Интернет-технологии охватывают весь мир своей сложной инфраструктурой. За очень короткое время интернет превратился в инструмент коммуникации, информации и архивирования данных, а также в политическое, информационное и идеологическое поле битвы. Само по себе его присутствие стимулирует дебаты о степени права на свободное выражение мнений, которое оно должно допускать, и это еще более осложняется трудностью применения национальных правил и правовых кодексов к реальности, которая по своей природе имеет тенденцию пересекать границы и представлять себя как транснациональную.

Однако часто транснациональный образ интернета не позволяет тем, кто ее использует, понять ее истинную природу, путая всемирную сеть с идеологией или идеологиями, с которыми она сочетается и вектором которых она становится. В этом концептуальном хаосе становится важным понять Интернет таким, какой он есть на самом деле. Таким образом, подход, который следует поддерживать, должен заключаться в рассмотрении инструментального охвата, использования, организационных возможностей, вытекающих из него, и, следовательно, субъектов, которые извлекают из него выгоду, и различных контрастов между ними.

В конечном итоге, [исследователю] станет ясно, что Интернет — это не что иное, как новая информационная технология, гораздо более мощная, быстрая и точная, чем предыдущие, которая ускорила некоторые часто ранее существовавшие явления в геометрической прогрессии. Более того, как и любая информационная технология, она усиливает и подпитывает явления политического характера (и, следовательно, военного, согласно знаменитому определению Клаузевица).

Общеизвестно, что одной из великих технических революций была печать подвижным шрифтом, которая сделала производство и распространение текстов более быстрым и эффективным, но политические цели писем уже были широко известны. Хотя эта система была разработана в Китае изобретателем Би Шэном, интересно отметить, что привело к ее использованию в социально-политической сфере Западной Европы. Это изобретение усилило центробежные силы по отношению к и без того нестабильным центрам власти, как в случае протестантской реформации против Римской церкви. 

Далее, роль прессы подкрепила притязания лютеран на распространение Библии среди людей, а также распространение типично ренессансной тенденции использовать вульгарные языки по сравнению с церковной латынью. Тот факт, что первой книгой, выпущенной и распространенной Гутенбергом между 1454 и 1455 годами, была именно Библия, кажется почти предвосхищением тенденции к “демократизации” в религиозной и духовной сфере, которая, однако, предсказывала события катастрофического значения. Распад единой концепции веры привел в Европе к кровопролитным религиозным войнам, которые все еще сегодня составляют скрытое лицо цивилизации Старого Континента. Другими словами, культурная диффузия снизу также означает возможность взрыва широкомасштабного конфликта, а гипотетически — и гражданской войны.

Амбивалентность, возникшая в современном государстве между свободным распространением мысли (пусть и ограниченной религиозными институтами и культурными традициями) и общей национальной мыслью, долгое время сдерживала худшие возможности международного конфликта, пока он снова не взорвался политическими памфлетами, порожденными результатами демократизма Французской революции . Это неизбежно привело к требованию права на свободу прессы по всей Европе, разжигая повсюду огонь революции.

Пресса, как наиболее распространенная форма коммуникации, стала свидетелем того, как ее политическая роль все больше возрастает, подпитывая рост [существующих] политических движений и способствуя созданию новых. Это имело большое значение в становлении социалистического движения, в зарождении фашизма, в создании программных концепций европейских партий после Второй мировой войны. Персонажи, изменившие контуры мировой политики, так или иначе писали для прессы, создавая современную историю.

К этому добавляется роль, которую в значительной степени понимали тоталитарные режимы, которую брали на себя новорожденные средства массовой информации радио и кино. Вольфганг Шивельбуш так пишет о ключевой роли, которую радио и кино играли в обществе в начале 20-го века:

“Беспроводная связь была акустическим эквивалентом кино, первой великой фабрикой грез и медийным опьяняющим средством, которое давало зрителям иллюзию того, что они находятся в центре событий. Зрители воспринимали уединение затемненного кинотеатра и уютное местечко перед радио не как изоляцию, а как вовлеченность. Радио окутало аудиторию тем, что передавалось более тесно, интимно, герметично и тотально, чем когда-либо прежде. Бестелесный голос по радио был сравним с визуальными образами немого кино в том смысле, что и то, и другое погружало аудиторию в своего рода психологическое состояние. Зрители не могли не использовать свое воображение, чтобы заполнить пробелы, возникшие из-за отсутствия чувственного измерения - звука в немом кино и визуальных эффектов на радио. Получая, по сути, только половину реальности, аудитория представляла другую половину в соответствии со своими собственными желаниями, фантазиями и убеждениями. Паника, вспыхнувшая в Большом Нью-Йорке в 1938 году после передачи Орсоном Уэллсом “Войны миров”, является лишь одним из примеров силы массового воображения, когда оно призвано дополнить сценарий, который оно испытало только акустически” [Schivelbusch Wolfgang. Three new Deals: Reflections on Roosevelt’s America, Mussolini’s Italy, and Hitler’s Germany, 1933–1939. New York: Metropolitan Books, 2006].

В современности коммуникационные отношения между властью и массами очень разнообразны: от коммуникации сверху вниз до коммуникации снизу вверх, а также той, которая рождается от масс для масс (как в случае с брошюрами и партийной политической журналистикой). Однако именно контекст великой международной военной конфронтации создал такой тип коммуникации, который полностью изменил историю.

Первым проектом того, что позже стало интернетом, была Arpanet — сеть, разработанная Министерством обороны Соединенных Штатов для преодоления проблемы, которая возникла бы на информационном уровне в случае ядерной войны. Основная идея технологии, родившейся в 1969 году, состояла в том, чтобы связать сеть информационных центров, чтобы распределенная архитектура линий связи могла позволить США поддерживать контакт между опорными точками в случае уничтожения одной из них ядерным устройство. Очевидно, что это привело к существенному обновлению с организационной точки зрения коммуникационных инфраструктур, а также самих знаний. Все это было порождено, во-первых, периодом острого конфликта, который проистекал прежде всего из фазы “горячей” конфронтации с европейскими и азиатскими державами Оси, а затем с Восточным блоком и Советской властью, а [во-вторых,] c возвышением Китая как нового политического игрока на мировой арене.

Этот только что описанный процесс можно было бы определить как рождение военной технологии, которая затем использовалась для определенных целей, в определенном смысле “демилитаризованная”. Многие изобретения, используемые сегодня в гражданских целях, родились в вооруженных силах, а война, как известно, является движущей силой технического прогресса. Кроме того, существует также так называемая технология двойного назначения, цели которой являются одновременно гражданскими и военными.

Джулиан Ассанж в разговоре с другими хакерами и сетевыми теоретиками, ссылаясь на явление, которое позже будет раскрыто как массовая слежка, так выразит свое мнение об этом:

“Я замечаю определенную милитаризацию киберпространства, в смысле военной оккупации. Когда вы общаетесь через Интернет, когда вы общаетесь с помощью мобильной телефонии, которая сейчас переплетена с Интернетом, ваши сообщения перехватываются военными разведывательными службами. Это как иметь танк в спальне, солдата между вами и вашей женой во время переписки… В этом смысле Интернет, который должен был быть гражданским пространством, превратился в милитаризованное пространство. Но это наше пространство, потому что мы все используем его для общения с другими людьми и с членами нашей семьи. Коммуникации, лежащие в основе нашей частной жизни сегодня, проходят через Интернет, так что на практике наша частная жизнь вошла в милитаризованную зону. Это все равно что иметь солдата под своей кроватью. Это милитаризация гражданской жизни” [Assange Julian. Internet è il nemico. Conversazioni con Jacob Appelbaum, Andy Müller-Maguhn e Jérémie Zimmermann. Milan: Feltrinelli, 2012].

Период, в который произошла эта трансформация, выделенная Ассанжем, был периодом так называемой “войны с терроризмом”, которая началась с нападения на Всемирный торговый центр и последующего развертывания американских войск в Азии и на Ближнем Востоке.

История интернета в какой-то степени совпадает с историей Соединенных Штатов Америки после окончания холодной войны. Это факт, что интернет, зародившийся в вооруженных силах США, начал свое коммерческое приключение с падением Берлинской стены. Расширение его поля деятельности во многих отношениях было также открытием большого когнитивного прохода в мире к западной культуре, но это могло бы стать как вектором продвижения американской мягкой силы, так и вектором контркультурных течений. На практике это было и то, и другое.

Однако именно на этом историческом этапе интернет стал вектором синтеза различных конфликтующих факторов, и это именно из-за сложной историко-политической фазы, в которую мы погружены. Мы должны иметь в виду механику экономической централизации, которую мы переживаем в этот конкретный исторический период. Эта механика породила гигантов современной экономики, многие из которых являются так называемыми большими технологами. Для них Николя Пети ввел термин “молигополия”, объяснив, как они работают как в конкуренции друг с другом, так и в качестве доверия, чтобы обеспечить еще большую власть. Он объясняет эту экономическую форму так: «сосуществование структурной монополии с когнитивной олигополией. Это привлекает внимание к возможности скрытых и взаимодополняющих уровней конкуренции в сфере больших технологий, которые не замечают лица, принимающие решения в области антимонопольного законодательства и регулирования. Иными словами, несмотря на неоспоримую тенденцию к концентрации промышленности в цифровой экономике, за ней также стоит конкурентная сила» [Petit Nicolas. Big Tech and the Digital Economy: The moligopoly scenario. Oxford: Oxford University Press, 2020]. По словам Пети, условия, налагаемые этим условием, требуют более строгого регулирования полномочий крупных технических специалистов в вопросах конфиденциальности, фейковых новостей и разжигания ненависти.

В качестве еще одной линии разлома мы, несомненно, имеем то, что является прямым выражением многополярности: интернет сегодня переживает все большую сегментацию из-за того, что он стал привилегированным каналом международной конфронтации. На нем одновременно ведутся когнитивная борьба и кибервойна. Интернет, по сути, является инструментом международной конкуренции. 

В этом контексте контроль над информационными потоками также приобретает смысл по отношению к экрану, который можно захотеть использовать против повествований других международных субъектов, которые рассматриваются как конкуренты. Все это требует все большей сегментации, единственным препятствием для которой остается попытка открыть каналы коммуникации для граждан других политических и рыночных пространств в мире. Более того, это осложняется неоспоримым рождением публичной сферы реального мира, которая демонстрирует свое существование в частичной автономии от географических, культурных и политических особенностей, которые хотели бы на нее наложить. 

В своей книге “Сплинтернет" (в которой впервые используется термин Клайда Уэйна Крюса, использованный в 2001 году) Скотт Малкольмсон утверждает, что "Всемирная паутина медленно возвращается на Землю и ее переплетения: государства, законы, культуры. Киберпространство по целому ряду коммерческих и политических причин становится множеством киберпространств, некоторые из которых удручающе хорошо вписываются в старые политические карты национальных государств” [Malcolmson Scott. Splinternet: How geopolitics and commerce are fragmenting the Wolrd Wide Web. New York; London: OR Books, 2016].

Таким образом, судьба Интернета, по-видимому, заключается в создании реальных цифровых сфер влияния, которые имеют свое собственное измерение автономии. Что касается политического измерения, то это явление очень ясно и очевидно в своих рамках. А вот что касается социального явления, то не так легко предсказать результаты этого процесса, учитывая, что многое будет зависеть от методологий регулирования Интернета, и что они, как мы видели, могут быть национальными, региональными, глобальными или ни одним из этих факторов. 

Однако следует учитывать, что, меняя сценарии и развивая технологии, мы находимся здесь, в области, где возможности прогнозирования крайне ограничены и опасны. Вышеупомянутая схема, только набросанная здесь, возможно, могла бы объяснить механику взаимоотношений, но не обязательно их будущую организацию. Будущее, к которому апеллирует название, явно относится к ближайшему будущему, будущему, которое уже присутствует здесь, среди нас, и к нему надо быть готовым.

Статья в полном варианте опубликована здесь: Гнерре О.М. Цифровые сферы влияния и будущее интернета // Труды по интеллектуальной собственности (Works on Intellectual Property). 2022. Т. 40, № 1. С. 13–20

© Перевод выполнен юристами Digital Rights Center, 2023