Каково это — стоять у истоков того, что сегодня стало технологическим фундаментом всего Рунета? В новом большом интервью «В Офисе» — Олег Бартунов, один из главных мейнтейнеров PostgreSQL и основатель компании Postgres Pro. Он вспоминает, как в 90‑х собирал дистрибутивы ОС через знакомых в КГБ, разбирал «кишки» компьютеров ради науки и писал письма Сергею Брину — задолго до появления Google и GitHub.

В подкасте  «В Офисе» я, Ваня Ботанов, автор телеграм-канала «Деплой» вместе с Олегом Бартуновым. Поговорили о том, с чего начинался Postgres, каково быть ядром мирового опенсорса, что изменилось в сообществе после 2022 года. Это первая часть двухчасового разговора на сложные темы – умер ли Open Source и как из учёного и первооткрывателя звёзд стать бизнесменом.

Кто такой Олег Бартунов (если вдруг вы последние лет 20 жили в лесу)

— Расскажи о себе. Вдруг кто-то из читателей о тебе не слышал.

— Меня зовут Олег, фамилия — Бартунов. У меня большая семья — дети, внуки и так далее. Я родился в маленьком городке Элиста — это столица Калмыцкой республики. Родился ещё в советское время, и, честно говоря, я поражен советской пропагандой. Я всегда это осознаю и стараюсь предупреждать об этом.

Я по образованию — профессиональный астроном. В дипломе так и написано — астроном. В 1976 году я поступил в Московский университет и с тех пор с ним не расставался. Это единственное место работы, которое указано в моей трудовой книжке.

Так повезло, что я довольно рано связался с данными — в то время, когда о них всерьёз ещё почти никто не говорил. Астрономия — это наука о данных. Тогда большинство информации падала «с неба», и это делало астрономию глубоко экспериментальной дисциплиной. Она вообще уникальна: мы изучаем то, внутри чего сами находимся. Это довольно сложно — познавать систему изнутри. Обычно легче наблюдать со стороны. Но именно благодаря объёму данных астрономия делает это возможным.

Ещё в юности я понял, что эпоха астрономии, в которой человек годами изучает одну звезду и пишет об этом статью, уходит. Я пришёл в астрономию, чтобы изучать все эти звёзды. Но реальность была другой: изучаешь несколько объектов, пишешь статью — и так далее.

Мне повезло. Во-первых, с тем, что я попал в МГУ, затем — в Государственный астрономический институт имени Штернберга. И, конечно, с той атмосферой, в которую я попал. Если вы читали Стругацких, «Понедельник начинается в субботу» — это атмосфера науки тех лет. Мы жили работой. Это даже трудно назвать работой в обычном смысле. Мы шутили: нам ещё нужно доплачивать за то, что нам дают возможность заниматься любимым делом и удовлетворять собственный интерес.

— И доступ к компьютерам?

— Компьютеров ещё, по сути, не было. Мы работали сначала с машинами МИР-2, потом появились БЭСМ-4, чуть позже — ЕС ЭВМ и, наконец, персональные компьютеры. Мне повезло застать ранний этап всей этой эволюции: можно сказать, я наблюдал детство, юность и отрочество компьютеров. На собственном опыте видел, как они устроены, как работают.

Мы писали программы, придумывали собственные языки. Даже операционные системы «взламывали» — как тогда говорили, «хачили». Как-то раз нам какие-то органы, возможно, сотрудники КГБ, принесли в подарок в университет две ленты с исходниками операционной системы ICL. Из этого в МГУ выросло, наверное, шесть или семь собственных ОС. Естественно, и астрономы — в том числе я — тоже включились, занялись улучшайзингом.

Это было замечательное время: мы буквально на практике изучали, как устроены компьютеры и архитектура систем, сами железки. Вы видели как память устроена?

— Внутри?

— Внутри. Мы разбирали ту же БЭСМ-4: там память была на ферритовых колечках, соединённых проводами. Я знаю, что такое  ртутная память: была память на ртути — это металлическая трубка длиной около метра, заполненная жидкой ртутью, подогретой до 40 градусов. И это была память.

Как появился Postgres и при чём тут образование

— Сегодня вы, соответственно, генеральный директор PostgresPro. Расскажите немножко про это?

— Как я стал генеральным директором?

— Скорее про PostgresPro.

— PostgresPro появился не просто так. Я всегда считал, что Postgres — это та база данных, которая очень нужна России. Где-то в 2005 году я даже писал письмо в Министерство экономического развития. Оно у меня до сих пор хранится. В письме я объяснял, почему стране необходима своя СУБД, и почему именно Postgres — отличный кандидат: это мощная опенсорсная система, в развитие которой мы могли бы вложиться — подготовить специалистов, создать школу, развивать экосистему. Я даже предложил конкретный план. Но, к сожалению, ответа не получил.

Я тогда очень верил государству, очень. Поэтому в 2011 году пошёл на форум CNews, где обсуждалось выделение 600 миллионов рублей на создание национальной СУБД. Я не выдержал и записался. Мне важно было сказать: не надо разрабатывать свою СУБД с нуля. Это крайне сложно, особенно когда нет сильной школы. Лучше взять уже существующую опенсорсную систему и развивать её.

СУБД — это системный продукт. А у нас к тому моменту система образования уже во многом была разрушена. Я по собственному опыту понимал: специалистов не хватает, и чтобы создавать сложные технологические продукты, надо стоять на плечах гигантов.

— В одном из интервью говорили, что у нас программисты — прикладные.

— Да да, да. Это проблема как раз университетов, которые тратят драгоценное время студентов впустую. Вместо системного мышления, фундаментальных основ, дают какую-то ерунду — Python, например. Я помню время, когда повсюду висели объявления: «PHP за 3 дня». Зачем на это тратить университетское образование?

Университет должен воспитывать системное мышление, давать фундаментальную подготовку.

Сегодня в ИТ существуют два подхода: одни считают, что это фундаментальная наука, другие — что исключительно прикладная. Если это наука фундаментальная, то не надо программировать, давать Github и так далее. Другие говорят нам не нужны ваш матан, дифуры и теории групп. Нам нужно, чтоб студенты делали проекты.

На самом деле, конечно, надо соединить эти две части, чтобы из фундаментального образования вырастало ещё и прикладное, чтобы была практика. И тогда появятся специалисты, способные развивать по-настоящему системные продукты.

— Вы были спикером на канале Наука. Вот оттуда ваша цитата:

«Лет 10 назад я скачал порядка сотни образовательных программ, изучал, что же там преподают по базам данных. Схватился за голову, потому что получалось, что наше образование готовило пользователей Microsoft и Oracle — ну просто пачками мы бесплатно готовили работников».

— Так и было. Я помню, как это начиналось у нас в МГУ. Пришел Сорос, раздал университетам бесплатные лицензии — Microsoft, Oracle и прочее. Более того, он даже предоставил готовые учебные курсы. Это, конечно, тогда помогло. Но уже тогда у меня были сомнения. В этих курсах студентов учили не тому, как всё устроено, а как этим пользоваться. В результате у нас действительно это всё расцвело. И сегодня большая часть среднего и верхнего слоя айтишников — выпускники тех программ. Они часто мыслят узко, зашорены.

Они боятся open source. И правильно делают, Потому что open source — это скачать, скомпилировать, собрать, подключить. Ведь в серьёзных энтерпрайзах хотят иметь поддержку. У open source нельзя просто спросить: «Почему у вас программа упала?» Написать-то можно, но никто не обязан отвечать.

— И именно это стало моделью монетизации для PostgresPro?

— С этого всё начиналось. У меня тогда была наивная идея: сейчас соберём постгресистов, организуем компанию — и все к нам придут за поддержкой. Но оказалось, что в российской ИТ-среде платить за поддержку никто не хочет. Таков менталитет. Тогда мы поняли: нужно иметь свой продукт, чтобы выжить.

Было непросто — нужно было остаться и лояльными, и легальными членами международного сообщества, и при этом сделать коммерчески жизнеспособный продукт. Такой формат тяжело придумать. Но в итоге мы справились. Мы поощряем участие сотрудников в open source, до последнего времени участвовали в конференциях, спонсировали международные мероприятия. Сейчас, конечно, с этим сложнее, времена такие.

— Ну а Азия?

— Недавно вернулся из Непала — мы там уже третью конференцию по Postgres организовали. Это площадка, куда приезжают специалисты из Китая, Малайзии, Индонезии, Индии. У нас там есть партнёры. Я бывал в Непале уже 26 раз, читаю лекции, провожу семинары в университете Катманду. Конференция официально входит в календарь международного сообщества Postgres, фигурирует в листинге.

Состояние IT-индустрии в России в 2025 году

— Как вы оцениваете состояние ИТ-индустрии в России в 2025 году? Это развитие, стагнация или деградация?

— Я бы сказал так: есть компании, которые воспринимают текущую ситуацию как шанс для развития. А есть те, кто, наоборот, пытается просто урвать что-то — не развить, а схватить, заработать. Мы, когда организовывали свою компанию, ставили целью не просто зарабатывать, а выстроить индустрию создания СУБД в России. Чтобы в университетах появилась научная школа, чтобы были аспиранты, чтобы студенты придумывали свои СУБД, запускали стартапы и так далее. 

На это мы потратили много лет и ресурсов. Сейчас, возможно, можем сказать, что уже кое-чего добились. В одном только реестре ПО уже больше ста продуктов на основе Postgres. Представьте — в России, может, и не найдётся столько специалистов, сколько там записано продуктов. Конечно, с одной стороны, это грустно — много ресурсов тратится впустую. А с другой — если даже из ста продуктов появятся один-два человека с настоящим вкладом, уже хорошо.

— Для читателей: в российском реестре ПО более 100 продуктов, основанных на open-source Postgres.

— Да, и я знаю всех, кто этим занимается. Мы все сидим в одном мейлинг-листе, видим, кто что делает, кто действительно работает, кто влияет на сообщество.

Postgres-сообщество — открытое: релизы выпускаются каждый год, и благодарности получают не компании, а конкретные люди. Например, в этом году сотрудники нашей компании получили 39 медалей за вклад в релиз. Это не просто так.

Не валяй дурака, Америка

— Вы упоминали, что американская компания включила вас в список лидеров по вкладу.

— Да, мы тогда были на втором месте. Потом нас сдвинули на третье, изменив методику подсчёта. То ли по количеству строк кода, то ли по числу коммитов, то ли ещё по каким-то метрикам — непонятно. Эти показатели легко «хакнуть», что, например, делают китайцы: можно писать пустые ревью, сообщения в мейлинг-лист — набирать активность.

Но в тот момент, когда мы впервые попали в этот рейтинг, мы ничего об этом не знали. Это было как раз в начале СВО. Думаю, после этого кое-кому в США «дали по рукам», и началась нервозность. Но мы всё равно заметны. Нас всё равно все знают. Мы известная компания.

Недавно была дискуссия — кто-то опять начал писать, что мы «присвоили» Postgres, что он якобы «не наш». Я не выдержал и выложил графику, где видно развитие Postgres и вклад российских разработчиков — с самых первых дней. У нас есть сильные, серьёзные фичи, которыми пользуются миллионы. Вот я сейчас с вами разговариваю, и где-то миллион человек выполняет команды, которые я лично реализовал. Это уже не отнять. Конечно, западным коллегам не всегда это приятно — но приходится нас признавать. На уровне сообщества нас знают и уважают, хотя на личном уровне, может, и не любят.

Курс на импортозамещение — только на словах?

— В России Oracle и Microsoft официально свернулись, правильно?

— Да. И не очень хорошо ушли.

— Контракты не выполняются, компании понесли убытки. Но с другой стороны, это ведь открыло окно возможностей для роста Postgres в России и вашей компании в частности?

— Так и есть.

— Была ли от этого реальная польза?

— Мы начали всё это в 2014–2015 году. Уже весной 2015-го провели первую конференцию. Планомерно шли через все эти бесконечные тестирования в госструктурах. Было трудно. Нам нужно было с одной стороны развивать компанию, кормить людей, с другой — подстраиваться под запросы рынка. А при этом настоящих, крупных проектов всё не было.

Первый действительно большой проект появился только спустя четыре года. До этого — только тесты. Отношение к Postgres было снисходительно-презрительным. «Ну давай, попробуем… Но это же не Oracle». Я объяснял: «Давайте просто протестируем. Сравним». И всегда говорил: если мы считаем себя развитой державой, значит, должна быть и своя системная инфраструктура. Но люди не понимали, что такое «системная». Они думали, что IT — это просто интерфейс, нажимать кнопочки. 

— Сейчас  тренд на технологический суверенитет, об этом на высоком уровне говорят. Даже президент.

— Да, на словах. Но на деле очень много людей до сих пор ждут возвращения Oracle. Им с ним комфортно. Компания огромная, в неё вложено столько, сколько составляет ВВП России. Как мы можем конкурировать? Они могут зайти на рынок и начать раздавать лицензии по рублю — для них Россия это доли процента. Это их способ демпинга. И это нас может просто убить.

— Ведь есть такие законы заградительных пошлин. В 2008 году, например, авторынок так закрывали, да? Говорили: хотите здесь работать, вот, пожалуйста, стройте завод, нанимайте людей, сборка должна быть локализована и так далее. Примерно то же самое, на самом деле, я так понимаю, сейчас начинается в IT. 

— Да, сейчас такие попытки есть. Но насколько они реализуются — вопрос. 

— Но ведь Oracle, скорее всего, уже не сможет просто так вернуться и раздавать лицензии за рубль. 

— Я точно знаю: очень много людей до сих пор ждут их возвращения. Но урок известен, мы его получили. Уже весь мир понимает, что должен быть свой системный софт. Это поняли во многих странах — в Индии, Малайзии. Мы были в Индонезии — там отлично понимают: можно просто нажать кнопку, и всё отключить. И все понимают, что Россия это выдержала.

— У вас есть цитата, я записал: «Россия показала всему миру, что есть жизнь без Oracle и Microsoft».

— Так и есть. Все поняли, что, оказывается, можно. Во всём мире Postgres в основном используется в средних или небольших проектах — домашних, pet-проектах, open source-инициативах. А мы его подняли на передний край. Я считаю, что Россия — самая цифровая страна в мире. На 100%.

Мы это видим каждый день, когда ездим по миру: в транспорте, в сервисах, в платежах. Это означает колоссальные требования к производительности, масштабируемости, надёжности и безопасности данных. У нас это не теоретические разговоры — мы живем в этой реальности. И всё это ложится на наши плечи. Мы сделали Postgres таким, чтобы он соответствовал этим условиям.

Коллеги в сообществе порой даже не понимают, о чём речь. Когда мы говорим, что у нас сервера с терабайтами памяти, сотнями ядер, и идут миллионы транзакций в секунду — они удивляются. Мы просим, например, сделать поддержку 64-битных транзакционных ID, потому что нам уже не хватает стандартных. У нас, например, налоговая служба работает на Postgres. А для них это нонсенс. Они не могут представить, чтобы системы такого масштаба были на open source-базе. У них всё на Microsoft.

А мы смогли — взяли обычный open source Postgres и вытащили его на этот уровень. Просто добавили туда нужные фичи.

Open Source умер?

— Как вы считаете, в России сохраняется влияние западного подхода в IT? Раньше многое — от культуры разработки до инструментов — перенималось с Запада. Насколько сейчас есть отличия?

— Понимаете, IT, как и наука, по сути своей интернациональны. Особенно это касается open source. Я бы даже сказал, что open source — это форма народной демократии.

— Особенно если вспомнить историю с Linux.

— Да, и сейчас мы наблюдаем кризис. Потому что раньше, когда я начинал работать с open source, в том числе с Postgres, я делал это десять лет без какой-либо оплаты — просто потому что мне было интересно. У нас в голове был такой принцип, ДНК: «Сделай для себя — и поделись с другими». Мы и не думали, что за это должны платить.

Это было золотое время расцвета open source. Потом, конечно, пришёл бизнес. Появились лицензии, регулирование. Постепенно стали появляться профессиональные разработчики, для которых open source стал источником заработка, то есть они жили за счёт него. И тут начались попытки монетизации: создаются компании, которые разрабатывают продукт с открытым исходным кодом, но де-факто контролируют его. Всё это делает систему шаткой.

— Сейчас почти все big tech так делают.

— Да, и это уже не тот open source, каким он был. Он зависит от факторов, которые не всегда понятны и доступны. Например, есть лицензии, которые ограничивают использование: вроде код открыт, но коммерчески использовать нельзя, или в облаках нельзя, или только через несколько лет. Помните, было эссе про «Собор и базар» Рэймонда?

Рэймонд в 1997 году написал классическую статью «Собор и базар», где сравнил два подхода к разработке: один — централизованный, корпоративный (собор), когда всё по таскам и релизам. Другой — децентрализованный, как в open source (базар) — люди кидают патчи и софт развивается. Он показал, что базарный способ быстрее и эффективнее.

Но сейчас всё усложнилось. Лицензии мутные, с ними хитрят, появляются странные условия. Лично мне всё это не очень понятно. А вот в Postgres ситуация уникальная. Это по сути гибрид: нет ни одной компании, которая владела бы всей разработкой. Есть большое сообщество, множество компаний, но нет одного «главного».

Google, Amazon, Microsoft участвуют, но не диктуют правила. У нас внутри сообщества — «собор»: чёткие процессы релизов, коммитов, проверок. А снаружи — компании, такие как наша, которые разрабатывают нужные клиентам фичи и стараются потом интегрировать их обратно в сообщество. Это и выгодно, и правильно.

— У вас, насколько я понимаю, есть процесс: вы разрабатываете фичу и приносите её в основной Postgres?

— Да, мы приносим фичу в Postgres, а дальше уже сообщество решает — нужно это или не нужно. На это могут уходить годы: пять, шесть, семь, иногда и больше. Это требует больших ресурсов, особенно для коммерческой компании. То, что мы продолжаем это делать, показывает, что мы по-прежнему остаёмся частью сообщества, и сообщество это ценит. Я считаю, что это вообще модель будущего — гибридная форма спонсорства, в которой нет главного игрока, и права не принадлежат никому. То есть если я что-то комичу — это сразу становится доступным всем.

Остров дураков из «Незнайки» и при чём здесь ИИ

— Раньше существовало ощущение, что IT — это нечто глобальное. Сейчас, на фоне деглобализации, кажется, что всё больше появляются «локальные экосистемы»: западная, российская, китайская… Как вы считаете, изоляция — она помогает отрасли или мешает?

— Конечно, мешает. Раньше в open source было важно то, что ты не начинаешь с нуля — ты всегда «стоишь на плечах гигантов». Ты можешь заглянуть «под капот», понять, как всё устроено, и идти дальше. Это ускоряет развитие. Именно поэтому, например, Postgres развивался очень быстро — быстрее, чем коммерческие продукты вроде Oracle или Microsoft, несмотря на отсутствие огромных бюджетов. Это была чисто добровольная история.

А когда рынки начинают делиться — по сути, из-за политических причин — возникают проблемы. Нам начинают транслировать угрозы: мол, искусственный интеллект — это западная история, данные у них, и они могут формировать повестку так, как захотят. И ты с этим ничего не можешь сделать. Всё это сильно ограничивает развитие.

Там начинают возникать теории заговора. Поэтому Китай развивает свой ИИ. У нас тоже появляется свой ИИ. И вместо того чтобы объединяться, решать действительно глобальные задачи, которые касаются всей планеты, мы разобщаемся. А ведь у Земли есть реальные, серьезные проблемы, которые требуют внимания. Искусственный интеллект — это часть этих проблем.

Что с ним делать? Ну, представьте: у вас растёт ребёнок — вы же хотите понимать, какие риски его ждут. У меня дочки, и я с ними говорю об этом, показываю, как это устроено на самом деле. Потому что с этими инструментами нужно уметь работать.

Раньше общество было поляризовано по разным факторам, но сейчас появилось новое деление: на тех, кто понимает, как работает ИИ, и кто умеет пользоваться этими инструментами — условно, «смарт»-люди — и всех остальных. Смарт начинают эффективнее работать, развиваться, за счёт понимания и навыков.

А остальные — 99,9% — не понимают, не хотят понимать, но всё равно вынуждены пользоваться технологиями, потому что информации стало так много, что её приходится агрегировать, сокращать, саммаризовать. Эти люди всё меньше вовлечены, всё больше подвержены влиянию и всё меньше понимают, что происходит.

— Это своего рода естественный отбор в условиях цифрового капитализма?

— Да, только он ведёт к очень сильной поляризации общества. В середине этого всего появятся ИИ-агенты — боты, роботы, автоматические системы доставки. Они уже сейчас развиваются. И постепенно окажется, что большая часть людей просто не нужна ни этим smart-людям, ни роботам.

Раньше столько людей было нужно хотя бы для того, чтобы выращивать пшеницу. А теперь — техника, комбайны, всё работает автоматизировано. Сельское население вымирает, всё сосредотачивается в городах. Людей требуется всё меньше.

Это напоминает сюжет из Незнайки на Луне — там был Остров дураков, куда отправляли коротышек «отдыхать», развлекаться, и в итоге они превращались в баранов, которых потом стригли. Вот к этому может всё и прийти.

Когда человек перестаёт развиваться, а просто потребляет, он перестаёт думать. Получается общество потребления.

А smart-людей мало. Если вы хотите, чтобы ваши дети оказались среди них — учить и готовить их к этому нужно уже сейчас.

— Мне кажется, выбор, в какую группу ты попадёшь, зависит как раз от самого человека.

— То есть, если родители действительно думают о будущем своих детей и хотят, чтобы их дети принадлежали к этой осознанной, мыслящей части общества — чтобы у них было критическое мышление, чтобы они могли понимать, разбираться, ориентироваться в происходящем, — они начинают вкладываться. Инвестируют своё время, силы, внимание в этих детей.

Я считаю, что будущее Земли зависит именно от таких родителей. Чем их будет больше — тем больше вырастет таких детей, которые потом и будут формировать новое общество.

Если мы действительно хотим, чтобы общество было светлым, устойчивым, достойным — то мы должны понимать: именно дети будут его делать. Мы уже сейчас должны их растить, даже если нам самим сейчас, может быть, непросто.

— Мы немного ушли от темы изоляции. Давайте вернёмся. Вот есть условно западное IT, китайское, и есть российское, которое, как мне кажется, тоже вполне сильное. Почему, на ваш взгляд, изоляция мешает развитию? Ведь если рынок закрыт, тот же Postgres и компания PostgresPRO могут расти и развиваться. Разве это плохо?

— Понимаете, одна голова хорошо, а много — лучше. Новые идеи часто рождаются в диалоге, в конкуренции, в обмене опытом. Мы ведь смотрим на то, как развивается рынок, как работают другие. Вот, например, Databricks купили Neon — кстати, его делали наши бывшие сотрудники. Snowflake тоже приобрела компанию, работающую с Postgres. Мы понимаем, почему такие сделки происходят.

И мы понимаем, что это ждет и нас. Просто так получилось, что мы отстаём — может, на два-три года — от США по части технологий. Для нас это окно, возможность видеть, что происходит у них, и предугадывать, что придёт сюда.

— Отставание — в каком смысле?

— В плане появления и зрелости технологий. Скажем, у них только что появилась какая-то новая идея, — у нас она получит спрос через пару лет. Это видно на примерах.

Сейчас, например, они уходят от идеи просто собирать данные в хранилищах и переходят к автоматической обработке. Они хотят, чтобы данные анализировались и чтобы решения принимались уже не человеком, а системой — агентом. А человеку оставалось только нажать+одобрить» или «отклонить». И это к нам тоже дойдет, я в этом не сомневаюсь.

Я всегда говорил: человеку, по-хорошему, не нужно знать SQL или вникать в архитектуру баз данных. Ему нужно решать бизнес-задачи. И именно поэтому база данных должна становиться умнее. 

Поэтому профессия DBA, например, уже уходит. Потому, что всё уходит в облака. А дальше, я уверен, и разработчики частично исчезнут — их заменят агенты. У нас уже есть тестовые решения, где пользователь просто формулирует задачу, а система сама всё генерирует. Мне недавно ребята показывали: на глазах развернули интернет-магазин — всё работало, кнопки, база, всё.

— Это что-то вроде vibe-coding?

— Даже не совсем. Vibe-coding — это когда система помогает тебе код писать. А здесь ты просто говоришь, что тебе нужно, и система сама генерирует код, грамматику, интерфейсы. Причём делает это инкрементально: если что-то не устраивает — можно сказать, и она тут же всё переработает. В том числе и миграции, и изменения. Это уже другой уровень.

В этом году у нас было 10-летие компании, в июне. Я только прилетел из Непала, и через пару дней выступал перед всей командой. Я тогда сказал всем, что теперь мы должны мыслить иначе: при создании любой новой фичи нужно сразу думать о том, как в ней живёт искусственный интеллект. Не просто отдать клиенту метрику, а сделать так, чтобы рядом с этой метрикой сразу был агент, который её анализирует и умеет что-то делать с базой автоматически.

Что ждёт разработчиков?

— Как вы думаете, как изменится профессия разработчика в перспективе пяти–десяти лет с учетом искусственного интеллекта?

— Даже не через пять–десять лет, а раньше. Мы уже видим примеры. Мир разделился: одни говорят, что никогда — у нас в компании тоже есть такие люди, — а другие уже пробуют. И в Postgres у нас уже есть код, сделанный целиком с помощью так называемого vibe-coding.

— И те, кто попробовал, будут впереди тех, кто говорит «это не мое»?

— В споре между «это не мое» и теми, кто использует новые подходы, и появятся новые способы разработки. Сегодня уже написано огромное количество кода, и многие рутинные задачи нет смысла делать вручную. Другое дело — создание чего-то действительно нового. Вот мы, например, начинаем со студентами проект новой платформы и архитектуры баз данных. Потому что с текущей, той, что мы называем Postgres, тяжело работать: много легаси, он большой и неповоротливый.

А мир меняется быстро. Появляется множество новых баз данных, не только NoSQL. В аналитике тоже много интересного. Сильно развивается техника: мы ожидаем появление фотоники, когда в проводах будет передаваться не электричество, а свет — это кардинально изменит подходы. Ожидаем и квантовые технологии, когда вместо двух или трёх состояний будут множества состояний и комбинаций, дающих новые возможности.

Я слежу за этим и вижу, что наука движется вперед. Вспомните, как быстро всё развивалось: интернет, мобильные телефоны, приложения, облака. Когда-то говорили, что никто не отдаст данные в облако — а теперь это обычная практика. Всё меняется очень быстро, и я думаю, что в течение тех же пяти–десяти лет мы увидим и квантовые решения. Потому что науку остановить нельзя. И человека — тоже.

— Когда появился ChatGPT, я начал активно им пользоваться. Стал замечать в интернете статьи о том, что нашли лекарство от одной болезни, от другой, решили проблемы, которые раньше долго не удавалось решить. Думаю, это напрямую связано с появлением искусственного интеллекта.

— У меня сын много лет работал в компании DeepMind, занимался проектами AlphaGo, AlphaFold. Сейчас он работает в Isomorphic, занимается наукой, публикует статьи вместе с нобелевскими лауреатами. Мы с ним часто это обсуждаем. В нашей компании тоже есть дочерний проект, где мы применяем машинное обучение и искусственный интеллект для разработки новых лекарств. Проект называется «Гигант Pro» — там собрана команда учёных.

— То есть это чисто research?
— Да, это исследовательская работа, которая может дать результаты в будущем.

— Может принести и с точки зрения бизнеса, и с гуманитарной точки зрения?
— У меня прежде всего гуманитарная мотивация. Я сам ученый в прошлом и считаю важным помогать учёным, просто помогать. Это как традиция — «отдай десятину». Если ты заработал, помоги другим, как когда-то помогли тебе. Но я вижу здесь и бизнес-потенциал. Команда должна вырасти как бизнес-единица, тогда придёт успех. Темы здоровья и лекарств всегда будут важны для человека.

Сегодня у многих лекарств есть побочные эффекты. Машинное обучение и искусственный интеллект позволяют разрабатывать вещества, которые действуют точечно, разрушая связи в болезнетворных процессах. По крайней мере, я в это верю.

Смотрите полный выпуск подкаста  «В Офисе» и подписывайтесь на мой телеграм-канал «Деплой»