3М» стали постаментами и для первых индийских спутников: «Ариабхата», «Бхаскара» и «Бхаскара-2». Одними только носителями советско-индийское сотрудничество не ограничивалось: специалисты КБ «Южное» консультировали коллег-проектантов, часть систем космических аппаратов изготовили наши предприятия.

Три «Интеркосмоса» днепропетровскими не были. Шестой (1972 г.) представлял собой модификацию фоторазведчика «Зенит», который, в свою очередь, базировался на гагаринском «Востоке». Его спускаемый аппарат вернул на Землю советско-венгерско-польско-чехословацкую фотоэмульсионную установку, регистрировавшую космические лучи сверхвысоких энергий. «Интеркосмос-22», известный также под названием «Болгария-1300» в честь юбилея государственности этой страны, представлял собой доработанный метеоспутник «Метеор-2» и считается первым национальным космическим аппаратом. 11 болгарских приборов на его борту «ковыряли» ионосферно-магнитосферное взаимодействие и взаимосвязь процессов на Солнце и Земле. «Интеркосмосом-23» (1985 г.) назвали научный спутник «Прогноз СО-М», предназначенный для изучения ударной волны (магнитопаузы) – области околоземного пространства, где солнечный ветер непосредственно сталкивается с земной магнитосферой. Создавали аппаратуру и обрабатывали результаты в основном советские и чехословацкие учёные, хотя в проекте под звучным названием «Интершок» участвовали и немцы, и венгры, и поляки. Разрешение энергетических спектров при прохождении сквозь ударную волну достигало 0,64 с – настолько детализированные результаты в следующий раз удалось получить лишь 15 лет спустя. Эти аппараты требовали носителей помощнее: «Интеркосмос-6» улетел на «Восходе», «Болгария-1300» – на «Востоке-2М». Особенно сложным был «Интершок», требовавший запуска на сильно вытянутую орбиту с апогеем более 200000 км – её обеспечила «Молния-М», за свою трудовую карьеру отправлявшая аппараты и по отлётным траекториям. Всего из Плесецка на орбиту ушло 15 спутников, из «Капъяра» – 9, с Байконура – 2 («Интеркосмосы» 6 и 23).

В рамках «Интеркосмоса» в 1970…1983 гг. по суборбитальным баллистическим траекториям летали и геофизические ракеты серии «Вертикаль». Первые две были просто переименованными Р-5В, созданными на базе старенькой королёвской боевой ракеты Р-5М. Они комплектовались сферической возвращаемой капсулой, большинство приборов «Вертикали-2» летели повторно. Дальше вновь настал черёд днепропетровской техники, правда, модернизировали баллистическую ракету Р-14У специалисты завода «Полёт», где она строилась серийно. Омичи сделали три варианта головной части («высотных зонда»): атмосферную (ВЗА) и астрофизическую в спасаемом (ВЗАФ-С) и неспасаемом (ВЗАФ-Н) вариантах. Они дополняли спутники в исследованиях солнечного излучения и верхних слоёв атмосферы. Р-5В, ВЗА и ВЗАФ-С достигали высот порядка 500 км, а более лёгкий ВЗАФ-Н – 1500 км. Всего с Капустина Яра запущено 11 «Вертикалей».

«Идеологическое» сотрудничество оказалось весьма полезным в чисто научном плане – иностранная аппаратура была зачастую лучше отечественной. Её ставили на многие советские космические аппараты, включая межпланетные «Венеры» и «Веги», орбитальные станции «Салют» и «Мир». В 1976 г. космонавты В. Ф. Быковский и В. В. Аксёнов слетали на «Союзе-22» – одним из немногих кораблей своей серии, не предназначенных для стыковки. На месте стыковочного узла у него стоял многозональный фотоаппарат МКФ-6, созданный знаменитой фирмой «Карл Цейсс» под руководством Герда Бениша и Ахима Циклера. Он снимал одновременно в шести участках спектра, включая инфракрасный, а на Земле изображения сводились воедино. 175-килограммовый аппарат стоимостью 82 миллиона марок фотографировал участки размером 175 на 225 км с разрешающей способностью 10…20 м. Территории СССР и ГДР отсняли в интересах сельского хозяйства и горнорудной промышленности, а по другую сторону не достающего до орбиты «железного занавеса» уникальный аппарат собирал развединформацию. «Союз-22» стал предвестником нового витка «Интеркосмоса» – полётов иностранных космонавтов.

Необходимое условие

В 1974 г. стартовало проектирование «Спейслэба» – сборки модулей с научной аппаратурой, размещаемых в грузоотсеке «Спейс Шаттла», превращая его в своеобразную «короткоживущую» космическую станцию. Генеральным подрядчиком была немецкая фирма, герметичные модули строили итальянцы, оборудование поставляли британцы, французы, испанцы и прочие европейцы вплоть до датчан. Первый лабораторный модуль был передан Национальному аэрокосмическому агентству США (NASA) по бартеру в обмен на будущие миссии астронавтов только что созданного Европейского космического агентства (ЕSА) – это уже не благие декларации, а реальные деньги, так что если «Шаттл» вообще полетит, то полетит он с европейцами. Начавшийся отбор кандидатов в астронавты спровоцировал советское руководство на ответ в духе «как-нибудь, но первые» — в отличие от имевших серьёзную научную составляющую спутников, пилотируемые «Интеркосмосы» изначально виделись «престижным» проектом.

А тут ещё и эпохальное «рукопожатие в космосе», совместный полёт «Аполлона» и «Союза», первой страницей истории которого было коммюнике за подписью Б. Н. Петрова – главы «Интеркосмоса»! Советско-американский полёт с одной стороны, показал, что в международных миссиях нет вообще ничего невозможного (а сопрягаться с американцами пришлось буквально во всём), а с другой, вызвал в «братских» странах обиду: как, мол, так – с врагами вы летаете, а с нами брезгуете? Но в тот момент для «соцлагерных» миссий просто не было возможностей.

Действительно, как повторить стыковку с «Аполлоном», если создать аналог «Аполлона» со всей сопутствующей инфраструктурой Польше, Венгрии и иже с ними не под силу даже вскладчину. Значит лететь «братскому» космонавту предстоит на «Союзе»: русский командир и басурманский космонавт-исследователь. Бортинженеру места не оставалось, ибо «Союз» тогда был двухместным. Командиру, соответственно, придётся отдуваться за двоих – наши «бортачи», как правило, имели опыт работы на «Энергии»; на подготовку близкого по квалификации иностранца ушли бы годы. Более того, «Союз» не «Шаттл»: много науки в нём не сделаешь, а просто покатать условного поляка на орбиту – настолько незамутнённая показуха, что политического вреда от неё больше, чем пользы. В отличие от «Рогозиных по Вызову», тогдашнее политическое руководство это худо-бедно понимало, свой же аналог «Шаттла» у нас предвиделся ещё очень нескоро.

Зато имелось кое-что получше – долговременные орбитальные станции (ДОСы). Но и тут нюанс: первые «Салюты» были не постоянно обитаемыми, а посещаемыми. Улетая, отработавший экипаж ставил ДОС на консервацию – это как покидая дачу на зиму, разморозить холодильник, выключить электричество, спустить воду из труб и т. д. Новый экипаж спустя несколько месяцев оживлял «орбитальный дом» – эта возня требовала полной самоотдачи. Хватит ли у наскоро обученного гастарбайтера квалификации? Допустим хватит, но потом же ещё пара месяцев орбитального сожительства, когда из людей ты видишь только своего напарника. А если с ним толком не поговорить, не рассказать ему анекдот, если его поведение немножко чуждо, и эта чуждость в нескольких метрах 24 часа в сутки день за днём… Как раз тогда очень странно завершилась вахта на «Салюте-5» Бориса Волынова и Виталия Жолобова, про которых шёпотом говорили: «психологическая несовместимость». У людей с одним языком и культурой-то несовместимость! Да и едва ли страны-партнёры смогут наскрести своему космонавту столь длительную научную программу. А везти его просто так – ещё большая растрата, чем катать на «Союзе»: тогдашние ДОСы не чета нынешним, ресурс у них жёстко ограничен, «лишних» полётов быть не может.

Всё изменилось в 1977 году, когда на орбиту вышел «Салют-6». В отличие от предшественников, у него было два стыковочных узла. Ко второму порту гоняли беспилотные корабли «Прогресс», дозаправляя станцию расходниками и тем в разы продлевая срок её существования. Появилось понятие экспедиции посещения: к основному экипажу на несколько дней присоединяется гостевой. При этом на обоих портах «запаркованы» «Союзы», что в случае аварии смогут вернуть всех на Землю. Иностранцев задействовали как раз в экспедициях посещения – нескольких дней им хватит на какую-никакую науку, а основному экипажу эта экзотика добавит разнообразия. Впрочем, сотрудничество началось ещё до запуска станции: она комплектовалась импортными приборами, включая фотоаппарат МКФ-6М – улучшенную версию того, что обкатали на «Союзе-22».

Прыткий флегматик Ремек

Согласно принятому в 1976 году дополнению к программе «Интеркосмос», от каждой страны-участницы на «Салют-6» предстояло слетать по одному космонавту. В 1978 г. планировались запуски поляка, чехословака и немца, ибо их страны имели самую сильную космическую программу (злые языки говорят: самый важный статус в Варшавском договоре); остальных отнесли на 1979…1981 г., ранжировав по кириллическому алфавиту (по мнению злых языков, чтобы поставить последней Румынию со своенравным Чаушеску). Кандидатов отбирали в основном из лётчиков-истребителей, отдавая предпочтение выпускникам советских военных училищ и академий, не понаслышке знакомых с жизнью на шестой части суши в целом и порядками в её вооружённых силах в частности. Сначала претендентов отсеивали национальные комиссии, под микроскопом разглядывавшие их и по медицине, и с общественно-политической точки зрения. Изрядно поредевшие ряды прибывали в Звёздный городок, где проводился окончательный отбор «основного» космонавта и его дублёра, получавшего шанс лететь, если с «основным» вдруг что-то случится, то есть практически никогда.

Между лидерами стран Варшавского договора развернулась натуральная грызня за то, какая из них станет в космосе третьей. Особенно усердствовал товарищ Хонеккер, ведь американцы обещали первым взять на «Шаттл» именно немца – само собой, западного. Поляки апеллировали к недавнему прошлому, с коим у советско-немецких отношений явные нелады, зато уж Польша-то была союзницей — четыре танкиста и собака не дадут соврать! Брежнев и компания мыслили не столь романтично: в ГДР обстановка стабильная, а в ПНР и ЧССР страсти потихоньку накаляются – если не космосом отвлекать от пустых холодильников, то чем?! Чаша весов качается в сторону Польши, но вдруг космонавта Гермашевского начинают таскать по врачам, вырезают ему в госпитале Бурденко гланды, а на орбиту тем временем отправляется представитель ЧССР. Отечественные журналисты полагают, что так Союз «извинился» за Пражскую весну, коей как раз стукнуло десять лет. В Польше из уст в уста пошла грустная шутка:

Перед тем, как отправить в космос человека, русские запустили собаку, американцы – обезьяну, а поляки – чеха

Первым не советским и не американским космонавтом стал 29-летний потомственный лётчик, выпускник монинской Военно-воздушной академии имени Гагарина Владимир Ремек, что характерно и очень политкорректно, сын чешки и словака. Командиром к нему поставили Владимира Губарева – тот имел за спиной всего один полёт (месячный на «Салют-4»), но тем не менее был опытным космонавтом, готовившимся ещё по лунной программе. Николая Рукавишникова и Олдриха Пелчака практически без шансов определили в дублёры, ибо Рукавишников был гражданским, что для командира экипажа не приветствовалось. Ремек с юности мечтал о космосе, даже в анкетах об этом писал, и к подготовке отнёсся со всей тщательностью, а его флегматичный характер стал настоящим подарком для «звёздных» хохмачей:

Прыгает Владимир Ремек с парашютом. «Досчитай до десяти, — говорят ему, — и дёргай кольцо». Смотрят с земли: прыгнул, летит, а парашют не раскрывается и не раскрывается. Падает в стог сена. Подбегают к стогу, а оттуда раздается: «Семь... Восемь...»

Что ж, флегматик Ремек оказался, пусть и не по своей воле, проворнее холерика Гермашевского. 2 марта 1978 г. «Союз-28» стартовал с Байконура и на следующий день пристыковался к «Салюту-6». Квартировавшие там «Таймыры» Георгий Гречко и Юрий Романенко устроили «Зенитам» шокирующий приём:

Когда Ремек с Губаревым прилетели к нам в гости, мы, чтобы не терять времени, пока проверялась герметичность стыковочного узла, стали делать физические упражнения: Юра на велоэргометре, я – на беговой дорожке. Они из своего корабля как закричат: «Что происходит?!» Мы говорим: «Ничего особенного, физкультуру делаем». А они потом рассказывали, что их буквально из кресел выбрасывало.

Обстановка на орбите складывалась напряжённая: у Романенко сильно болел зуб. Причём на Землю Гречко докладывал, что зуб болит у него, ибо командир и офицер считал позором жаловаться. Земля давала рекомендации, Гречко пробовал лечить товарища бабушкиными заговорами и загадочным японским аппаратом для акупунктуры. Рекомендации не помогали, заговоры тоже (видимо за отсутствием бабушки), шайтан-машинкой Гречко прожёг коллеге ухо. Спасать подполковника Романенко послали Ремека, выдав ему с собой компактную бормашину и набор стоматологических инструментов, но Гречко заподозрил неладное:

«Тебя хоть учили зубы лечить? Ты же лётчик-истребитель!» <…> Ремек гордо отвечает: «Конечно учили! – Сколько?» «Полтора часа!» В общем, на правах старшего не дал я этому доктору к юриному зубу прикасаться. По-русски предложил – лучше давай привяжем ниткой к вашему кораблю, пойдёте на расстыковку и вырвете зуб

Ремек, правда, утверждал, что учили его целых две недели. Слушая радио, космонавты попали на интервью с мамой чеха, которую угораздило ляпнуть, что тот очень любит петь – весь оставшийся полёт бедолаге пришлось отмахиваться от просьб русских коллег показать вокал. В свободное от нападения с бормашинкой и обороны от караоке время Ремек изучал развитие простейшей водоросли хлореллы, электрооптические свойства хлоридов меди, свинца и серебра после длительной кристаллизации в советской печи «Сплав-1», прохождение света звёзд через атмосферу, и провёл ряд психофизиологических экспериментов. 10 марта, пробыв на орбите 190 часов, экипаж посещения вернулся на Землю. Гречко предлагал «спустить» Романенко, оставив вместо него Губарева, но «Таймыр-1» очень хотел поставить рекорд продолжительности полёта, так что, превозмогая боль, отлетал-таки свои 96 суток. Тем временем чехословацкий журнал «Прага» опубликовал прелюбопытную заметку:

8 марта Гречко [в радиопоздравлении с орбиты] сделал чешским женщинам замечание, что космонавт Ремек до сих пор одинок. И женщины Чехословакии исправились. Передаём репортаж о свадьбе Ремека

Польша стронг! И немцы не отстают

У тех, кто последовал за «молодожёном», научная программа была схожей. Иногда несколько космонавтов вовсе выполняли один и тот же эксперимент, продолжая его друг за другом. Научные сообщества стран «Интеркосмоса» старались изо всех сил, но их творческие порывы сдерживало отсутствие национального оборудования. Поэтому часть экспериментов велась на советской, немецкой, чехословацкой и болгарской аппаратуре, другая же, во всяком случае мне так показалась, больше походила на студенческие «лабы». Почти все исследования можно классифицировать в пять групп:

1. Медицина: воздействие факторов космоса на человека; отработка методик адаптации к невесомости и рецептур питания. Основной метод – самонаблюдение

2. Биология: выращивание какого-нибудь национального растения, микрогриба или дрожжей

3. Экология и сельское хозяйство: фотосъёмка территории страны на МКФ-6М и другую станционную оптику

4. Материаловедение: получение сплавов и выращивание кристаллов в условиях микрогравитации с использованием советских печей

5. Геофизика: наблюдения за верхними слоями атмосферы и околоземным пространством

Мирославу Гермашевскому не выпала роль забойщика космического интернационала, но ему и так сказочно повезло. Как минимум, дважды. Первый раз – в полтора года, когда он чудом выжил во время Волынской резни (погибли 19 его родственников, включая отца), а во второй – когда он прошёл все ступени отбора в космонавты, несмотря на отсутствие в послужном списке советских военных учебных заведений. Если верить слухам, коих вокруг космоса всегда много, а «Интеркосмоса» особенно, то был и третий. Якобы когда Гермашевский со вторым претендентом Зеноном Янковским попал на приём к главному польскому коммунисту Эдварду Гереку, тот сказал, молодцы, мол, русские, что делают космические корабли под таких рослых космонавтов, имея в виду двухметрового Мирослава, который из дублёра сразу же стал основным. Гермашевский стартовал 27 июня на «Союзе-30» с Петром Климуком и талисманом — куклой дочери. За последующие восемь дней поляк провёл стандартную пачку экспериментов с основным упором в медицину.

У немцев тоже был анекдот про обезьяну и собаку. А ещё у них был Зигмунд Йен, чья граничащая с фанатизмом педантичность сама стала поводом для шуток. Готовясь к полёту, он выполнял ортостатические тренировки не только на работе, но и дома: подпилил ножки у кровати и спал под наклоном, «приучая» сосуды переносить прилив крови к голове, как в невесомости. Молодец, конечно, только кровать была двуспальная, и голове фрау Эрики Йен тоже пришлось несладко. Краеугольном камнем восточногерманской научной программы стала, разумеется, цейссовская многозональная камера МКФ-6М – Йен на полную катушку использовал её потенциал. Существует легенда, что, изучая сделанные немцем снимки, советские специалисты обратили внимание на площадь хлопковых полей в Узбекистане, намного большую, нежели по приходившим в Москву отчётам – якобы так и началось «хлопковое дело». Мне в эту механистическую сказку, если честно, не верится, но работа Йена действительно двинула вперёд дистанционное зондирование Земли, а сам он несколько лет спустя защитил докторскую диссертацию в Центральном институте физики Земли, что в Потсдаме. 26 августа 1978 г. «Союз-31» уносил к звёздам не только Йена и Валерия Быковского. Третьим членом экипажа стала кукла песочного человечка, персонажа немецкой детской передачи, которая, кстати, вдохновила наших телевизионщиков на «Спокойной ночи, малыши». Намечалось сделать выпуск «Человечка» прямо из космоса, но пращуров Шипенко и Пересильд сгубила роковая любовь:

У командира экипажа [станции] Владимира Ковалёнка была с собой кукла Маша. И мы тогда ради шутки решили устроить кукольную свадьбу. Всему помешало глупое решение. Телевидение ГДР просто не захотело представлять детям женатого песочного мужчину. Поэтому снятая нами плёнка так и не была показана по телевидению

«Спускач» мягко сел в степи, казалось бы, оставляя все трудности и опасности в бескрайней синеве казахского неба. Но не успел Быковский отстрелить парашют, как мощный порыв ветра подхватил его и швырнул капсулу оземь. Йен сильно ушиб позвоночник и потом всю жизнь мучился от болей в спине. Зато наконец-то узнал, что стал дедом – во время полёта это утаивали и от него, и почему-то от общественности.

Травма Йена стала единственной проблемой, что подстерегла трио первых «интеркосмонавтов». Досадно, конечно, однако на фоне сонма аварий и катастроф ранних пилотируемых полётов практически не заметно. Покорителям орбиты из «не космических» держав откровенно везло, но программе было ещё далеко до финала, а самые драматические моменты выпали на долю следующих космонавтов соцлагеря.

Пресс-конференция после международного космического полёта. У иностранного космонавта спрашивают:— А почему у вас руки синие?— А мне русская товарища всё время бьёт по рукам: «Ничего, гад, не трогай!»

Программа «Интеркосмос» в ряду советских космических достижений всегда воспринималась с анекдотическим оттенком. Ну а как ещё относиться к первому монголу на орбите? Политики там действительно было куда больше, чем науки, но всё же «Интеркосмос» неправильно воспринимать исключительно как «покатушки папуасов»

Несчастливая фамилия космонавта Иванова

Болгария была, пожалуй, самым заинтересованным участником «Интеркосмоса» — в 1964 г., когда никакой программы международного сотрудничества ещё не появилось, военный атташе генерал-лейтенант Захари Захарьев подбивал клинья к советскому министру обороны Родиону Малиновскому по поводу отправки на орбиту болгарских лётчиков – четверых (!) братьев Стаменковых. Малиновский ответил уклончиво. Пятнадцать лет спустя мечта, казалось, стала реальностью. Но Георги Какалову, в отличие от Гермашевского, не везло.

Для начала советская сторона настояла на его «переименовании» по отчеству в Иванова – «интеркосмонавты» и так герои анекдотов, а тут бы ещё эдакую жемчужину на первые полосы газет. Партнёр Какалова по «Союзу-33», первый в советской космонавтике гражданский командир экипажа, инженер «Энергии» Николай Рукавишников тоже везучестью не отличался: сначала отмена облёта Луны на 7К-Л1, потом срыв стыковки «Союза-10» с первым «Салютом». Удачным был испытательный перед «Аполлоном» полёт на «Союзе-16» — видимо, потому что там ни с кем не надо было стыковаться…

Да, стыковка Рукавишникова не любила. «Союз-33» вышел на орбиту, начал сближение, и тут его корректирующе-тормозная двигательная установка (КТДУ) отключилась. Владимир Ляхов и Валерий Рюмин со станции наблюдали боковое свечение: у двигателя что-то прогорело, использовать его нельзя. Рукавишников и Иванов не попадут на «Салют», им и на Землю попасть теперь за счастье – спуском управляла всё та же КТДУ. В её состав входил резервный двигатель, но в каком он состоянии?

Злосчастному движку нужно отработать 188 секунд. Если он недотянет, корабль нырнёт в атмосферу по нерасчётной траектории и приземлится абы где. А если КТДУ не хватит и на полторы минуты или она вообще не включится, «Союз-33» зависнет на орбите, а Рукавишников и Иванов через пару дней погибнут мучительной смертью от удушья. Это была одна из самых тяжёлых ситуаций в истории советской космонавтики. А когда наступила кульминация, все прикидки ЦУПа и Рукавишникова пошли прахом: после расчётных 188 секунд мотор не отключился. Не уверенный в том, что он даёт полную тягу, командир дал ему поработать ещё с полминуты, рискуя слишком круто войти в атмосферу, после чего выключил вручную. Теперь оставалось только ждать, когда выданный импульс даст эффект. Даст ли?

Прошло 20 минут, потом – 25, а никакого признака входа в атмосферу не ощущалось. Была невесомость. Я заметил пылинку, которая висела прямо перед нами. «Смотри, – говорю Георгию, – это наша судьба. Если она пойдёт вниз – начнётся торможение». Мы не отрывали глаз от пылинки. Минуты кажутся долгими, как год. Но вот пылинка дрогнула и начала оседать

У Рукавишникова оказалось отменное чутьё: «Союз-33» сорвался в баллистический спуск с большими перегрузками и тем не менее попал в штатное место посадки среди казахских степей.

Осечка с Какаловым-Ивановым обидна ещё и тем, что у болгар наклёвывалась интересная научная программа. Под руководством академика Кирилла Серафимова и членкорра Георги Нестерова в стране шли широкомасштабные исследования ионосферы и сформировалась геофизическая школа мирового уровня. Тщательно спланированная программа спутников «Интеркосмос» органично вписалась в эти изыскания, которые предполагалось продолжить и на орбитальной станции. Под болгарские эксперименты беспилотный «Прогресс-5» привёз спектрометрическую систему «Спектар-15», разработанную коллективом Димитара Мышева, но Иванов до неё так и не добрался. Что-то, конечно, смогли сделать Ляхов и Рюмин, но далеко не всё.

Пятеро первых, пятеро разных

Происшествие с Ивановым прервало международные полёты на год, но не поставило на них крест: в 1980…1981 гг. на «Салюте-6» побывало пятеро иностранцев. У прилетевшего на «Союзе-36» Берталана Фаркаша командиром был ветеран околоземных дипотношений Валерий Кубасов, рукопожимавшийся ещё в рамках полёта с «Аполлоном». Фаркаш оказался не только первым мадьяром, но и первым эсперантистом в космосе. Даже на фоне коллег, тащивших на орбиту всякую мелочь из дома, венгерский лётчик-истребитель оказался очень сентиментальным: он взял горсть земли с малой родины, куклу дочери и плюшевого мишку в скафандре. В отличие от Йена, Фаркашу удалось-таки стать звездой детворы, коей он читал сказку прямо с орбиты. Ну а более-менее типовая экспериментальная программа выделялась повышенным вниманием к замерам радиации и её воздействия на организм космонавта.

Следующий пассажир был куда суровее: первым азиатом на орбите стал вьетнамец Фам Туан – единственный лётчик, коему довелось завалить «Суперкрепость» В-52. Вьетнам вступил в Совет «Интеркосмос» лишь в 1978 г., и его кандидатов отсеивали в отдельном третьем наборе. Боевой опыт Фама позволил резко ускорить подготовку, а благодаря задержке после аварии «Союза-33» Вьетнам бесшовно вклинился в алфавитную последовательность стран. Туан поразил медиков: при старте «Союза-37» пульс у него вообще не подскочил – к полету на трёхсоттонной ракете ветеран страшной Вьетнамской войны отнёсся с абсолютным спокойствием. Командир Валерий Горбатко и «хозяева» станции Леонид Попов и Валерий Рюмин поначалу сочли вьетнамца молчаливым «букой» — лишь много лет спустя Фам признался, что в первые дни невесомости терпел невыносимую головную боль.

За азиатом последовал латинос: кубинец Арнальдо Тамайо Мендес, слетавший вместе с Юрием Романенко на «Союзе-38». Он стал первым темнокожим (метисом) космонавтом и был бы космонавтом с самой интересной трудовой книжкой, если бы в дореволюционной Кубе знали, что это такое. Мог ли юноша, перебивавшийся чистильщиком обуви, плотником-мебельщиком, торговцем овощами и молоком представить, как окинет взглядом с недостижимых высей всю нашу планету?!

У Жугдэрдэмидийна Гуррагчи детство тоже выдалось нелёгким: он был одним из 18 детей в семье скотоводов… и одним из десяти выживших. Когда монгольский космонавт отправился на орбиту, настал черёд страдать журналистам, особенно западным: командиром «Союза-39» назначили ненамного легче произносимого Владимира Джанибекова. Монгольского дублёра, кстати, звали Майдаржавын Ганхуяг, но для ранимых советских граждан он стал Ганзоригом. Научная программа Гуррагчи была дополнена изучением тяжёлых ядер космических лучей в интересах дубненского Объединённого института ядерных исследований, чьим полноправным членом была и остаётся Монголия. А для страны, наверное, куда важнее оказалась оценка запасов воды в пустыне Гоби и ледниках монгольского Алтая – как всегда, не обошлось без восточногерманской мультиспектральной фотокамеры МКФ-6М. В рамках же показухи на орбиту отправился флаг МНР, её Конституция, портрет Сухэ-Батора, коврик ручной работы, капсула-письмо потомкам, карта звёздного неба XVI века и фамильная табакерка. Гуррагча разбил традицию отбирать «интеркосмонавтов» из летчиков-истребителей – он был авиатехником. А 28-летний Думитру Прунариу – инженером государственной авиафирмы IAR. Румын догадался захватить на станцию бутылку коньяка «Дробета», чем очень обрадовал «хозяев» Владимира Ковалёнка и Виктора Савиных.

Леонид Попов мне сказал, что если мы прилетим на станцию с пустыми руками, нам, мол, просто не откроют люк. Нужен подарок

Прунариу повезло завершить не только вторую волну полётов по «Интеркосмосу». Его «Союз-40» был последним кораблём двухместного варианта 7К-Т, а через четыре дня после его приземления станцию покинул последний основной экипаж. Считая СССР, на «Салюте-6» побывали представители девяти стран – что же будет на «Салюте-7»?

Салютуем капиталистам

А «Салют-7» посетили всего двое иноземных космонавтов. Согласно историческим справкам «Роскосмоса» и Академии наук, программа продолжала действовать, однако ряд источников ограничивает её «Салютом-6», дескать, дальнейшие запуски шли по двухсторонним договорам. Судя по всему, правы и те, и другие: сотрудничество регулировалось уже действующей институцией, но от долгосрочного плана перешли к отдельным полётам. Причём на новой станции гостили представители стран, мало того что не входивших в Совет «Интеркосмос», но вовсе капиталистических! Ах, как щёлкнули по носу американцев: сначала опередили в международных полётах, а теперь начали уводить их «клиентов». Демарш устроила Франция: будучи членом всевозможных западных союзов и альянсов, она постоянно фрондировала, всячески подчёркивая свою независимость.

Полёт «спасьонавта» стал подарком Брежнева дорогому другу – президенту Валери Жискару д’Эстену, – посетившему Москву в 1979 г. Леонид Ильич вмастил: американцы накануне озвучили результаты очередного этапа отбора на «Шаттл», и там не оказалось ни одного француза – жесточайший удар по самолюбию, тем более, вперёд двинули «клятых бошей». Жискар принял предложение с энтузиазмом, однако вскоре проиграл выборы Миттерану, который при всей своей левизне полагал, что пляски вокруг Афганистана и «Солидарности» – это какой-то не тот социализм. Полёт оказался под угрозой, но антисоветские голоса потонули в национальных амбициях.

25 июня 1982 г. первой же экспедицией посещения на «Салют-7» прибыли Владимир Джанибеков, Александр Иванченков и Жан-Лу Кретьен – будущий герой Советского Союза и почётный гражданин города Аркалык. Француз мечтал об этом больше двадцати лет – аккурат с полёта Гагарина, что он встретил курсантом школы лётчиков-испытателей. Однокашники стебались над «le Cosmonaute»: ты, мол, раньше прадедом станешь, чем французов допустят до космоса. Кретьен испытывал «Миражи», отрабатывал взаимодействия на совместных учениях с США и периодически долбил Национальный центр космических исследований (CNES): «ну когда уже?» Он верил, что однажды полетит на «Шаттле», однако французская комиссия сказала: «не трэба» — на «челнок» отбирали только учёных… и просчитались. Зато русским, с первого отряда уверенным, что лучший космонавт – это лётчик-истребитель, Кретьен пришёлся ко двору. Француз вообще не знал языка, до уровня Ремека и Гермашевского пришлось тянуться на изнурительном полугодовом интенсиве. Зато в «Звёздном» у Кретьена и его дублёра Патрика Бодри режим был относительно мягким: расстарался на дипломатической ниве глава CNES Жубер Кюрин. Им выделили чёрную «Волгу» с водителем, они жили активной ночной жизнью, гоняли по злачным местам тогдашней Москвы – любимым был Морской клуб американского посольства. Там жена какого-то дипломата отговаривала Кретьена:

Ты действительно хочешь полететь с ними в космос? Ты сошёл с ума! Разве не видишь, на каких колымагах они ездят по улицам

Куда ж без нашего богоспасаемого автопрома?! «Спасьонавты» подозревали, что «кей-джи-би» их прослушивает и пользовались этим: будто в разговоре между собой, пожаловались на качество питания – икры, мол, не дают. Русские в долгу не остались и всю следующую неделю закармливали бедолаг красной икрой.

В последний момент всё едва не пошло прахом. Когда «Салют-7» маячил менее чем в километре, у «Союза Т-6» закапризничала система «Игла». Это устройство в теории обеспечивает стыковку в полностью автоматическом режиме, начиная с дальнего сближения и заканчивая бережным вводом штыря стыковочного агрегата в конус станции. На практике сбои «Иглы» сорвали немало экспедиций – космонавты попросту не могли попасть на орбитальные станции. Но француз летел не на простом «Союзе», а на «Союзе Т» (7К-СТ). Как мы заметили по составу экипажа, он вновь стал трёхместным, и главное, корабль получил бортовую цифровую вычислительную машину «Аргон-16» (на 7К-Т компьютера вообще не было!), позволившую проводить навигационные расчёты и стыковаться в ручном режиме. Методика ещё не была отработана, но опытный космический волк Джанибеков, казалось, ждал сбоя – совершенно буднично перешёл на «руки» и завершил процесс. Три года спустя, когда «Салют-7» из-за обесточивания окажется «глухим» и «немым», именно «Джану» доверят стыковку с «мёртвой» станцией.

Экспедиция посещения, как и у «братских» космонавтов, длилась неполных восемь суток. Кретьен эту неделю отнюдь не баклуши бил, однако ничего принципиально более чудесного, нежели коллеги из соцблока, не делал. Типичной для «Интеркосмоса» была и оценка влияния космических факторов на организм, и материаловедческие опыты. Выделялся эксперимент PIRAMIG, в коем использовалась аппаратура, разработанная Марсельской лабораторией астрофизики. Кретьен фотографировал на неё земную атмосферу и космос в инфракрасном диапазоне. Эти кадры прояснили сразу несколько астрономических вопросов: есть ли пылевые скопления в точках Лагранжа, какова природа противосияния, зодиакального света, ряда атмосферных явлений.

Отработали, расстыковались, «Союз» вот-вот сойдёт с орбиты, но Джанибеков ещё не надел скафандр и колупается в бытовом отсеке, который через пару минут надо будет отстрелить. Вдобавок какая-то штука (Кретьен не понял или не запомнил, какая именно) упорно не хотела вставать на своё место – тогда «Джан» снова слетал в бытовой отсек, вернулся с молотком и кусачками, вскрыл внутреннюю обшивку и начал подстукивать гайку прямо над головой оторопевшего француза. Кажется, я знаю, кто стал прототипом для russian cosmonaut Liev Andropoff из «Армагеддона».

В апреле 1984 г. на «Союзе Т-11» прибыла очередная экспедиция посещения: Юрий Малышев, Геннадий Стрекалов и «гаганавт» Ракеш Шарма. Сорок танцующих слонов в корабль, увы, не поместились, но и без них национального колорита хватало: и при подготовке, и уже на орбите Шарма много занимался йогой. В дело пошёл и МКФ-6М, коим он отснял северную часть Индии на предмет обоснования места строительства крупной гидроэлектростанции – по всей видимости, многострадальной ГЭС «Тэри», которую ввели в строй в 2006 г.

Ещё одной капстраной в «Интеркосмосе» могла стать Финляндия. Впервые пальнуть горячего парня в холодный вакуум предложило Советско-финское общество в 1981 г. В правящих кругах это вызвало панику, в научных – скепсис. Власть имущие боялись политических последствий: усиления влияния СССР или наоборот обвинений от оппозиции в «про-московскости». Учёные опасались, что показушный полёт сожрёт все средства небогатой финской космонавтики, и о научных исследованиях придётся забыть на годы вперёд. Неофициальные предложения по разным каналам приходили ещё несколько лет, но финны их последовательно игнорировали. Мне не удалось найти каких-то сведений о явно напрашивавшихся переговорах с крупными и относительно богатыми странами соцблока – Югославией и Китаем. Уж они-то могли сделать интересную научную программу, но, видимо, непростые взаимоотношения советских вождей с тамошними поставили на этих возможностях крест.

Тем временем «Спейс Шаттл» прошёл испытания и начал своё «время первых». Осенью 1983 г. Гайон Блуфорд стал первым афроамериканцем в космосе, а Ульф Мербольд – первым «западным» немцем, через пять лет после «восточного» Йена. «Престижное» значение «Интеркосмоса» окончательно себя исчерпало, а тут и Перестройка началась. Казалось, уж теперь места в «Союзах» будут передаваться на коммерческой основе, а значит под обширные национальные научные программы. Не тут-то было.

Граждане «Мира»

Невиданный доселе орбитальный комплекс «Мир» нёс в своём многомодульном чреве немало импортного оборудования, включая, разумеется, МКФ-6МА – очередную модификацию прославленного цейссовского аппарата. В одном только модуле «Квант» оставили след специалисты Великобритании, Нидерландов, Западной Германии и ESA. Страна потихоньку открывалась, планировались визиты «капиталистических» космонавтов… а летели «социалистические». В июле 1987 г. с экспедицией посещения на «Мир» прибыл «Союз ТМ-3» с Александром Викторенко, Александром Александровым и Мухаммедом Ахмедом Фарисом. Сирийцы, не входившие в Совет «Интеркосмос», прощупывали почву с конца 70-х, а в январе 1985 г. договорились об экспедиции своего космонавта. Правитель страны алавит Хафез Асад настаивал на полёте Мунира Хабиба, тоже алавита. Обычно советская сторона, распределяя роли основного и дублирующего космонавта, прислушивалась к партнёрам, но не в данном случае: видимо, суннит Фарис показал намного лучшие результаты подготовки. Научная программа у него была типовой и включала фотографирование территории Сирии на МКФ-6МА. Триумф покорителя космоса вскоре дополнила радость от рождения сына — сириец назвал его в честь русской орбитальной станции: Мир Фарис.

Поинтереснее наука оказалась у полного тёзки бортинженера из экипажа Фариса – болгарина Александра Александрова. Два А. П. Александрова (у них даже инициалы одинаковые!) разминулись на орбите всего на полгода. Хоть БНР и входила в ОВД, СЭВ и Совет «Интеркосмос», сотрудничество теперь было сугубо коммерческим: место в экипаже болгары оплатили поставками научного оборудования на $14 млн. Но уж очень им хотелось компенсировать неудачу с Какаловым – кстати, Александров какое-то время был его конкурентом под тот, первый полёт, а теперь уже Иванов дышал ему в спину, претендуя на место в «Союзе ТМ-5» с Анатолием Соловьёвым и Виктором Савиных. На «Мире» помимо традиционных медицинских и материаловедческих экспериментов Александров в хвост и в гриву гонял болгарскую аппаратуру. Её было действительно много: спектрометрическая система «Спектар-256»; цифровой астрономический комплекс «Рожен», задуманный, как прототип мультиспектрального телескопа; спектрометр «Паралакс-Загорка», фотометр «Терма», дозиметр «Люлин» и прочая и прочая. Александров наблюдал звёзды и галактики, фотографировал поверхность Земли в различных спектрах и, конечно, удовлетворял главный научный интерес «Интеркосмоса»: ионосферно-магнитосферные взаимодействия. Он пробыл в космосе почти десять суток – самая длительная командировка по программе.

Квинтэссенцией политических потуг «Интеркосмоса» стал полёт афганского космонавта – жест поддержки просоветского правительства ДРА на фоне вывода «ограниченного контингента». Вряд ли Наджибулла и компания сочли сей обмен равноценным, тем не менее желающих поучаствовать в программе нашлось аж 457 человек. Как и в недоброй половине экипажей, ходили разговоры, что основного космонавта и дублёра ранжировали не по уровню подготовки, а по воле первого лица: якобы Наджибулла предпочёл пуштуна Абдула Ахад Моманда этническому таджику Мухаммеду Даурану (по другой версии, во время подготовки тот перенёс аппендицит). Обиделся ли Дауран на «красных», сработало что-то более весомое или вовсе дело было сфабрикованным, но в 1990 г. его арестовали по обвинению в заговоре против Наджибуллы. Впоследствии он воевал на стороне «Джамиат-и Ислами».

Ну а Моманд 29 августа 1988 г. занял место космонавта-исследователя в необычном экипаже «Союза ТМ-6» с опытным командиром Владимиром Ляховым и врачом Валерием Поляковым – без «бортача», зато с Кораном. Научная программа у афганца не отличалась вычурностью. Через неделю пришло время возвращаться, правда, не всем: Поляков в рамках сурового медицинского эксперимента остался на 241-суточную вахту. Это, кстати, не рекорд. Рекорд он установит во втором полёте на 437 суток – дольше и поныне никто не на орбите не висел.

Возвращение Ляхова и Моманда на «ТМ-5» (на котором прибыл Александров) оказалось драматическим. Нервы потрепала уже расстыковка и отход от станции – Ляхов слегка косячил. Экипаж сбросил бытовой отсек и стал ждать, когда по переданной из Центра управления полётами (ЦУП) программе корабль сориентируется в нужное положение и даст тормозной импульс. Но в коде были ошибки, ориентация не установилась, двигатель отработал всего несколько секунд. Повторялась ситуация с Рукавишниковым и Какаловым, только не было ни связи с Землёй, ни времени подумать: посадочная циклограмма не остановилась. Через 20 минут автоматика отстрелит приборно-агрегатный отсек вместе с КТДУ, и космонавты навсегда останутся на орбите. За минуту до непоправимого Ляхов обесточил корабль, чем сбросил циклограмму. Версии того полёта расходятся – по одной из них, именно наблюдательный Моманд подсказал командиру, что «Союз» вот-вот потеряет двигатель (тот, правда, это не подтверждал). Ляхов откровенно нервничал и не доверял едва не убившему их ЦУПу, еда и вода остались только в неприкосновенном запасе, туалет улетел с бытовым отсеком – в таких условиях космонавты провели ещё почти сутки, пока наконец не вернулись на родную твердь. Благодаря этой задержке полёт Моманда стал вторым по длительности в «Интеркосмосе». Напоследок афганец напутствовал Ляхова мрачным советом:

Командир, больше не летай – Аллах не простит

Такой довольно минорной нотой закончились пилотируемые «Интеркосмосы», однако открытие «Мира» для иностранцев только начиналось. Во второй раз отправился на орбиту Кретьен, провёл там целый месяц и стал первым не советским и не американским космонавтом, вышедшим в пространство. В экспедициях посещения участвовали японец Тоёхиро Акияма, британка Хелен Шармен, австриец Франц Фибёк. Это были сугубо коммерческие истории – полёт Акиямы оплатило даже не космическое агентство, а телекомпания, где он работал журналистом. Ими занимался не Совет «Интеркосмос», а управление «Главкосмос» — оно же осуществляло общее руководство миссиями Фариса, Моманда и Александрова.

С распадом СССР сотрудничество с американским (NASA), Европейским (ESA) и японским (JAXA) космическими агентствами ширилось, и именно оно да коммерческие пуски спутников удержали нашу космонавтику на плаву в 90-х. К «Миру» полетели «Шаттлы», началось строительство международной космической станции «Альфа»… а теперь она стала памятником эпохе, когда наша страна вела всех к звёздам. Надгробным памятником. Несколько лет назад «Роскосмос» отказался от участия в проекте лунно-орбитальной станции «Gateway» и распугал почти всех заказчиков пусковых услуг. Это та самая отрасль, которой не особо повредили западные санкции – сами справились. Руководство РФ направило космонавтику путём то ли самостоятельности, то ли изолированности – кому как нравится, не суть важно. А важно, что оно не делает ничегошеньки для движения вперёд хотя бы по этому пути.

С интернационалом воспрянет род людской?

Американский астронавт Рон Гаран, повесив скафандр на гвоздь, написал книгу, переведённую у нас с далёким от первоисточника, но, как мне кажется, очень удачным названием: «Из космоса границ не видно». На примерах международного сотрудничества Гаран доказывает: побывав на орбите, астронавт меняет своё мировосприятие, становится человеком мира, понимающим, что государственные границы существуют лишь на картах, а планета у нас одна на всех – общий и очень хрупкий космический корабль, пилотировать который можно только сообща. В воспоминаниях Йена, Гермашевского, Моманда и других «интеркосмонавтов» эта мысль тоже сквозит… даже несмотря на то, что жизнь с завидным упорством убеждала их в обратном.

Хотя начиналось всё хорошо: на посланцев космоса падал дождь славы, наград и должностей. Меньше всех был обласкан Прунариу – Чаушеску ревновал к его славе. О чём-то подобном вспоминал и Фарис, однако должности у него по крайней мере были приличные. Но то формальности, а кумирами своих народов стали абсолютно все «интеркосмонавты» без исключения. Всё изменилось после падения соцлагеря.

Хуже всего пришлось Моманду. В 1992 г. замминистра гражданской авиации был в командировке в Индии и оттуда узнал о падении Наджибуллы. Возвращаться к моджахедам ему вовсе не улыбалось, к сменившим их талибам (организация, пока ещё признанная в РФ террористической) – тем более. «Убивай космонавтов – они лезут в небо и делают то, что не дозволено богом» — в стране, где власть захватили натуральные религиозные фанатики, этот лозунг звучал вовсе не как шутка. Моманд хотел переехать в Россию, но не смог получить визу, а МИД отказался хотя бы помочь восстановить диплом Академии Генштаба. В итоге он перебрался в Германию, где 20 лет назад получил гражданство. Посетить Афганистан удалось, лишь когда там более-менее устаканилась власть Хамида Карзаи. Сначала съездила жена, а затем по приглашению президента и сам Моманд. От былых реликвий ничего не осталось, даже скафандр талибы продали – удалось спасти лишь пару фотографий, модельку «ТМ-6» и Коран с почтовым штемпелем станции «Мир».

У Фариса родина была до 2011 г.: в структуре сирийских ВВС он играл отнюдь не последние роли. Но когда началась гражданская война, он примкнул к умеренной оппозиции и «Сирийской свободной армии», которая воюет и с Башаром Асадом (младшим сыном и «наследником престола» Хафеза Асада), и с курдами, и с ИГИЛ. После ракетных ударов РФ по Сирии Фарис обвинил В. Путина в убийстве мирного населения и порвал все связи с нашей страной и космическим сообществом. Он стал самым высокопоставленным перебежчиком режима Асада. Этой весной министр обороны «Временного правительства Сирии в изгнании» Мухаммед Ахмед Фарис умер в Турции.

Непросто пришлось и Гермашевскому. Его занесло в хунту Ярузельского – сам он утверждает, что согласия не давал, но и не протестовал активно и вообще, если бы поляков не усмирил Ярузельский, это сделали бы солдаты НАТО советские танки. Поляки не оценили. Нет, до самой своей тихой отставки в 2000 г. бригадный генерал был на руководящих должностях в ВВС и ПВО, а вот гражданские политиканы иногда пытались ему подгадать: то под суд отдать, то в рядовые разжаловать и пенсии лишить. Но Гермашевский с его стереотипно польским характером и не думал каяться – только шипел и плевался, после отставки сам пошёл в политику, писал мемуары, охотно откликался на приглашения всяких молодёжных популяризаторских фестивалей и не бросал летать до самого конца. В 2022 году единственного поляка, который смог в космос, не стало.

Зигмунда Йена звали в камео в фильме «Гуд бай, Ленин». Но играть бывшего космонавта, работающего таксистом, он не согласился – видимо, помнил, как и вправду едва не попал в такую передрягу. После падения Берлинской стены Йена не то чтобы гнобили – о нём как-то подзабыли. Полгода он «провисел в воздухе». Но всё же опыту и мастерству космонавта нашлось применение. Ему помог первый западногерманский астронавт Ульф Мербольд — они ухитрились подружиться ещё «сквозь стену». Йена назначили полпредом в «Звёздный», где Мербольда готовили к новому полёту, впоследствии он занимался молодёжью уже всего ESA. «Я бы никогда не подумал, что первый немец, полетевший в космос, будет так активно и приветливо возиться с нами», — вспоминал первый астронавт Испании Педро Дуке. Персональный музей Йена в его родной деревне Моргенрёте-Раутенкранц стал очень приличным музеем космонавтики в целом. Сам он был только рад эдакой метаморфозе. После смерти первого космонавта Германии в 2019 г. улицу, ведущую к музею космонавтики, переименовали из Вокзальной в Доктор-Зигмунд-Йен штрассе. Пусть не сразу, но немцы отдали должное своему герою.

Остальные «интеркосмонавты» – живые и более-менее счастливые пенсионеры. Жан-Лу Кретьен, побывав на «Мире», возглавил целый отряд «спасьонавтов», готовившихся на «Буран», полёт на котором должен был стать прологом к испытаниям «Гермеса». Советский многоразовый корабль по независящим от него причинам оказался одноразовым, а европейский так и не вышел из «бумажной» стадии. Зато француз слетал на «Шаттле» и, видимо, хотел ещё, ради чего даже получил американское гражданство, но нелепая травма прервала его карьеру. Иванов-Какалов и Александров занимались бизнесом, Фаркаш в 90-х оставался на службе, был даже военно-воздушным атташе в Вашингтоне, затем отметился и в бизнесе, и в политике, Фам Туан занимал высокие должности в Минобороны Вьетнама, Мендес отвечал за международные программы вооружённых сил, Гуррагча успел побывать целым министром обороны, а заодно главой Федерации хоккея с мячом Монголии. В ходе государственной реформы имён он взял себе фамилию Сансар – «космос». Прунариу возглавлял Румынское космическое агентство, представлял страну в профильных комитетах ООН и Евросоюза, недолго был послом в России. Владимир Ремек в 2004 г. избрался в Европарламент от Коммунистической партии Чехии и Моравии, а десять лет спустя тоже получил вверительную грамоту.

Ракеш Шарма замучился объяснять, что не летал на Луну – почему-то его сограждане в массе своей убеждены в обратном. Он давно оставил военную службу, но, конечно, не мог пройти мимо национальной программы полёта «гаганавта» на индийском космическом корабле, индийском носителе и с индийского космодрома. Правда, участие его не выходит за рамки консультаций. Корабль «Гаганьян» рождается очень медленно, однако Шарма всё-таки надеется дожить до того момента, когда он перестанет быть единственным космонавтом своей страны. Пока из участников «Интеркосмоса» это удалось Йену и Кретьену, словацкого космонавта «дождался» Ремек, разговоры разной степени беспредметности периодически возникали в Польше и Румынии, в остальных странах не доходило и до них. К «интеркосмонавтам» в их отечествах относятся по-разному, но нигде не мешают с грязью сам их подвиг – ни в Афганистане, ни в Сирии, ни в Польше. Мне кажется, нигде кроме одной страны.

В одной из российских телепередач [5] некий генерал-лейтенант КГБ в отставке, а по совместительству доктор исторических наук и, видимо, участник тех событий, разглагольствовал, мол, все эти полёты диктовались чистейшей политикой и более никакого толку от Ремека и компании не было. Кто бы спорил, «братских» космонавтов послали на орбиту «партия и правительство» (в той же передаче утверждается, что идею подал Косыгин, но подтверждений я нигде не нашёл), и едва ли там думали о чём-нибудь кроме большой политики. Ирония в том, что политических очков «Интеркосмос», пожалуй, не принёс. Гермашевский не отвадил поляков от «Солидарности», Моманд не спас Наджибуллу, и остальные едва ли продлили жизнь просоветским режимам хоть на день: герои героями, а табачок врозь. В самом же Союзе полёты «братьев» за понятно чьи деньги вызывали лишь очередной виток глухого недовольства.

Политический расчёт не сработал, а за его отсутствием главным смыслом «Интеркосмоса» оказалось именно то, что было официальным нарративом программы, на который с сарказмом смотрели и историки плаща и кинжала, и простые советские граждане — фундаментальная наука. С научной точки зрения программа, на мой взгляд, полностью себя оправдала. Особенно круты были исследования верхних слоёв атмосферы и влияния на них процессов на Солнце. Да даже простенькие физиологические опыты дали богатую пищу для размышлений, ведь воздействию космических факторов подвергались люди разных рас, с разным рационом пищи и не столь тренированные, как посланцы сверхдержав.

Конкретно советским учёным пошли на пользу импортные приборы, хотя в случае пилотируемых полётов, их, наверное, дешевле было просто купить. Цейссовской оптике и болгарской аппаратуре удалось удержать взятую планку и после распада СЭВ. Например, на орбитальном аппарате запущенной в 2016 г. европейской межпланетной миссии «Экзомарс» установлен болгарский дозиметр «Люлин-МО». Не стоит забывать, что в рамках «Интеркосмоса» советские специалисты взаимодействовали и с NASA, и с JAXA, и с ESA – так на наши научные спутники и межпланетные станции попали даже «капиталистические» приборы, а перекрёстная обработка советскими, «братскими» и западными лабораториями данных с космических аппаратов кратно увеличила полноту получаемой информации. Пока политики делили мир, учёные использовали малейшие дырочки в «занавесе» для обмена знаниями, ведь тогда их объём больше, чем просто сумма накопленного каждой стороной.

Ну а анекдоты про синие руки и вообще отношение к «братским» космонавтам, как к бессловесным «чемоданам» — обратная сторона той же «имперскости», которая в принципе сподвигла советских функционеров вытащить их на орбиту. Космонавты же, действительно без лишних слов, выжали из показушной щедрости «старшего брата» максимум пользы для своих отечеств. В эпоху, когда дистанционное зондирование Земли только зарождалось, значение кадров, снятых на МКФ-6М, было неоценимым. Их таки не все оценили – сделанный по снимкам Моманда атлас Афганистана оказался не нужен ни талибам, ни моджахедам. И дело тут действительно в бестолковости и бесполезности, но отнюдь не Моманда, не правда ли? Герои анекдотов были очень разными людьми с разным отношением к космосу и социализму, но одно их объединяло – они были великолепными профессионалами и пламенными патриотами своих стран и человечества. Кажется, человечество в массе своей до них ещё не доросло.

Автор: Иван Конюхов

Оригинал